Призрачно всё... - Алексей Мальцев

«Вот моя деревня, вот мой дом родной, вот качусь я в санках по горе крутой…» — всплыли школьные строчки в разгоряченном мозгу, втиснутом волей судьбы в хрупкую женскую черепушку.

Доктор пытался угадать, в какой избенке ему предстоит доживать свои никчемные годки, но водитель все не останавливал, гнал машину на другой край деревни. Дочурка, словно почувствовав приближение малой родины, проснулась, засопела, зачмокала губешками. Акулина знала, что, если через минуту она не получит «титю», то зайдется глубоким ревом.

Привычным движением Изместьев освободил грудь. Сосредоточившись на дочери, не заметил поначалу взгляда Федора. Когда заметил и оценил, было уже поздно. Никакой врачебной проницательности не понадобилось для того, чтобы прчитать откровенное кобелиное буйство истосковавшегося по корове «бычары». Надо заметить, что бык, сидевший за рулем, поступил более благоразумно, воспользовавшись зеркалом заднего вида.

Что-либо менять не было никакой возможности: ребенок вовсю сосал у него грудь, отрывать его не осмелилась бы в этот момент ни одна мамаша. Хоть весь мир на нее засмотрись в этот момент!

Желанная шизофрения

«Когда кончается драматургия», — именно так он назвал бы статью о том, что произошло. К сожалению, ей не суждено состояться. А жаль. В ней бы он поведал о многом.

Если драматургии нет, то все остальное теряет смысл. Без страсти, спонтанных эмоций и переживаний ему становилось неинтересно жить. Пока не ушла от него жена, данное состояние имело конкретное название: депресняк. Ворзонин назначал ему транквилизаторы, антидепрессанты. Все приглушалось до поры, появлялась какая-то иллюзия жизни, что не все так паршиво…

Когда бесконечный изнурительный марафон под названием «развод» все-таки кончился, на финише Кедрач обнаружил, что у вожделенного одиночества, к которому он столь самозабвенно стремился последние годы, есть свои депрессии, из которых никакая драматургия тебя не вытащит.

Оказывается, для драматургии, как минимум, нужен комфорт в виде сытого желудка, убранной квартиры, свежевыстиранного белья. Тогда и вдохновение приходит незамедлительно. А если ты не просто одинок, ты к тому же один на один с неустроенностью, кричащей из всех углов, один на один с немытой несколько дней посудой, не говоря уже о непривычном запустении квартиры… Это уже не одиночество, а тюрьма.

Он начал панически его бояться. Того, к чему так стремился. Кратковременные романы в театре, имевшие в супружеской жизни определенную остроту, интригу, как-то все разом иссякли, сдулись. Драматургия ушла, просочилась сквозь пальцы, унеся с собой интерес к жизни.

Проект, предложенный Ворзониным, поначалу стал для Кедрача подобием соломинки, с помощью которой он намеревался выплыть из омута глубокой меланхолии. Поначалу, во всяком случае…

Как самозабвенно он взялся за сценарий! Ночи сидел напролет! Как здорово все начиналось! Словно занятное приключение, типа компьютерной игры. Только высидеть ему ничего не удалось.

К утру лист оставался девственно чистым. Срок, отпущенный Ворзоней, истекал, а в голове драматурга завывал октябрьский леденящий ветер. Кедрача обуял страх: неужели — все? Неужели вместе с сытостью, размеренностью, комфортом и регулярным сексом после развода его еще покинул и талант?! Это — конец?

Долго так продолжаться не могло. Как-то надо было закручивать интригу, ваять сюжет. И сюжет … сваялся. В одну ночь. Ту самую, не подвластную ни одной из человеческих логик. Мистическую ночь. Единственную оставшуюся.

Режиссер проснулся в своей однокомнатной «хрущобе» на окраине Перми, доставшейся после размена их трехкомнатной в центре, от того, что кто-то стучал на машинке. С кухни доносился стук клавиш его старенькой «Любавы». В одних трусах Кедрач прошлепал на кухню и… окаменел. А как бы вы себя почувствовали, если увидели … обнаженного себя?

За кухонным столом, усыпанным крошками от вечернего кекса, творил абсолютно голый Кедрач. Взъерошенная, напоминавшая наполовину облетевший одуванчик голова ритмично дергалась в такт ударам по клавишам.

— Напрасно, совершенно напрасно проснулся, — не поворачивая в его сторону «одуванчика», резюмировал виртуальный режиссер-2. — Ты должен глубоко спать, а наутро укрепиться в мысли, что сам состряпал сию нелепицу. Впрочем, почему нелепица? Сработает, будь здоров!

— Ты кто? Роль? Образ? Оболочка? — спросил густым спросонья голосом настоящий Егор.

— Ты, — растерянно улыбнулся пустыми зрачками виртуал, — когда спишь, разумеется. Но ты это не должен знать. Иначе можно повредить эрмикт-дугу. Она между нами, словно телепатическая связь. Постарайся меня не касаться, так как одна и та же материя не должна находиться в двух местах одновременно.

— Какую дугу? Вольтову? — щипая себя за все мыслимые и немыслимые места, прокашлял Кедрач.

— Сгорит эрмикт-дуга, и тогда — прощай, будущее. Все покатится по замкнутой. На уровне одного дня, недели, года… Поэтому лучше сделать вид, что ты меня не видел. А то, что настучу к утру на этом самотыке, — он ласково погладил полупрозрачными ладонями любимую пишущую машинку режиссера. — Это ты утром воспримешь, как свое творение. А меня словно и не существовало…

— Погоди, — вздрогнув от пришедшей в голову догадки, горячо прошептал Кедрач. — Ты что, мое будущее, да? Я таким стану лет через двадцать? Или тридцать?

— Так, все! Хватит, иначе не успею. Проект завалим, коллега! — виртуал развел руки в стороны, знакомым жестом отбросил прядь волос со лба. — Не лезь не в свою память! Спать! Спать! Это просто я увлекся сюжетом, а так бы ты меня ни за что не засек. Марш в туалет и в кровать!

Больше Кедрач ничего не помнил. Проснувшись утром, обнаружил на кухонном столе несколько отпечатанных листов. Прочитав «сценарий» за несколько минут, одобрительно крякнул. Быстро позавтракал, оделся и направился в клинику Ворзонина.

Так появилась на свет захватывающая история под названием «Назад, в прошлое». Она начиналась с ночного вызова бригады доктора Изместьева в Парк культуры к коматозному Поплевко.

В те мгновения Кедрач не стал заморачиваться вопросами — откуда виртуальный ночной гость знал все подробности их с Ворзоней авантюры. Почему начало повествования столь удачно «вписывалось» в реальность, столь удачно «стыковалось» с ней.

Он просто схватился, как утопающий за соломинку, за исписанные листы, и выдал их за свое творение.

Психотерапевту сценарий понравился.

Вениамин Поплевко согласился сыграть в их фильме одну из главных ролей.

Много позже режиссер понял, что Ворзонин «вложил» в Изместьева несколько иные установки. О которых они — Кедрач, Вениамин и Ворзоня — изначально не договаривались.

Каким-то шестым чувством Егор понял, что его используют вслепую. Что цель авантюры несколько иная. Первые подозрения закрались во время встречи выпускников. Но тогда были лишь подозрения, не более.

А пару месяцев спустя, когда Егор узнал, что Ольга, жена Изместьева, является пациенткой Павла, подозрения обрели вполне конкретные очертания. Увы, процесс был к тому времени уже запущен, Аркадий находился «под колпаком».

Сценарий поведения «пациента» в далеком восемьдесят четвертом Кедрач знал назубок: он сам писал его. Но приключения одноклассника в прошлом начались развиваться совсем иначе. Кукловод все подкорректировал. Истинную цель теперь не узнать, не разобраться.

Ворзоня решил проучить одноклассника, отыграться за Ольгу. Но в эксперименте не должно быть ничего личного. Только «полет в прошлое» ради научного интереса. Типа потехи-масленицы, никаких последствий у которой не предвиделось.

Что Егор в этой ситуации мог сделать? Ничего. Ворзонина отстранять от процесса никак нельзя: одноклассника желательно вернуть живым и невредимым.

Тогда он уйдет из проекта, — он решил!

Ни одно решение в жизни не давалось Кедрачу с таким трудом. Теперь они по разные стороны баррикад с Ворзоней! Если бы не Изместьев, он просто набил бы морду этому горе-психиатру. Эксперимент надо оборвать! Любой ценой!

Мобильник Поплевко не отвечал. Тысяча чертей! С момента «старта Изместьева в прошлое» они еще не виделись. Учитель и ученик. А им было что сказать друг другу. Парень начал выкидывать кульбиты один похлеще другого.

Набрав номер Кристины, Егор понял, что поторопился. Девушка его отчитала, как нашкодившего октябренка времен его далекого детства. Среди потока чисто женской и вполне объяснимой обиды он разобрал совершенно неприемлемые формулировки о том, что теперь по его вине сломана ее жизнь. Причем навсегда. И вообще, он, Кедрач, скотина, ходит по библиотекам, что-то вынюхивает, читает всякие «комсомолки» восьмидесятых годов. Сам весь пропах нафталином. Старый пердун, короче.