Нахимов - Наталья Георгиевна Петрова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Окончание совещания адмиралов все ждали с нетерпением. «Они, — писал Нахимов, — решили послать ноту к Ибрагиму, в которой упрекали его в вероломном нарушении данного им слова и требовали, чтоб он немедленно оставил Наварин и возвратился обратно в Александрию. Но он не принял ноты под предлогом, будто его самого нет в Наварине, а без него никто не смеет принять оную. Итак, ты видишь, что турки никак не хотели иметь дружеских сношений».
Интересно замечание английского мичмана Гарри Кодрингтона, сына главнокомандующего, о поведении турок при появлении русской эскадры: «Любопытно было наблюдать, как турки удалялись от русских судов и держались нашей подветренной стороны. Когда русские суда приближались к ним, они тотчас же сторонились и бежали в нашу сторону: что-то зловещее виделось им в русских судах»119.
Память о сражениях с русским флотом ещё была свежа, зловещим видением для турок могли быть тени адмирала Г. А. Спиридова, моряки которого уже брали крепость Наварин (1770), или грозного Ушак-паши, как они называли Ф. Ф. Ушакова, разбившего османские корабли у мыса Калиакрия (1791).
Между тем офицеры обсуждали возможные сценарии дальнейших событий. Кто-то считал, что вход трёх эскадр в бухту — единственный способ заставить турок подчиниться; другие называли эти действия «сумасбродством». «Представь себе вход шириною менее мили, — описывал Нахимов место будущего сражения. — По обеим сторонам оного были устроены крепости, которые имели 125 больших орудий. 30 из оных действовали в центре губы, а остальные обращены на вход; войдя же, ты должен сражаться с гораздо многочисленнейшим флотом, лежащим фертоинг с шпрингами[28] в виде полумесяца...»
Это давало туркам возможность атаковать немедленно. С запада вход в бухту прикрывал остров Сфактория с береговой артиллерией, с востока — крепость Наварино, защищённая батареей. Таким образом, корабли, входившие в бухту, ещё до сближения с противником попадали под перекрёстный артиллерийский огонь.
Добавим, что диспозицию турецко-египетского флота в виде полумесяца разработал французский капитан Летелье, который состоял на службе у египтян. В первую линию он поставил большие линейные корабли и фрегаты с обращёнными в центр орудиями; во вторую, ближе к берегу — корветы и бриги, интервалы между ними заполнил судами третьей линии — транспортами, на флангах расположил брандеры. При такой диспозиции все входившие в узкую (шириной менее двух километров) бухту корабли противника подвергались массированному обстрелу. Всё это, при численном превосходстве противника, делало план по входу в бухту действительно сумасбродным. Каково же мнение Нахимова? Этого мы не знаем. «Но было решено идти», — лаконично заключил он.
Бесконечно блокировать турецкий флот в Наваринской бухте было нельзя — наступал октябрь, а с ним и пора штормов. Англичане и французы вообще считали, что зимой блокада будет невозможна. Но и уходить тоже было нельзя: стоило эскадре покинуть берега Пелопоннеса, как турки снова продолжили бы истреблять население. Потому, докладывал Л. П. Гейден императору, «мы решились единогласно войти в порт Наварино, дабы принудить нашим присутствием Ибрагима-пашу... не предпринимать никакого движения против Греции».
«Сегодня наш капитан (командир линейного корабля «Гангут» капитан 2-го ранга А. П. Авинов. — Н. П.) обедал у адмирала и привёз нам много приятных новостей: первое, что Кодрингтон, в случае упорства турок, хочет атаковать их в самой губе, где они очень хорошо укрепились, но чем труднее, тем славнее будет дело...» — сообщает Рыкачев. В тоне записей Рыкачева и в письме Нахимова нет и тени сомнения, что сражение должно было состояться, и не потому, что они писали уже после события. Мысль, что можно войти в бухту и не сражаться, похоже, никому из русских моряков не приходила в голову.
Седьмого октября эскадры «крейсировали в виду Наваринской крепости», записано в шканечном журнале «Азова». Там же сообщалось, что «в отдалённости от нас к N (норду, то есть северу. — Н. П.) лавирующих австрийских бригов 6». Этот австрийский нейтралитет так сильно походил на разведку в пользу турок, что в конце концов англичане взяли в плен австрийский бриг, а его капитан весь следующий день вынужденно провёл на флагманском корабле «Азия», наблюдая сражение.
«В начале 1-го часа (пополудни. — Н. П.) от нас сигналом было велено всей эскадре поворотить оверштаг». При повороте на левый галс на «Александре Невском» разорвалось два паруса, на «Проворном» и на «Гангуте» треснули мачты; через три часа при повороте на правый галс лопнул марса-шкот на флагманском «Азове». Пришлось устранять повреждения.
Ну как тут не вспомнить скандал с парусиной в Кронштадте! Видно, не только паруса, но и древесина для мачт, и пенька для канатов были поставлены недобросовестными подрядчиками. Злым эхом отзывались теперь казнокрадство и получение взяток при распределении подрядов.
Особенно обидно было нашим морякам видеть, что стоявший здесь же английский флот, делавший такие же повороты при тех же ветрах, не терял ни парусов, ни мачт, их такелаж и рангоут были заметно лучшего качества. Видимо, в Англии брёвна и парусина не гнили по десять лет в береговых магазинах, как в Кронштадте, а своевременно обновлялись, чего требовали рачительные капитаны вроде Лазарева.
«У русских были прекрасные большие корабли, смотревшие[ся] с иголочки, — так описывал увиденное моряк с английского корабля «Генуя», — прочно построенные и чисто выкрашенные, но с необыкновенно тяжеловесным такелажем, и это придавало им неуклюжий вид»120.
Когда эскадры трёх стран «щеголяют манёврами» друг перед другом, офицеры, конечно, сравнивают оснащение кораблей, их внешний вид, но более всего скорость выполнения команд — она свидетельствует об опыте командира и о выучке и сноровке экипажа. Когда в 1794 году русские корабли совместно с английскими действовали в Северном море, будущий морской министр Павел Васильевич Чичагов, в те годы командир корабля, тоже сравнивал их: «Все маневрирования английских кораблей делались лучше наших и требовали не более четвёртой доли времени, необходимого для нас. Адмирал Дункан со всем своим флотом был уже под парусами, а мы только ещё начали распускать наши и сниматься с якоря... При подаче сигнала все марс-зейли[29] на всём английском флоте были спущены одновременно... Этот манёвр, занявший у нас от пятнадцати до двадцати минут, был окончен на английских кораблях в полторы — или, самое большое, в три минуты. Каждый адмиральский сигнал меня волновал и уничижал, настолько сравнение одного флота с другим было не в нашу
