Домзак - Юрий Буйда

- Погоди...

- Нет уж! За все надо платить. Он позвал меня к себе во флигель, ну и... нет, он просто вылизывал меня языком... гладил, сажал на колени... и всякое такое... А потом подарил эти чертовы трусики. Я была покорной гурией на коленях бессильного старца. Выспренне звучит? А я так и думала до тех пор, пока он своими руками...

- Да хватит! - уже не на шутку рассердился Байрон. - За эти несколько дней я и без того узнал о своей семье столько всего... разного... Вроде бы все это знал... или догадывался... Достали. Это я не о тебе. Поехали? Подними стекла, а теперь запускай двигатель, чтобы включился кондиционер.

Диана запустила двигатель.

- Сегодня я оденусь иначе, вот увидишь, - сказала она, прикусив губу. И выгуляю Герцога. Совсем собака захирела.

Триколор на флагштоке во дворе был приспущен. Машину поставить было некуда - бок о бок стояли "Мерседесы", "Шкоды", "Форды".

- Весь шатовский бомонд съехался, - сказала Диана.

- Да оставь у ворот - никто сегодня ее и пальцем не тронет, - сказал Байрон. - А за нами Кирцер.

Начальник милиции - опять в парадном мундире и с черной ленточкой на рукаве - махнул им рукой, выпрыгнув из машины. Его "уазик" развернулся на узкой улочке и скрылся за поворотом.

- Лишь бы речей было поменьше. - Он подхватил Байрона под руку. - А твой крестник сейчас новые показания дает. Сам вызвался. Чем это ты его поманил?

- Да так, поговорили... Можно подумать, будто вы не подслушивали!

Они подошли к распахнутым настежь парадным дверям.

- Только вот что... - Байрон придержал шаг. - Камера его мне больно не понравилась...

- Не сбежит!

- Небрежно отделана, да и линолеум на полу ни к чему. Плинтус этот корявый...

- А чем же еще линолеум прижимать? Да плюнь! Ты думаешь, он на себя руки наложит?

- Береженого Бог бережет. Хотя он уже и так руки на себя наложил...

Но Кирцер уже не слушал его.

Гости сидели за длинным столом в большой гостиной. Байрону достался стул в торце стола - напротив кресла с высокой спинкой, которое обычно занимал дед. Там стоял стакан с водкой, накрытый горбушкой хлеба. Все уже выпили и разговаривали вполголоса, только священник отец Иван методично пережевывал пищу, глядя в угол, где под торшером блестел никелированными деталями патефон фирмы "Патэ", исправно вышептывавший "Брызги шампанского". Это была любимая дедова игрушка, и Байрон не сомневался, что на домашних поминках мать непременно потребует включить этот раритет.

Кивнув Байрону и Кирцеру, она продолжала разговор с мэром, который, судя по обрывкам разговора, намеревался устроить в Домзаке музей, а одну из новых улиц назвать в память об Андрее Григорьевиче...

- Вы бы лучше памятник Ленину снесли! - громко предложила Диана. - Весь Шатов им провонял!

- Памятники не воняют! - отрезала Майя Михайловна. - Когда я была в Лондоне, меня поразила центральная площадь, на которой сохранены все памятники - все без исключения. И хорошие, и плохие. Англичане не ставят своему прошлому оценок, как в школе.

Выпивший и наскоро закусивший Кирцер поднял руку.

- Года два назад был я на совещании в Измайлове. Так там точно такой же памятник снесли. А постамент забыли. И вот чем там алкаши развлекаются... Сам видел! Со всего маху метров с двадцати швырнут пустую бутылку в сторону места, где памятник стоял, и бутылка точно над пьедесталом - вдрызг!

- Литература! - хихикнула Диана.

- Нет, но что-то же в этом да есть! - возразил Кирцер.

- Суеверие в этом есть, - проговорил отец Иван, не поднимая головы от тарелки.

- Кто вон тот? - спросил Байрон.

- Герман Лудинг. Говорят, будущий муж Оливии, - небрежным тоном сказала Диана. - Очень деловой человек. Разведен. Детей нет.

- Часы у него на правой руке, - сказал Байрон. - Как у президента России.

Выпив и закусив, он словно впал в легкое оцепенение, сонно разглядывая гостей. Много было незнакомых лиц - это были служащие фирмы, главным образом женщины, одетые в одинаковые темные блузы и пиджаки. Поймав его взгляд, старый Павук поднял рюмку. Байрон кивнул. Когда-то это толстопузое чудовище частенько составляло им с дедом компанию, когда они отправлялись на велосипедах рыбачить на Домзак. Дед обычно сидел на берегу молча - рыбалка его не интересовала. Зато Павук шумно радовался даже какой-нибудь тощей уклейке, попавшейся ему на крючок, и непременно предлагал "отметить это дело" глотком домашнего вина из оплетенной фляги, притороченной к велосипеду. Байрон вспомнил о завещании, которое следовало отдать Павуку-младшему.

Сзади неслышно подошла Нила.

- Ты чего такой смурной? - Она поставила перед Байроном кувшин с самогоном. - Помяни, помяни батюшку Андрей Григорьича.

- Мне сейчас вдруг захотелось произнести речь о красных трусиках, лениво проговорил Байрон на ухо Диане. - И учинить скандал.

- Не добивай мать, она и так едва держится.

Майя Михайловна вдруг громко рассмеялась на своем конце стола, оттолкнула мэра.

- Вы еще сопляком были, когда я в школе со сцены Байрона читала! Это был мой коронный номер, его ждали, я волновалась, Господи, как я волновалась! И вот меня выпускают из-за занавеса, а я никого не вижу перед собой, зал замер, и из меня, даже не из меня... словно мною говорил другой человек, вот так точнее... Байрон! Джордж Гордон! "Дон Жуан"!

Меж двух миров, на грани смутной тайны

Мерцает жизни странная звезда...

Герман Лудинг, вежливо склонив голову, изобразил аплодисменты. Служащие дамы захлопали громко, от души.

- Стихи для студенческой стенгазеты, - пробормотал Байрон. - А тысячи русских школьников плакали над ними...

- Ваша энергия, которую вы только что столь убедительно продемонстрировали, - проговорил мэр, - не оставляет никаких сомнений в том, что компания дома Тавлинских в надежных руках. - Он поднял рюмку. - За процветание Тавлинских! За хозяйку этого гостеприимного дома!

Дядя Ваня сполз со стула и с рюмкой в руке направился к Майе Михайловне.

- Я же вижу, - сказал он, - что ты, бедная, мучаешься одним и тем же вопросом: что будет? Что же будет завтра? А будет утро! И август с его дождиками, грибным запахом в лесу и золотыми ясенями на центральной площади! Мы будем жить, Майя! Проживем длинный, длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба; будем трудиться для других и теперь и в старости, не зная покоя, а когда наступит наш час, мы покорно умрем и там за гробом скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и Бог сжалится над нами, и мы увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой - и отдохнем. Я верую, Майя, верую горячо, страстно... - Он опустился перед нею на колени. - Мы отдохнем!

Майя чокнулась с ним и спрятала лицо в платок.

- Это ж Чехов? - спросила Диана шепотом.

- Ему особенно удаются женские роли, - сказал Байрон. - У Чехова этот патетический монолог произносит мадмуазель Соня.

- Ванечка... - Голос Майи Михайловны дрогнул. - Лучших слов мне еще никогда не доводилось слышать, а особенно сегодня они так кстати... я не знаю, что еще сказать... За дядю Ваню!

- Что с тобой, Байрон? - спросила Диана. - У тебя физия байроническая.

- Что-то не так. - Встрепенувшись, он махом выпил рюмку. - Я сегодня разговаривал со Звонаревым...

- Ты бы слышала, Дианочка, как он с ним разговаривал! - вмешался Кирцер.

- Я же говорил: подслушивали. Впрочем, нет возражений.

- Байрон показал, что не зря хлеб ел в прокуратуре, - продолжал Кирцер. - Такую цепь сковал и так ею оплел этого негодяя, что я аж ахнул. Факт к факту, довод к доводу, а в результате - замкнутый круг, из которого этому Звонареву ни за что не выбраться. - Он чокнулся с Байроном. Поздравляю. Я тебе не говорил... но через пять минут после твоего посещения он потребовал следователя для дачи новых показаний... Наше здоровье!

- А правда, что вас с Оливией молнией ударило, когда вы в дупле дерева спрятались? - спросила Диана.

- Правда. Врачи говорили, что она чудом жива осталась.

- Закройте двери! - крикнула Майя Михайловна, и один из "субботних" бросился в прихожую. - Какой ветер!

- Интересно, дед всех этих баб перетрахал или не успел? - Байрон прищурился. - После обеда он затаскивал в комнату отдыха свою секретаршу. Каждый день, вообрази.

- Слыхала. И не только секретаршу, но и кой-кого из домашних.

- Но-но!

Снова подошла Нила.

- Евсей Евгеньевич, вас к телефону.

- Кто? - Кирцер достал из кармана мобильник.

- Дежурный. Говорит, срочно.

- Прошу прощения. - Он вылез из-за стола и направился к коридору, ведущему из зала в кухню.

- Ты припер Звонарева к стенке? - спросила Диана.

- Сейчас я в этом уже не уверен. И с каждой минутой... никакой там железной цепи, понимаешь, не было... И что-то я вдобавок упустил. Или не понял. Или не учел, не знаю.