Нуар - Андрей Валентинов

Почему он здесь? И где это — здесь?

Страх был рядом, совсем близко, стоял на пороге, дышал в затылок… Он удивился, попытался понять и вдруг вспомнил, что спит. Страшный сон, не больше, не меньше. Как в детстве, когда его пугали высокие волны и черные кресты на кладбище.

На миг стало легче, он давно уже не боялся снов. Страх надо оставить в стороне, как безмолвную черную тень у порога. Главное — не подпустить ближе, не дать дотронуться, помутить разум. Сон — всего лишь разговор человека с самим собой, наши призраки — это мы сами, нелепо бояться отражения в зеркале.

В зеркале? Конечно, он же смотрится в зеркало! Незнакомое лицо — это он сам, только очень молодой, еще не знающий, как укрощать сны.

Не бойся, парень!

Он попытался шевельнуть губами, позвать себя-другого, но лицо уже исчезло, скрывшись за мерцающей серой пеленой.

Коридор… Страх привычно дохнул в ухо, но ничего не добился. Коридор оказался скучен и совершенно реален. Слева — уходящий в темную мглу ряд тусклых окон, справа — двери. Одна, другая… пятая. Словно в школе — или в районной больнице. Чья-то тень неслышно проскользнула вдаль, еще одна шагнула из отворенной двери.

…Не тень — полупрозрачный контур. Легкая дымка с еле различимым человеческим лицом.

Он прошел вперед по коридору. Страх, не отставая, неслышно шагал рядом, по-прежнему тихий и бессильный. Опасаться нечего, просто коридор, просто полупрозрачные призраки, безмолвные, неощутимые. Кто-то сидел на стуле возле окна, кто-то стоял на пороге. Белые пятна вместо лиц, у некоторых еще можно разглядеть неясные, расплывающиеся черты, темные пятнышки погасших глаз. Коридор казался бесконечным, всё те же окна, всё те же двери.

Призраки. Белесый исчезающий дым.

Так будет всегда, понял он. Ты хотел вспомнить свой ад? Это оказалось не так и сложно. Вот он — плохо освещенный коридор, вечность между слепыми окнами и дверями в белой краске.

Страх заворочался, лизнул в щеку, словно пытаясь о чем-то напомнить. Он отмахнулся и шагнул к ближайшей двери. Открыто… Переступил через порог, вновь удивился. Ничего особенного, просто полутемная комната, телевизор на тумбочке, бледная тень в кресле напротив. На горящем неярким огнем экране — тоже тени, неровные полосы, медленно ползущие сверху вниз.

— Эй! — попытался позвать он, но горло перехватило. Тень в кресле осталась недвижной. Кажется, мужчина, парень его лет, еще можно разглядеть пухлые щеки, маленький заостренный нос, нелепую кепку на голове. Но глаз уже нет, даже пятнышек не осталось.

Страх кольнул прямо в сердце. Он поглядел на свою руку, облегченно вздохнул. Нет, он не призрак, он самый обычный, непрозрачный!..

— Пока, — шепнули в ухо. — Это пока.

Он схватил лежавший на тумбочке пульт, принялся нажимать гладкие черные кнопки. Экран не слушался, полосы все так же ползли от верхнего края к нижнему, одинаковые, бессмысленные.

Так будет всегда, вновь подумал он. Коридор, окна, похожие, словно мертвые близнецы, комнаты, безмолвные равнодушные тени. Страх уже не хихикал — хохотал во все горло, но он все еще пытался бороться. Так будет не всегда, он все равно проснется…

— Ты проснулся! — шепнули в левое ухо. — Вспомни! Вспомни!..

Он упал в кресло, прижал ладони к щекам, пытаясь заглушить чужие слова. Во сне пугаешь только сам себя, ты и есть — единственный кошмар, сам себе шепчешь и сам пытаешься ответить…

…Из Q-реальности, из чужого мира-сна уйти очень просто. Проснуться! Но чтобы проснуться, нужно оставить чужую, взятую взаймы жизнь. Несколько пуль, распоровших грудь, — более чем достаточное средство.

«Zerstöre den Abschaum, Hans!.. Zählebig!»

Пуль было три — три раскаленных штыря между ребрами. Четвертую он уже не почувствовал.

Проснулся?

Страх поглядел прямо в лицо, весело оскалился, подмигнул. Да, он проснулся — здесь, в полутемном коридоре. Вначале удивился, затем, преодолевая подступивший ужас, попытался закричать. Крик — самое верное средство, чтобы проснуться, вынырнуть с самого дна любого кошмара.

Он крикнул. Никто из призраков даже не повернул головы.

Ад…

Он встал из кресла, поглядел на пустой экран, закусил губы, став похожим на самого себя, на молодого растерянного парня из зеркала. Все равно — это всего лишь сон. Он был здесь, в этом краю теней, но вырвался, ступил на палубу «Текоры», вернулся в ставший привычным за многие годы свой серо-черный мир. Да, он пленник, но не мертвец.

— Пока, — вновь шепнули в ухо. — Это пока. Ты все равно вернешься сюда. Коридор — только начало, начало, начало!..

Он помотал головой, отгоняя непрошенные чужие слова. Да, это лишь начало, настоящий ад впереди. Он еще похож на человека, может думать, может до боли сжать кулаки. Несколько дней, недель, даже месяцев он будет бродить этим коридором, заглядывать в полупрозрачные, исчезающие лица, пытаться заговорить, будет искать выход, щелкать бесполезным пультом, перебирая черные кнопки.

А потом…

Внезапно он рассмеялся, да так, что страх, попятившись, отступил к ближайшей стене, съежился, растекся еле заметным черным пятнышком. Да, это всего лишь сон, и сон милосердный. Неведомый демиург, Творец этого мира и этого ада, позаботился о том, чтобы ужас остался навсегда запертым в безмолвных стенах. Тот, кто смог уйти отсюда, оставлял в залог возвращения память. Наяву не помнилось ничего, сон смог воскресить образ пустого коридора, напомнить о призраках, о неработающем телевизоре. Но дальше лежала пустота, великое «ничто». Только дальний отзвук, только легкий шум, как в пустом эфире.

Он вышел из комнаты, прошелся мимо окон, заглянул еще в одну дверь — и снова удивился. Телевизора не было, не было и кресел, даже стены оказались без обоев, в одной лишь неровной побелке.

Мольберт-тренога, туго натянутый холст…

Никого!

Он осмотрелся, надеясь увидеть хотя бы тень, отсвет того, кто пытался рисовать ад, но комната была пуста. Ни человека, ни красок, на серой ткани — ни одного мазка. Он уже хотел уйти, оставив пустоту — пустоте, но внезапно остановился.

Замер.

Он уже был здесь. Непрошенная память воскресила когда-то виденное: полупрозрачная тень в белой рубахе стоит у мольберта, рука с кистью тянется вперед, проходит сквозь серый холст, не оставляя следов, вновь примеривается, опускается, замирает недоуменно. Лицо… Его еще можно было разглядеть, молодое, напряженное и тоже слегка растерянное.

Под самым ухом кашлянул воскресший страх. Ад оставался адом, не отпуская и не позволяя забыться. Забыться — забыть. Он вернулся сюда, пусть даже во сне, и преграда, мешавшая вспомнить случившееся, начала понемногу таять. В этой комнате был художник, в соседней, дальше по коридору — девушка. Она не походила на тень, даже смогла ему ответить, но разговора не получилось. Она лишь сказала… Сказала…

…Не вспоминай! Ничего, ничего не вспоминай!

Он так и не понял, чьи это слова: ее — или его собственные. Дождавшийся своего часа страх ударил прямо в сердце, растекся бледным туманом, гася сознание. Мельком, самым краешком вспомнилось, что и это было, он не выдержал, заскользил в безвидную бездну, но все-таки сумел удержаться на самом краю, зацепиться. Вокруг был тусклый немой ад, однако внутри он все еще оставался самим собой — живым человеком с живой памятью. Достаточно прикрыть глаза, постараться вспомнить что-нибудь хорошее, радостное — и немедленно откроется дверь в покинутый им мир. Он воскреснет, пусть всего на час, на минуту, на малый миг.

Самое-самое… Девушка в поезде Рига-Минск, экспедиция в Сухой Гамольше, подъем на Мангуп под проливным дождем.

Скорее!..

Нет…

НЕ ВСПОМИНАЙ!!!

И тогда он ударил лицом прямо в обступившую его черную пелену. На крик уже не оставалось сил, из горла вырвался хрип…

Общий план. Эль-Джадира.

Февраль 1945 года.

— …Все хорошо, Рич. Ты уже проснулся…

Серая предутренняя тьма, лицо склонившейся над ним женщины, тихое теплое дыхание, ее ладонь на щеке.

— Да, — выдохнул он, прогоняя черные клочья, все еще кружившиеся перед глазами. — Проснулся. Или снова заснул. Не важно.

— А что важно?

Прежде чем ответить, он слизнул кровь с губы, провел пальцами по черному шелку ее ночной рубашки, попытался улыбнуться.

— Важно, что до утра есть еще пара часов, Мод. Их можно потратить как угодно — снова заснуть, выкурить папиросу в кресле, постоять у окна. А можно отдать полностью на твое усмотрение… Я кричал? Сильно?

Женщина коснулась губами его виска, где острой болью бился пульс.

— Ты просто сказал: «Не вспоминай!» Очень громко, как будто скомандовал. Тебе снился настоящий сон настоящего шпиона, правда?

— Нет.

Он присел, вытер ладонью мокрый лоб, глубоко вдохнул теплый безвкусный воздух.