Преступники - Анатолий Безуглов

Почему, например, четырехлетнего американского мальчика Джимми Тонтлевитца, пробывшего под водой полчаса, удалось вернуть к жизни?

Почему у народа хунза, дающего выносливейших проводников при высокогорных восхождениях в Гималаях, средняя продолжительность жизни достигает выше ста лет?

Почему так называемые „моржи“ за здорово живешь купаются в тридцатиградусный мороз в ледяной воде, а для простых „смертных“ порой незначительное охлаждение заканчивается сильной простудой?

Почему при вспышках вирусного гриппа мы уже не доверяем прославленным антибиотикам, а хватаемся за веками испытанные средства народной медицины — горчичники, чай с малиной, мед?

Я бы мог привести длинный перечень подобных „почему“…»

Ольга Арчиловна незаметно для себя перебралась на диванчик, укрыв ноги одеялом, — любимое положение, если чтение увлекало.

Профессор в своей работе говорил о том, что благодаря прогрессу общей культуры, гигиены человечество избавилось от многих инфекционных и эпидемических заболеваний.

«Но за прогресс надо платить, — говорилось в работе дальше. — Свято место не бывает пусто. Цивилизация принесла новые болезни, снимающие „урожай“ среди людей, пожалуй, сравнимый с такими мировыми морами, как чума, и холера. Это сердечно-сосудистые и онкологические заболевания. Жители промышленно развитых стран стали мало двигаться, есть значительно больше, чем нужно организму для восстановления затраченной энергии на физическую и умственную деятельность, злоупотреблять возбуждающими средствами, курением, алкоголем и т. п.

Как выразился один американский ученый, мы копаем себе могилу ложкой и вилкой. Даже заболев, буквально травимся сильнодействующими химическими препаратами, по существу, не всегда отдавая себе отчет: лечение это или помеха для организма, который легче справился бы с хворью сам при помощи естественных средств: трав, меда, правильного питания, лечебного голодания. Вспомним: больные животные всегда отказываются от приема пищи и находят в природе нужные для исцеления растения. Не в меру обильная и высококалорийная еда никогда не приносила пользы и здоровому организму. Недаром у всех народов было принято устраивать посты: однодневные, несколькодневные, порой — больше месяца. Поучительна в этом смысле жизнь итальянца Людвиго Корнаро. Его зрелые годы, до 40 лет, прошли под знаком роскоши, неумеренности в еде и питье, что сделало Корнаро инвалидом из-за бесчисленных недугов. Вокруг несчастного толпились лекари и сиделки, пичкая его многочисленными лекарствами. Но ничего не помогало, и дни вельможи были сочтены. Но нашелся один врач, прописавший ему строгое воздержание и естественный образ жизни. Свершилось чудо — умирающий буквально возродился. Более того, до конца жизни он отличался завидным здоровьем. Уже будучи глубоким старцем, Людвиго Корнаро писал: „Бедная, несчастная Италия! Разве не видишь ты, что смертность от обжорства ежегодно уносит у тебя более жителей, чем могла бы унести страшная моровая язва или опустошительная война? Эти истинно позорные пиршества, которые теперь в такой моде и отличаются такой непозволительной расточительностью, что не находится достаточно широких столов для всякого количества яств. Эти пиршества, повторяю, равняются по своим последствиям потерям во многих битвах…“

„Неумеренность есть дитя обжорства, — поучал Корнаро. — А умеренная жизнь — дитя воздержанности“. Он прожил сто лет. И было это в пятнадцатом-шестнадцатом веках…»

В дверь постучали. Дагурова опустила ноги на пол, откликнулась. В номер вошел Чикуров.

— Как успехи? — спросил он.

Игорь Андреевич был не то уставший, не то недовольный — Ольга Арчиловна не поняла.

— Читаю Баулина, — показала она рукопись. — Весьма любопытно…

Видя, что Чикуров занят своими мыслями, Ольга Арчиловна замолчала. А он спросил:

— С машиной Ростовцева разобрались? Кто приезжал вчера утром к профессорскому дому?

— Что-то непонятное, — ответила Дагурова. — Шофер генерального директора твердит, что не ездил… Сам Ростовцев — тоже…

— Как это? — нахмурился Чикуров.

— Почитайте их показания. — Ольга Арчиловна дала ему протоколы допросов.

Чикуров начал читать стоя, потом машинально присел к столу. На его лице все явственнее проступало недоумение.

— Странное дело… Чтобы Ростовцев не знал, куда и кто брал его машину…

— А шофер?

— Действительно непонятно, — пожал плечами Чикуров. — Где изъятые у Ростовцева туфли?

— Попросила Хрусталева срочно отвезти на экспертизу. Поехал в область. Обещал сегодня же доставить в лабораторию и уговорить исследовать в кратчайшие сроки.

— Это хорошо, — побарабанил пальцами по столу Чикуров. — А Ростовцев, значит, отправился домой босиком?.. По-моему, вам следовало бы сначала подумать…

Дагурова вспыхнула, но сдержалась. Она рассказала, как было произведено изъятие. Не забыла и то, что понятыми Манукянц привел двух приезжих, не знавших Ростовцева, дабы избежать лишних разговоров в поселке.

«Что ж, действовала она грамотно и достаточно деликатно, — подумал Игорь Андреевич. — Хорошо, что Ольга Арчиловна не попала мне под горячую руку, сразу после разговора с Вербиковым».

— А я уже получил выговор за ваши действия, — сказал он, невесело усмехнувшись.

— От кого? — удивилась Дагурова.

— От моего непосредственного руководства. — Чикуров не решился полностью передать реакцию начальника следственной части прокуратуры республики; он понимал: информация ушла в столицу весьма искаженной.

— Разве я что-то сделала неправильно? — обиделась Ольга Арчиловна. — Все по закону!.. Это же надо — босиком!.. И вы поверили?

— Успокойтесь, Ольга Арчиловна, — примирительно сказал Чикуров. — Понимаю, что процессуальные рамки, в которых мы действуем, не могут предусмотреть всех обстоятельств, с какими приходится сталкиваться следователю. Конечно, зачастую это экспромт… Словом, творчество… Вы, насколько я знаю, увлекаетесь историей, в частности Анатолием Федоровичем Кони? А он в свое время мудро подметил, что, как всякое творчество, следствие соединено с авторским самолюбием. К этому еще присоединяется власть… Вот это соединение творчества с властью в некоторых случаях довольно опасно, несмотря на добросовестность творящего… Слова Кони, по-моему, вполне актуальны и в наше время. — Игорь Андреевич помолчал, затем продолжил, давая понять, что инцидент исчерпан: — Ладно, перейдем к нашим делам…

Он рассказал о допросе Баулиной. Спросил, что еще успела сделать Дагурова, помимо допросов в дирекции «Интеграла».

— Звонила в клинику, узнавала насчет Кленовой, которую видели вечером накануне покушения.

И Дагурова поведала трагическую историю этой женщины.

— Я отлично знаю это громкое дело, — оживился Чикуров. — О нем в свое время очень много говорили у нас в прокуратуре… Следствие вел мой приятель.

— Так вот, эта самая Кленова влюбилась в профессора, преследовала его… Якобы у нее имелся пистолет…

— Это уже серьезно, — заметил Чикуров.

— Но главное, Игорь Андреевич, она исчезла.

— Как, куда? — вырвалось у Чикурова.

— Со дня покушения не появлялась в клинике. В Березках ее никто не видел.

— Я считаю, — после некоторого раздумья сказал Игорь Андреевич, — нужно поручить Латынису выяснить, где она находится. Причем срочно. Пусть сейчас занимается только Кленовой… Еще что?

— Пыталась купить «Баурос», — ответила Дагурова. — Оказывается, это совершенно невозможно.

— Неужели? — удивился Чикуров.

— Дефицит страшнейший. Не хватает.

— А где его обычно продают?

— Здесь недалеко есть деревня Попово, а в ней — что-то вроде торговой палатки… Народу — тьма-тьмущая. Занимают очередь за несколько дней…

— А для кого вы хотите достать «Баурос»? — полюбопытствовал Чикуров.

— Сынишке. Почки у него больные.

— Сколько же ему лет?

— Двенадцать, тринадцатый.

Чикуров удивился. Самой Ольге Арчиловне было двадцать восемь — год рождения он видел в ее паспорте, когда оформлялись у дежурного администратора гостиницы.

Дагурова заметила его удивление.

— Антошка у меня приемный сын… Мама его умерла, когда он был совсем маленький.

— А как у вас с ним?

— Вы знаете, теперь мне кажется, что Антон мне роднее родного…

На лице Ольги Арчиловны заиграла счастливая улыбка. Игорь Андреевич позавидовал. Ему так и не удалось завоевать любовь сына Нади, Кешки. Из-за этого Надя все еще не решается перебраться в его холостяцкую квартиру. Откладывает. Мол, станет Кешка взрослым, поймет…

«Может, дело в том, что мы встретились с Надей, когда ему было уже четырнадцать лет? Маленькие, они как-то легче привязываются, — думал Игорь Андреевич. — Да, Кеша, — непреодолимо. Как это ни грустно».