Закопанные - Александр Варго

– Жизнь… Вот она, жизнь, – благоговейно проговорил он, внимательно рассматривая каждый палец. – Сначала ярко-красная, горячая, бурлящая… Потом липко-теплая. Затем холодная, густеющая. И наконец… черная, растрескавшаяся… Как земля в засуху…

Опустив руки, Дикий побрел в дом.

Новость, сообщенная братом, в буквальном смысле вышибла его из седла. И хотя где-то на уровне подсознания он ожидал нечто подобное от Носа, но то, что он сам лично причастен… причастен к…

Егерь почувствовал, как его желудок выворачивается наизнанку, вместе с картошкой и салом, которым он наспех перекусил, прежде чем спуститься в «теплицу».

– Я убью тебя, гаденыш, – скрипнул он зубами, поднимаясь по ступенькам в избу. – Только я буду делать это медленно. Как в Древнем Китае. Кусочек за кусочком… И, пожалуй, я тебя вытащу. Только попозже. Таких, как ты, надо подвешивать, а не закапывать…

Продолжая вполголоса рассуждать о предстоящей участи брата, егерь направился в спальню. Туда, где находилась Олеся.

Он открыл дверь, включив свет.

Женщина сидела на кровати, держа в руках сверток с мертвым сыном.

– Пора заканчивать это шапито, – буркнул он. – Вставай. Пойдешь со мной.

– Зэня? – с надеждой спросила Олеся, приподнимаясь.

– Нет. Не Зэня, – поморщился егерь. Его взгляд упал на крошечную ручку, высунувшуюся из складок свертка, темно-коричневую и скрюченную.

«Как лапка ящерицы», – почему-то подумал Дикий.

– Твой Зэня уже далеко, – сказал он вслух. Помахал рукой. – Ту-ту! Вагончики, понимаешь? Поезд. Уехал твой Зэня, если короче.

– Домой? – спросила сумасшедшая.

– Угу, домой. Пошли.

Женщина не двинулась с места.

– Ну? Чего расселась, курица?! – начал раздражаться хозяин дома.

– Тут. Гена и я – тут, – тихо сказала Олеся.

– Ну да, разбежалась. Характер прорезался?

Дикий недобро ухмыльнулся:

– Иди-ка сюда.

Он шагнул вперед и, прежде чем женщина успела что-то предпринять, вцепился в безжизненную ручку мертвого младенца.

– Нет. Нет, – замотала головой Олеся, и Дикий рванул высохшую конечность на себя. С сухим треском рука оторвалась, из разлома посыпалась черная пыль.

– Иди сюда, или я убью тебя, – сказал егерь, отшвыривая почерневшую кисть ребенка.

Олеся с ужасом смотрела на нее, судорожно прижимая к себе сверток. И когда Дикий приблизился к ней вплотную, она истошно закричала.

Стокилограммовое тело Савы с силой тарана врезалось в капитана. Из глотки оперативника вырвался вопль изумления, и они покатились по траве.

«Пистолет. Он его не выронил».

Эта мысль, невзирая на критичность ситуации, птицей вспорхнула в сознании Савы. Тяжело дыша, он по-медвежьи подмял под себя оперативника и сомкнул свои толстые пальцы на его шее.

– Не надо… было этого делать, – выдавил он.

Рот капитана открылся, лицо стало багровым, как свекла.

Одновременно с хрустом шеи прозвучал выстрел.

Сава вздрогнул, но хватки не ослабил, продолжая изо всех сил сжимать шею противника до тех пор, пока из его рта не выполз язык, а лицо не посинело. Глаза капитана закатились, и он мог видеть выпученные белки, кипенно-белые, так несуразно смотревшиеся на багровом лице.

Со вздохом он отстранился от капитана и с трудом поднялся на ноги. Только после этого он отважился посмотреть вниз. Туда, где на левом боку ширилось красное пятно и короткими очередями выстреливала боль. И эта боль нарастала с каждым стуком сердца, распространяясь на все туловище.

– Мудак, – с презрением бросил Сава.

Он лихорадочно размышлял.

Решение пришло очень быстро.

Сняв с себя мокрую от крови рубашку, он разорвал ее на ленты и из относительно чистого материала соорудил себе повязку. Затем, присев у тела трупа, начал расстегивать его форменную рубашку.

Рубашку с капитанскими погонами.

– Я переоденусь, мудак. Как ты и хотел, – сказал Сава, с кряхтеньем переворачивая мертвеца на живот. – Только не в ту рвань. Сегодня я тоже немного побуду капитаном.

Переодевание отняло последние силы, и когда все было закончено, Сава был на грани обморока. В изнеможении улегшись прямо на траву, он с завороженным видом уставился в безоблачно-звездное небо. И почему он раньше не замечал такой красотищи?!

«Пять минут. Всего пять минут отдыха», – мысленно произнес он.

Веки наливались приятной тяжестью, дыхание выравнивалось.

Пять минут.

(Это выкуп от Дикого… А тебя в морг, старик…)

Признание капитана подействовало на него, словно ведро ледяной воды, и он, застонав, сел.

Дикий хотел, чтобы его убили. И с этим придется что-то делать.

«Где четвертый? Мне нужен четвертый, Сава…» – вспомнил он слова егеря и сдвинул брови. Кажется, он начал что-то понимать…

«Нос внизу. И не задавай мне больше вопросов по этому поводу…»

Внутри что-то отчетливо щелкнуло, словно тумблер-переключатель.

– Нет, сука, – побелевшими губами проговорил он, меняясь в лице.

«Где я найду сейчас еще одного гриба?»

Он поднялся на ноги, потрясенный собственным открытием.

У Дикого в «теплице» восемь лунок. Если верить его словам, и этот ненавистный Нос тоже там, семь из них уже заполнены. Остается восьмая, последняя…

«Олеся?!»

Эта чудовищная мысль, абсурдно-нелепая и вместе с тем, исходя из предыдущих измышлений, вполне логичная, повергла Саву в состояние глубокого шока.

Заторможенно, словно находясь под воздействием наркотиков, он двинулся к раздетому трупу. Взявшись за ноги, он оттащил тело капитана в кусты и наспех забросал его лапником.

Сел в машину, бросив взгляд на сумку, которую пару часов назад ему всучил Дикий.

«Там телефон, – вспомнил он слова егеря. – Приедешь, позвони».

Сава заскрежетал зубами.

Благодетель, твою мать. Все предусмотрел, уеб…к.

Он повернул ключ зажигания. Двигатель, чихнув, послушно заурчал, всем своим видом демонстрируя, что готов к дороге.

– Я еду к тебе, Дикий, – шепнул Сава. – Сам Бог дает мне зеленый свет, чтобы я совершил правосудие. Хотя я, можно сказать, почти что простил вас всех.

Взглянув на фуражку, валявшуюся на переднем сиденье, он надел ее на голову. Посмотрел в зеркало, улыбнувшись мертвой улыбкой.

– Я еду к тебе, – повторил Сава, трогаясь с места. – И к вам, мои дружочки-грибочки, тоже.

– Закрой пасть, сука!! – в бешенстве ревел Дикий. – И выбрось эту трухлявую куклу!

Он попытался вырвать трупик ребенка из рук женщины, но она внезапно умолкла и сама покорно протянула ему мертвого сына. Егерь самодовольно хрюкнул, но как только сверток оказался в его руках, Олеся кошкой метнулась к нему, вцепившись в лицо ногтями. Заорав благим матом, егерь споткнулся о табуретку, и они, сцепившись, вместе упали на пол. Сверток развернулся, и тело младенца с тихим стуком откатилось к шифоньеру.

– Убери когти, шлюха! – брызгая слюной, вопил Дикий. Ему удалось оторвать от лица одну руку сумасшедшей, ногти которой уже успели прочертить на щеке две борозды. – Убери, или я вырву тебе клешни!!!

Олеся шипела и извивалась, пытаясь всеми силами дотянуться свободной рукой до глаз, и Дикому приходилось вытягивать шею, уворачиваясь от цепких пальцев. Улучив момент, он оттолкнул от себя разъяренную женщину и нанес ей короткий удар снизу вверх в подбородок.

Олеся лязгнула зубами, ее подбросило вверх, и она обмякше-тряпичной куклой без сознания рухнула на пол.

Чертыхаясь, егерь встал на ноги.

– Гребаная сучка, – вырвалось у него, пока он ощупывал кровоточащее лицо. Он перевел взгляд на высохшую мумию ребенка и наподдал по ней ногой. Кувыркнувшись, нескладно скрюченное тельце впечаталось в стену. При ударе хрустнула едва сформировавшаяся косточка, и ножка мальчика повисла на клочке сухожилия.

– Семья уродов.

Егерь еще раз оглядел бесчувственное тело женщины. Он уже намеревался было отнести ее вниз, но при взгляде на вздымавшуюся грудь Олеси к нему неожиданно закралась одна мысль.

Конечно, ничего страшного. Это займет не больше пяти минут. Тем более у него давно не было женщины.

«Ты дрочишь, братишка. Приходишь, садишься на диван…» – вспомнил он глумливый голос Носа, и его лицо исказилось в гримасе.

Проклятый урод как в воду смотрел.

Но теперь это будет с женщиной.

По-настоящему.

Дикий присел на корточки и, матерясь вполголоса, стащил с Олеси брюки. Облизнулся, глядя на ее полные бедра, покрытые царапинами и желтеющими синяками.

– Эх, Нос, Нос, – сказал егерь, нежно поцеловав женщину в шею. – Такой товар испортил.

Он с треском рванул ветхую рубашку, в которую была облачена Олеся. Оголилась грудь – округло-крепкая и упругая, с бесстыдно торчащим соском, окаймленным кружком кофейного цвета. На втором полушарии был пластырь – Дикий сам зашивал рану, оставленную зубами брата.