Письма (1857) - Федор Достоевский

Я часто вспоминаю и теперь о нашем путешествии. И как мило было со стороны судьбы, что она позволила мне встретиться со всеми вами. А то бы я очень проскучал.

Приезжайте же, пожалуйста, на зиму. Право, это будет лучше, чем оставаться в деревне.

Не взыщите меня за глупое письмо. Глупое потому, что всё о себе писал. Да простите мне тоже помарки; не умею ничего писать без помарок.

Охотница ли Вы до ягод, до яблок и до груш? Вот это самое лучшее, что есть в лете.**

Передайте мой поклон и мое уважение Вашей сестрице и многоуважаемому Александру Устиновичу. А затем не забудьте преданного Вам и уважающего Вас

Ф. Достоевского.

16 августа/61. Петербург.

* Упоминаю потому, что Вы сами об этом упоминаете.

** Фи, как после этого замечания, должно быть, Вы меня презираете

На конверте: Его высокоблагородию Карлу Федоровичу Каллаш для передачи Александре Карловне Каллаш.

Тверской губернии в город Кашин.

(1) далее было: рассчитывать

184. А. Н. ОСТРОВСКОМУ

24 августа 1861. Петербург

Милостивый государь Александр Николаевич,

Вашего несравненного Бальзаминова я имел удовольствие получить третьего дня и тотчас же мы, я и брат, стали читать его. Было и еще несколько слушателей - не столько литераторов, сколько людей со вкусом неиспорченным. Мы все хохотали так, что заболели бока. Что сказать Вам о Ваших "Сценах"? Вы требуете моего мнения совершенно искреннего и бесцеремонного. Одно могу отвечать: прелесть. Уголок Москвы, на который Вы взглянули, передан так типично, что будто сам сидел и разговаривал с Белотеловой. Вообще эта Белотелова, девицы, сваха, маменька и, наконец, сам герой - это до того живо и, действительно, до того целая картина, что теперь, кажется, у меня она ввек не потускнеет в уме. Капитан только у Вас вышел как-то частнолицый. Только верен действительности, и не больше. Может быть, я не разглядел с первого чтения. Разумеется, я Вашу комедию прочту еще пять раз. Но из всех Ваших свах - Красавина должна занять первое место. Я ее видал тысячу раз, я с ней был знаком, она ходила к нам в дом, когда я жил в Москве, лет 10-ти от роду; я ее помню.

Кстати: некоторые из слушателей и из слушательниц Вашей комедии уже ввели Белотелову в нарицательное имя. Уже указывают на Белотелову (1) и отыскивают в своей памяти девиц Пеженовых.

Я и брат, мы Вам чрезвычайно благодарны. Брат просил меня Вас уведомить, что в конце этой недели (то есть дня через три от этого письма) он вышлет Вам и денег.

Вы пишете, что задумали для нас еще. Ради Христа, не оставляйте этой доброй мысли. Торопить не будем, а ждать будем с самым крайним нетерпением.

Корректор у нас очень хороший, - один студент, знает свое дело хорошо, и если особенно попросить его, то он и особенное внимание обратит. Я сам поговорю с ним.

Сейчас только прочел письмо от Полонского из Теплица. Он всё еще болен; страшно скучает. К осени будет к нам. Его роман ужасно многим в Петербурге не нравится. Но от некоторых людей мы слышали и большие похвалы. Тем лучше, что с первого разу не нравится. У нас это хороший признак.

Вам душевно преданный и уважающий Вас

Ф. Достоевский.

24 августа/61.

(1) далее было: на улицах

1862

185. A. M. ДОСТОЕВСКОМУ

6 июня 1862. Петербург

Петербург 6 июня/62 года.

Любезный и незабвенный друг и брат мой, милый Андрюша, прости, голубчик, за то, что так долго, так долго не писал тебе. Не вини меня: я человек больной, постоянно больной, а дела в последнее время навалил на себя столько, что едва расхлебал. Не с моими силами брать на себя столько. Но, слава богу: дело у нас удалось, зато здоровье мое до того расстроилось, что теперь (именно завтра) уезжаю за границу до сентября лечиться. У меня падучая, а сверх того много других мелких недугов, развившихся в Петербурге. Не сердись же. Вспомни то, что мне все причины тебя любить и уважать и ни одной - забыть тебя. И потому молчанье мое прими хоть за скверное нерадение с моей стороны, но не сомневайся в том, что хоть я и ленив, а все-таки люблю и уважаю тебя очень. Я помню, дорогой ты мой, помню, когда мы встретились с тобой (последний раз, кажется) в знаменитой Белой Зале. Тебе тогда одно только слово стоило сказать кому следует, и ты немедленно был бы освобожден как взятый по ошибке вместо старшего брата. Но ты послушался моих представлений и просьб: ты великодушно вникнул, что брат в стесненных обстоятельствах; что жена его только что родила и не оправилась еще от болезни, - вникнул в это и остался в тюрьме, чтоб дать брату приготовить к тому жену (1) и по возможности обеспечить ее на отсутствие, может быть, долгое: хоть он и знал тогда, что он прав и кончит тем, что его освободят, но когда и как обернется дело, он не мог предугадывать. А если так, если ты уж раз так поступил, так великодушно и честно, - стало быть, не мог и я забыть тебя и не вспомнить о тебе как о честном и добром человеке. А ты сверх того доказал, что и любишь меня. Ты писал мне в Семипалатинск и даже помогал мне. Жена твоя тоже приветствовала меня как брата. Я этого не могу забыть. (2) Верьте же оба, и ты и добрая, уважаемая мною жена твоя, что я вам предан и очень люблю, а главное, не сомневайся во мне и на будущее время.

Хоть я и написал в эти два года до ста печатных листов, но брат Миша, взявший на себя все денежные и редакционные заботы о журнале, еще более трудился. И потому не вини его за молчание. У него голова трещит от забот, от которых другой давно бы бежал или сложил руки и тем вызвал бы на себя гибель. Подожди немного: уладятся дела наши и мы, верно, не будем так чужды друг другу, как теперь. Хотя наши дела по журналу идут неслыханно хорошо (у нас на этот год 4200 подписчиков), но мы наделали долгов за прошлый год, и только разве третий и четвертый год журнала дадут нам спокойствие и устойчивое положение. Вот я теперь еду (один), оставляю брата, а сам думаю: как-то он один без меня будет? я все-таки был ревностный помощник.

Еду я один. Жена моя остается в Петербурге. Денег нет, чтоб ехать вместе, да и нельзя ей своего сына (моего пасынка) оставить, который готовится к экзамену в гимназию. Все наши сестры здоровы. Брат Коля кое-как ведет свои дела; даже и очень не худо, хотя бы все-таки желательно было, если б ему побольше повезло. Голеновский в отставке, и Саша несколько грустна поэтому. Семейство растет, а доходу всего-то их домик на Петербургской.

Голеновский вышел в отставку из благородной гордости, не могши снести несправедливостей начальника, сильного человека, желавшего определить на его место своего родственника. Саша первая оправдывает мужа, (3) да и мы все. А между тем он ищет теперь места и тяготится своим бездействием. В этом отношении у них теперь не совсем хорошие обстоятельства.

Варенька в Москве выдала дочь свою замуж. Верочка живет счастливо. Покровские здоровы. Я раз уж шесть в эти два года был в Москве, и мне весело было припомнить нашу старину, наше детство. (4)

Данилевский что-то передал мне про какую-то клевету про тебя, скверную сплетню. Я говорил с Калиновским. Он мне и брату написал письмо, в котором объясняет эти обстоятельства грязными сплетнями мерзких людей, говорит, что тебя едва знает и про тебя ничего не мог говорить дурного. Если хочешь, я тебе пришлю и это письмо. Отвечай мне к сентябрю. Я на этот раз обещаюсь тебе ответить в скорости.

Обнимаю и целую тебя. Пожелай мне доброго пути и здоровья. Завтра в 8 часов утра буду уже по дороге в Берлин. Передай полное и искреннее мое уважение жене твоей; расцелуй своих детей и скажи им, что у них есть дядя Федя, как зовут меня все здешние племянники.

Твой брат, тебя любящий, Ф. Достоевский.

(1) вместо: приготовить к тому жену - было: приготовиться к аресту.

(2) было: заменить

(3) было: его оправдывает

(4) вместо: нашу со детство было: наше старинное детство

186. H. H. СТРАХОВУ

26 июня (8 июля) 1862. Париж

26 июня /8 июля/ 62.

Вы в первых числах июля трогаетесь за границу, дорогой Николай Николаич. С богом; уж одно то, что к тому времени Вы непременно попадете на прекрасную погоду, так как теперь она везде, по всей Европе скверная; но как вспомню: на кого ж Вы оставите Михаила Михайловича, так даже жутко станет. Голубчик Николай Николаевич, пора теперь скверная, как Вы пишете, пора томительного и тоскливого ожидания. Но ведь журнал дело великое; это такая деятельность, которою нельзя рисковать, потому что, во что бы ни стало, журналы как выражение всех оттенков современных мнений должны остаться. А деятельность, то есть что именно делать, о чем говорить и что писать - всегда найдется. Господи! как подумаешь, сколько еще не сделано и не сказано, и потому сижу здесь и рвусь отсюда, из так называемого прекрасного далека, хоть не телом, так духом к Вам, в Россию. Всякий, всякий должен делать теперь и, главное, попасть на здравый смысл. Слишком у нас перепутались в обществе понятия. Недоумение наступило какое-то. Вы пишете, дорогой Николай Николаевич, что хотите съездить предварительно в Москву. Чтоб не опутали Вас там сенаторы журналистики! Чего доброго, Катков соблазнит Вас какой-нибудь разлинованной по безбрежному отвлеченному полю доктриной... Нет, нет, я ведь шучу. Ах, голубчик, родной мой, как бы хотелось с Вами здесь увидеться! И знаете что: мне кажется, это совершенно возможная и должная вещь. Штука в том, чтоб не сбиться в адрессах. Главное дело в том, чтоб помнить числа. 15 июля (нашего стиля), но не раньше, я выезжаю из Парижа в Кельн. День пробуду в Дюссельдорфе; потом на пароходе вверх по Рейну до Майнца, а там в Oberland, то есть, может быть, в Базель и проч. Значит, 18 или 19-го числа нашего стиля я в Базеле, а 20, 21 или 22-го в Женеве. Следственно, всякое письмо Ваше, откуда бы то ни было, если придет в Париж не позже 15 июля, застанет меня там, и я буду знать, где Вас найти. Даже так, например, Вы мне напишете, положим, из Берлина или Дрездена, что такого-то числа будете там-то (а это Вы можете рассчитать всегда, дней на десять вперед), там я и буду Вас искать. А если Вы сделаете еще такую вещь: купите себе guide Рейхарда, так что в каждом городе будете знать, какие отели (и какие в них цены), то, например, будучи в Берлине и пиша ко мне, напишите: остановлюсь в Женеве такого-то числа и в такой-то гостинице. Так что я и буду уж спрашивать о Вас в этой гостинице. Вы, может быть, приехав в Женеву, и не остановитесь в этой гостинице, найдете ее неудобной и остановитесь в другой, но это Вам нисколько не помешает оставить в прежней (условленной) гостинице свой адресс, для тех, кто о Вас спросит (1) (то есть для меня), и дадите за это portier гостиницы какой-нибудь франк на водку, и таким образом я Вас непременно найду. Как любопытно мне тоже узнать Ваш маршрут. Ах, Николай Николаевич, Париж прескучнейший город, и если б не было в нем очень много действительно слишком замечательных вещей, то, право, можно бы умереть со скуки. Французы, ей-богу, такой народ, от которого тошнит. Вы говорили о самодовольно наглых и г<--->ных лицах, свирепствующих на наших минералах. Но клянусь Вам, что тут стоит нашего. Наши просто плотоядные подлецы, и большею частию сознательные, а здесь он вполне уверен, что так и надо. Француз тих, честен, вежлив, но фальшив и деньги у него - всё. Идеала никакого. Не только убеждений, но даже размышлений не спрашивайте. Уровень общего образования низок до крайности (я не говорю про присяжных ученых. Но ведь тех немного; да и, наконец, разве ученость есть образование (2) в том смысле, как мы привыкли понимать это слово?). Вы, может быть, посмеетесь, что я так сужу, всего еще только десять дней пробыв в Париже. Согласен; но 1) то, что я видел в эти десять дней, подтверждает покамест мою мысль, а во-2-х) есть некоторые факты, которых заметить и понять достаточно полчаса, но которые ясно обозначают целые стороны общественного состояния, именно тем, что эти факты возможны, существуют.