Фаэтон - Михаил Чернолусский

И тут вспомнил, аж в дрожь бросило: черт возьми Утяева, дырявая башка! У него должны быть фаэтовские чеки, эти глупые бумажки, что вместо денег выдаются. Похвалялся ведь он тогда в гостинице! Забыл, наверное, про них.

— Ну-ка, братец, расстегни пиджак! — приказал Ефрем Утяеву, чтобы тот пошарил в боковом кармане.

Так и есть: у Ефрема в руках были чеки!

— Это что, директор? Я тебя спрашиваю.

— Позволь! Ефрем Иванович! — Утяев вскочил. Лицо его от судороги перекосило, и впервые за долгие недели путешествия по Пустыне он заплакал. — Что я за человек?! Растяпа я, забыл, ох, забыл.

— Сядь! — приказал Ефрем.

— Растяпа… Растяпа я, Людмила Петровна!

— Сядь! — повторил Ефрем. — Нет худа без добра. Эти чеки сейчас нам дороже золота. Понял?.. Ну-ка подсчитай, на какую сумму.

Утяев наконец сел, взял чеки и затих… В руках у него оказалась записка. Он с ужасом на нее смотрел.

— Читай! — приказал Ефрем.

— «Дорогой друг! — начал, заикаясь, Ефрем. — Как вам известно, биофизическое поле может быть использовано в технике и оборонной промышленности, а также для нужд Космоса — только в усиленном виде, для чего создан специальный генератор, устройство которого, по нашим сведениям, вам знакомо. Восстановите для нас хотя бы по памяти чертежи этого генератора, и в вашем кармане окажется несравнимо больше валюты. С приветом. Ваши друзья из Желтого Дьявола».

— Что это за новости? — вырвалось у Людмилы Петровны, когда Утяев закончил чтение. — Что они от нас хотят?

— Опять хотят меня купить? — пролепетал, продолжая заикаться, Утяев.

— Хотели, — поправил Ефрем, отбирая записку. — Ишь, поле им усилить захотелось! Ученые! Никакое поле, братец, им не поможет, кроме одного, на котором хлеб растет. Будет у них поле, проживут тогда без горя. Только где им!

— Воистину философ! — в восторге воскликнул Утяев, вытирая свой лоб, вспотевший от напряжения.

Ефрем порвал записку — и как не было ее, забыл сразу. Мысль его вернулась к главным заботам. Надо как-то уезжать из Аграгоса. Купить справку в гостинице с печатью, чтоб у всех были одинаковые? Но не придется ли с этими бумажками снова возвращаться в вонючий Дынхей? Нельзя ли как-нибудь драпануть прямо из этого центра?

Ефрем почувствовал, что необходимо где-то разнюхать про местные порядки. Здесь, в Гонхее, как говорил китаец, все военизировано, значит, неразберихи много, и этим можно будет воспользоваться.

И вдруг — бывает же так! — автобус, прибывший из Дынхея, останавливается и из него почти последним вытискивается грузная фигура Вана в белой форме полицейского начальника.

Его сразу узнали Утяев и Ефрем. И Ван узнал своих знакомых, ибо замер на месте. Когда пассажиры разошлись, он спросил Ефрема, не поздоровавшись:

— Сбежал?

Ефрем молча вынул из кармана увольнительную с печатью подсобного хозяйства и протянул Вану.

Тот, взглянув на бумажку, тут же ее вернул.

— Это уже легче. — Он неторопливо разглядел Людмилу Петровну, детей и протянул руку Утяеву.

— Выходит, я уже не нужен?

— Нет, погоди! — сказал Ефрем. Он быстро сообразил, как использовать Вана. — Где твоя машина?

— Между прочим, я советую на «вы», — поправил Ван Ефрема.

Ефрем посмотрел на живот полицейского, вспомнил, как он саданул в него ногой.

— Ладно, обойдется. Так где машина?

— Машина найдется.

— Ясно. Тогда будет разговор. — Ефрем забрал у Утяева чеки и жестом отозвал в сторону Вана.

Людмила Петровна сидела как на иголках. Она испуганно смотрела то на Ефрема и Вана, о чем-то заспоривших, то на Утяева.

Ася была спокойна. После возвращения Ефрема она уже никого не боялась, даже Вана, при появлении которого Маратик прижался к Людмиле Петровне и затих.

Утяев тоже понимал, что Вану нет смысла им вредить. Если только от лютой зависти, то он уже свою утробную зависть досыта накормил. Теперь грызет раскаяние. Любая черная душа, покинув родину, без слез ее не вспоминает. С ним надо смелее разговаривать. Но Ефрему смелости не занимать.

Через десять минут, как прикинул Утяев, Ван ушел. Ефрем вернулся под навес.

— Ну как? — бодро спросил Утяев, уверенный в успехе.

— Сейчас обменяет чеки и вернется. Надо запастись продовольствием. — Ефрем улыбался. — Харчей на дорогу.

— А дальше-то что? — забеспокоилась Людмила Петровна.

— А дальше, Петровна, радость великая! Обратно в Пустыню, но из нее — в лес, а там — на родину!

— Эх, Ефремушка, — вздохнула Людмила Петровна. — Из Аграгоса нелегко выбраться… — В ее словах, однако, послышалась неуверенность. — Везде люди живут.

Ефрем переглянулся с Утяевым.

И тут впервые за все утро вставила свое слово Ася.

— Тетя Люда, — сказала она, обжигая Людмилу Петровну своим взглядом. — Не бойтесь, нет ничего лучше родины!

Опять разволновался Утяев.

— Как говорится… э-э-э… Подумаем о будущем. Вот Ван мается на чужбине… Это нам негоже…

Хотел добавить к этому и Ефрем, вспомнив о новых своих друзьях на подсобке, но понял, что слов уже наговорено вполне достаточно.

— Все ясно, — сказал он. — Ставлю вопрос на голосование. Кто хочет остаться?

Людмила Петровна замахала руками.

— Да какое там голосование, Ефремушка. Как вы меня поняли!.. Разве я… Меня ждут… — И она вновь прослезилась, обняв прижавшегося к ней Маратика…

Ван не заставил себя долго ждать. Он подъехал на этот раз на белой полицейской машине. Шофер хотя и не походил на араба, но явно был не местный житель.

«Ишь, пристроились, голубчики», — подумал Ефрем.

Они опять отошли в сторонку. Ван отдал Ефрему деньги — четверть знакомого мешочка.

— Вот все, — сказал он. — На все чеки. Ефрем протянул деньги обратно.

— У нас другой уговор… Иль передумал?

— Я ничего не передумал. А денег твоих не надо. Они долго непроницаемо смотрели друг другу в глаза.

— Ну, гляди. Твоя власть, — сказал наконец Ефрем. — Что, стало быть, дальше?

— Дальше в машину все! Дорогой заедем в магазин. Времени в обрез. Моя лазейка открыта до четырех. Надо торопиться.

Ефрем вновь уставился на полицейского.

— Ты чего? — нахмурился Ван.

— А кто тебя знает. Там ты переводчик, — Ефрем неопределенно махнул рукой, как бы показывая на Дынхей. — Здесь полицейский.

— Ну и что? В Аграгосе переводчиков для вас нет, кроме меня. Почему не подработать?

— Не мутишь ли воду?

— Во как. Не веришь, значит?

— А кто тебе тут верит? Ван заиграл желваками.

— Ну гляди, — процедил он сквозь зубы. — Потом пожалеешь.

Тут, почуяв недоброе, подбежал Утяев.

— О чем речь, ежели… э-э-э… не секрет?

— Денег не берет, — сказал Ефрем и внимательно посмотрел на директора.

Глаза Утяева и Вана встретились.

— Что, будем торговаться? — скривил в улыбке губы Ван. Его и без того красное лицо налилось кровью. — Тогда извиняюсь.

— Погоди! — Утяев схватил Вана за рукав. — Пойми, не нужны нам деньги! Вот харчишек на дорогу купим и куда нам они? Э-э-э… на что? Нам бы домой поскорее…

— Мне какое дело? — свирепел Ван. — Выброси. — Он отошел, потом оглянулся. — Ну, решайте.

И Утяев, не взглянув даже на Ефрема, ответил:

— Поехали! — Вчера он прекрасно понял, чем дышит этот загнанный в ловушку человек. — Поехали! — повторил для убедительности Утяев.

Ефрем откашлялся.

— Ишь, благородный какой. Ван подошел.

— Ладно, бородач, кончай. И у меня нервы.

— А документ мне будет?

— Садись в машину. Машина документ. — И, не дожидаясь ответа Ефрема, Ван пошагал вслед за Утяевым…

Через час они уже проезжали укрепрайон. (Полицейской машине дороги не заказаны.) Все молча смотрели на черные жерла пушек, устремленных в небо. «Где там, в Пустыне, мог скрываться неприятель?» Наверно, каждый из взрослых в машине об этом подумал, но вслух своей мысли не высказал. Даже обычных маскировочных сеток не было на орудиях. То ли к учению готовятся, то ли уже привыкли ничего не бояться. Ефрем вспомнил китайца, было бы кстати пересказать его мысли. Он опять промолчал. Вану, что ли, говорить? Поистине — голос вопиющего в пустыне… Добрые люди! Встречу вас, расскажу, все расскажу!

Еще через полчаса Ван высадил из машины своих пассажиров и, не попрощавшись, повернул обратно, в Аграгос. Он не искал сочувствия у этих путешественников и не ждал от них благодарности, он душу свою, обреченную на вечные муки, попытался хоть чуть успокоить…

Не прошли наши путники и километра, как впереди, за холмом, увидели белый самолет и побежали к нему, не думая об усталости.