Фаэтон - Михаил Чернолусский

— Лично. С самим Ваном? Деньги есть?

— Деньги… Простите, в какой сумме?

— В какой сумме… Лично я беседую в ресторане. На худой конец — в кафе. Понял?

Утяев пальцами на ощупь лихорадочно пересчитывал пуговицы в кармане. Маловато их было.

— В кафе, пожалуй, можно. Извините…

— В кафе… Я так и знал — невелика птица. Обожди меня здесь. — И Ван скрылся за дверью.

Утяев не ожидал такого поворота событий. Быстро переложил все деньги-пуговицы в один карман. Трагедия была в том, что он не знал аграгосских цен. Чему равна пуговица? Потом с ужасом подумал, что Ван может потребовать взятку за сведения о Ефреме. Но быстро сообразил, что пообещает вознаграждение после освобождения Ефрема, а там видно будет. Тип наглый, думал Утяев, с ним надо напрямик. Утяев робел не от трусости перед нахалами, а оттого, что не умел им в тон отвечать…

За дверью послышались крики, шум, возня, — что-то, видно, упало. И тут же появился Ван. Несмотря на свой огромный вес, он легко сбежал по ступенькам вниз. Лицо его полыхало, глаза горели. «Не он ли там шумел?» — подумал Утяев.

— Не отставай! — бросил на ходу Ван и широкими шагами заспешил к выходу.

В синей спецмашине они ехали по грязной дынхейской улице. Попадались встречные автобусы, легковушки. На тротуарах пешеходы с портфелями, в шляпах — местная интеллигенция. Дома почти все кирпичные, двух- и трехэтажные, с вывесками. «Должно быть, центр, — подумал Утяев и вздохнул: — Ну и дыра! Что они тут охраняют двумя рядами ракет и пушек?»

Свернув в узкий проулок, спецмашина вскоре остановилась. Они вышли. Утяев увидел вывеску. Нарисовано — синяя пивная бутылка и огромный рак. Значит, не кафе, а еще проще — бар. Утяев не любил пиво, у него пошаливала печень. Но, с другой стороны, обрадовался: он верил в ту простую примету, что любое дело без настойчивости нельзя выиграть.

Появление Вана в баре произвело переполох. Люди, сидевшие за стойкой, быстро, один за другим, испарились, зал опустел. Тучный хозяин низко поклонился, насколько позволял ему большой живот, и исчез за занавеской. Ван, не ответив на приветствие хозяина даже кивком головы, прошел к столику, обособленно стоявшему в углу, предназначенному, очевидно, для знатных посетителей, — сел и жестом пригласил Утяева занять стул рядом.

Прошли считанные минуты, и тучный хозяин принес две тарелки крупных, чувствовалось, отборных раков и пиво в синих, как на вывеске, бутылках, что больше всего удивило Утяева.

Ван налил себе и Утяеву пива, залпом выпил стакан, другой и, принявшись за раков, буркнул:

— Ну…

У Утяева была приготовлена первая фраза, он быстро, не заикаясь, ее выпалил:

— Речь идет о моем друге, который, как я думаю, по недоразумению проходил через ваш ОКП.

Ван поднял на Утяева глаза. Теперь это был уже усталый, но все еще возбужденный, злой человек.

— По недоразумению? — криво усмехнулся он.

— Да. Видите ли, это… э-э-э… гражданский турист. Мы заблудились.

— По недоразумению к нам не попадают.

— Но ведь он турист, — повторил Утяев.

— К нам попадают враги!

— Нет, нет, что вы! Он мой друг.

— Но вы-то кто такой?

— Я землянин, мы все из Брянской области.

— Это где такая?

Ван подавлял своей категоричностью, своим безразличием и цинизмом. Утяев чувствовал, что пасует перед этим типом, злился на самого себя, понимал, что следует взорваться, возразить, но сдерживался.

— Я бы не хотел философских споров.

— И не спорь. Со мной не спорь. — Он снова налил себе пива. — Почему не пьешь?

Утяев пригубил из стакана.

— Импортное, завозное, — Ван вдруг захохотал. — И ты импортный. — Он протянул рака. — На, расправляйся.

— Спасибо.

Съев мякоть очередного рака, Ван с наслаждением начинал сосать все рачьи части, не стесняясь сплевывать на стол попавшие в рот несъедобные куски. Паузы иногда длились долго.

— Значит, ты брянский?

— Брянский…

— Бежал?

— Что вы! Мы хотим домой, на родину!

— Возвращаться думаешь?

— Только и мечтаю об этом.

— Дурак.

— Почему же, простите?

— У нас дисциплина, мы крепкое государство, которое завоюет все пространство вокруг!

Утяеву надоела эта философия, и он наконец решил переложить ход разговора:

— Я бы хотел поближе к делу, Ван… э-э-э… простите, не знаю отчества.

— Ван и есть Ван.

Утяев внимательно посмотрел на своего собеседника, взгляды их встретились. В полутемном бараке судачьи глаза Вана казались совсем без зрачков.

— Так что, ты с Земли?

Утяев, не желая в таком тоне разговаривать, стал пить пиво. Надо ему было, дураку, искать встречу с таким проходимцем.

Ван Утяева понял:

— Удрать желаешь? Не нравится наш порядок? — Утяев промолчал. — Не нравится — не помогу удрать! — повторил Ван.

Утяев понял — вызывает на продолжение разговора, душу отвести хочет. Но тут таиться уже нельзя, прямо надо говорить — правду в глаза.

— Я не понимаю людей, — сказал он, — которые меняют родину на пиво и раков.

— Вот как!.. Резанул. Молодец! Это мне уже нравится. Родину любишь. — Он заставил Утяева чокнуться.

Они выпили. Одолев очередного рака, Ван сказал:

— Ну, может, и мне совет дашь, как жить.

— Дам. Не жить без родины.

— Во как. В десятку саданул.

— Да, не жить без родины!

Ван снова потянулся чокаться. Выпил, помолчал.

— Что ж… Без родины — безродные, космополиты разные.

Утяев это предвидел. Но он решил наступать:

— Изменить родине я не хочу. Я без нее жить не смогу.

Вдруг Ван с такой силой ударил кулаком по столу, что полетели на пол пустые бутылки. Мгновенно у столика появился хозяин.

— Пива! — крикнул Ван.

Собрав пустую посуду, хозяин исчез и с необычайной для себя подвижностью быстро вернулся с полными бутылками. Защелкал открывашкой. Наводил на столе порядок молча, ни на кого не глядя. Шея у него была мокрая.

Испуганный вид хозяина заставил Утяева с презрением подумать о своей робости. Теперь незачем было выгадывать, приспосабливаться. Остаться патриотом — вот задача!

Ван долго молчал. Извлек из пластмассового стаканчика бумажную — странно, тоже синюю — салфетку, вытер пальцы. Потом, резко вскинув голову, уставился на Утяева.

— Я изменник. А вы не изменники… Я удрал из своей страны.

— Удрали? — Утяев был спокоен. Он удивился достоинству своего тона.

— Да, я трус! Трус!

— Ну так вернитесь к себе на родину.

— Что?! — Ван уцепился за край стола, чтобы сдержаться, не ударить Утяева. — Ты мне поговоришь?! Возьму и не отдам пропуска, язва. Отведу на допрос! Может, догадываешься, как мы допрашиваем? Скручу подлеца!.. К своему дружку поедешь. Туда же, на подсобку!

Ван не сводил с Утяева злых глаз. В них горела беспомощная ярость, не раз, видно, толкавшая на преступление. Оробев под таким взглядом, Утяев тем не менее не выдал своей робости, спокойно смотрел на Вана. И еще подумал с радостью, что этот тип, оказывается, давно знает, о ком идет речь, запомнил Ефрема. Раз так, обязательно надо искать пути к примирению. Когда Ван наконец отвел глаза, Утяев сказал:.

— Я же говорил — не надо политических споров. Не надо. — И он сам налил пива — себе и Вану.

Тут случилось совершенно неожиданное: Ван опустил тяжелую голову на руки и заревел. Плечи вздрагивали. Круглая плешь его была в капельках пота.

— Подонки, сволочи, мразь! — шмыгая носом, цедил он сквозь зубы. — Учат жизни. А ты поживи, когда тут сегодня одна власть, завтра другая. И всем услужи, угождай… Поживи!

«Безродный космополит, — понял Утяев. — Болтается по свету, нет родины. Нет друзей, нет любви».

Утяев вынул из кармана все свои деньги-пуговицы, ссыпал на стол. Ван приподнял голову, глянул одним глазом на деньги и приказал:

— Забери!

Утяев поднялся со стула.

— Забери! — Утяев не шевельнул рукой.

Тогда Ван смахнул деньги со стола и полез в свой карман. Вынул помятую справку Утяева, протянул:

— Завтра жди. Днем. Поедем на подсобку.

Взяв справку, Утяев хотел молча уйти, но не выдержал, обрадованный согласием Вана помочь.

— Я живу в Гонхее, — сказал он. — В Гонхее.

— Знаю, не в этой же помойке. Иди. Прочь отсюда.

Утяев отошел от стола на несколько шагов и почувствовал, что ноги ватные, устал.

«Как говорится, э-э-э…» — подумал он.

Поздно вечером Утяева привезли на белой полицейской машине. Оставшись без копейки денег, он не мог доехать до Гонхея сам. Его дважды высаживали из автобуса вместе с другими безбилетниками, и в конце концов он бы, как иностранец без документов, конечно, угодил в ОКП, но спасла справка.

Швейцар в синей ливрее не узнал сразу своего постояльца, так изменился этот человек за один день.