Другая половина мира - Михаил Ахманов

Орри был крупным мужчиной, но Фарасса нависал над ним подобно скале, готовой обрушиться на хрупкую лачугу из пальмовых листьев. Кусая губы от боли, стрелок пробормотал:

— Во имя Шестерых, ирт-шочи-та-балам… — Он почтил Фарассу древним титулом, пришедшим из страны майя, — ягуар, увенчанный пышными перьями. — Во имя Шестерых, великий господин! Наследник Дженнак — твой светлорожденный родич… убить его — все равно что убить тебя… или самого ахау…

Фарасса неожиданно успокоился, вспомнив, что с этим Орри Стрелком скоро будет покончено.

— Ты прав, утроба каймана! — рявкнул он. — Простолюдин не должен поднимать руку на человека светлой крови, иначе он будет проклят и отправится к Коатлю дорогой страданий… Мы сами сведем счеты друг с другом! — Он легонько встряхнул стрелка. — Но разве я велел тебе, Орри, убить Дженнака, моего родича? Ну, скажи-ка, тупая башка, я велел тебе сделать это?

— Нет, господин…

— А что я велел? Повтори!

— Приглядывать…

— Вот! За кем особенно?

— За теми, кто будет рядом с ним.

— Хорошо, что ты это запомнил, Орри Стрелок.

Два керравао на арене бились насмерть, яростно мотая окровавленными гребнями. У пестрого был вырван клок перьев из хвоста и повреждено крыло, коричневый заметно припадал на левую лапу. Лодда, размахивая шестом, подбадривал птиц резкими вскриками; лицо его покраснело от возбуждения, накидка из толстой бычьей кожи была отброшена за спину. Вдруг пестрый самец подскочил вверх на два локтя и вцепился когтями в грудь противника. Коричневый успел долбануть его клювом в шею, потом обе разъяренные птицы рухнули на песок.

Фарасса выпустил плечо арбалетчика и метко сплюнул в груду дергавшихся пестрых и бурых перьев.

— Рядом с моим родичем, досточтимым Дженнаком, всегда будет несколько человек, — многозначительно сказал он. — Особо близких! — Фарасса поднял толстый палец. — Вот об одном из них тебе и надо позаботиться. Догадываешься, о ком?

Орри сунул руку под плащ, помассировал мышцы.

— Санрат Квамма?

— Ты глуп, как черепашье яйцо! Зачем мне голова этого санрата? Пусть она достанется пожирателям грязи! Ну, думай, отрыжка Одисса! Кто еще будет с моим почтенным родичем?

— Видел я в лагере Грхаба, его охранника… — задумчиво пробормотал Орри.

— Да ну? — По губам главы лазутчиков скользнула ядовитая усмешка. — А что еще ты видел или слышал?

— Этот Грхаб — близкий ему человек, в Фирате будет все время с ним… и днем, и ночью…

— Даже ночью? — восхитился Фарасса. — Может, они и спать улягутся на одной циновке? Или наследник все же прихватит с собой кого-нибудь помягче Грхаба? Понежней, я хочу сказать.

Лицо Орри Стрелка на миг окаменело, потом в глазах его мелькнуло понимание. Фарасса, следивший за ним, довольно кивнул:

— Наконец-то догадался, безмозглый помет койота!

— Мудры твои речи, светлый господин… мне ли тягаться с потомком Одисса…

— И не тягайся, — наставительно заметил Фарасса. — Тебе надо слушать, понимать и выполнять, иначе тень твоя укоротится ровно на одну голову. Ясно?

— Ясно, — стрелок вдруг усмехнулся. — Но ты меня не пугай, господин, не грози.

— Это почему же? — Глава Очага Тумма приподнял бровь.

— Я был тебе верен… и я тебе нужен.

— Ты так думаешь? Хмм… Многие мои люди хорошо стреляют и отлично обращаются с ножом.

— Лучше послать в битву одного ягуара, чем стаю койотов.

«Ты не прав, ублюдок, — подумал Фарасса, — не прав, считая себя ягуаром. Тебе далеко до атлийских душителей! Вот они — ягуары! И поклоняются ягуару! Ну, сделаешь дело — убедишься, как ошибался».

Они уставились на окровавленный песок, где два пернатых бойца, раскрыв клювы и испуская клекочущие вопли, продолжали с бешенством наскакивать друг на друга. Коричневый с оранжевым гребнем хромал все заметнее, по груди его стекали алые струйки; пестрый казался пободрее. «Пожалуй, я выиграю у Лодды тыкву с пивом», — подумал Фарасса и, подобрав гость песка, швырнул его в сцепившихся птиц.

— Я сделаю, — произнес Орри, почесывая грудь. Время двигалось к полудню, солнце палило, и стрелок вспотел под толстой кожаной накидкой. — Я сделаю, пресветлый господин. Только…

— Только? — Фарасса стиснул кулак.

— Это будет стоить дороже… дороже, чем с теми санратами и купцом… и дороже, чем с любопытным жрецом.

— Почему?

— Наследник сильно разгневается…

— Тебе какое дело? Пусть гневается, лишь бы не заметил, откуда вылетела стрела! Вот если заметит… Ну, тогда тебе и чейни не будут нужны, Орри Стрелок. За них не купишь легкую дорогу в Чак Мооль.

— Верно, господин. Но я сделаю дело, а ты — ты должен заплатить справедливую цену. Риск велик. Этот Грхаб, сен-намит… Глаз у него как у сокола…

Торговля начала забавлять Фарассу. Он не считал себя скупым, но никогда не платил лазутчикам лишних денег, ибо Очаг Барабанщиков был относительно небогат. Его основными задачами — разумеется, официальными — являлись рассылка по городам и весям свитков, в коих была изложена воля сагамора, и соблюдение законности в стране, на что взимался специальный небольшой налог — судебная подать. Кроме того, выдавались дотации из казны — для содержания лазутчиков в Великих Очагах и на кейтабских Островах. Были у главы глашатаев и свои собственные люди, вроде Орри Стрелка и Лодды, тоже стоившие немало; расходы на этих особо доверенных шпионов он покрывал из личных средств и денег, что удавалось утаить из податей.

Впрочем, за горе и унижение сына Дираллы Фарасса заплатил бы любые деньги; другое дело, что показывать этого Орри не стоило. Эти кентиога так упрямы и жадны!

— Ну, так сколько же ты хочешь, бычий помет? — спросил он стрелка.

Тот посмотрел на арену, где пестрый приканчивал коричневого. Оранжевый гребень побежденного уныло свесился набок, он испускал хриплые крики и пятился шаг за шагом. Пестрый бил клювом, стараясь добраться до голой шеи врага.

— Ты сказал, что цена этому керравао полсотни чейни, — произнес арбалетчик. — Но наложница молодого господина стоит больше.

Бровь Фарассы дернулась. Хорошо обученные бойцовые птицы были дороги, и Орри правильно запомнил цену.

— Если за керравао пятьдесят, — продолжал стрелок, — то за женщину — двести. И сразу! Годится, мой повелитель?

— Двести чейни, полновесных одиссарских монет, были немалой суммой. Фарасса сунул руку за пояс, вытащил серебряный квадратик с головой сокола на аверсе и изображением горящей свечи на оборотной стороне, взвесил в ладони.

— Двести чейни… Хорошо! Пятьдесят — сразу, остальное — когда сделаешь дело. .

— Сто и сто! — буркнул стрелок.

— Я сказал — пятьдесят!