Диалектика Переходного Периода Из Ниоткуда В Никуда - Виктор Пелевин

– Не, не шучу.

Степа вспомнил, что собирался спросить Простислава еще об одном.

– Слушай, а помнишь, мы про гипногештальт говорили?

– Помню, – ответил Простислав.

– Я правильно понял, что самое главное – это его найти?

– Вроде да.

– А если ты его уже нашел, что дальше?

Простислав некоторое время думал.

– Дальше, как говорится, надо осознать его пустотность.

– Это как?

– Да вот прямо так взять и осознать.

– И что потом?

– Потом гипногештальт тебе ничего уже не сделает.

– Почему?

– Чего ж он тебе сделает, ежели ты осознал его пустотность?

– А. Ну да, конечно. Ладно, я, может, потом перезвоню.

Сложив телефон, Степа долго сидел на месте. Он догадывался, почему ему приснилась именно тридцать четвертая гексаграмма. Видимо, где-то в складках памяти отпечатался ее внешний вид, и теперь, в тревожную минуту, психика мобилизовывала ресурсы, призывая на помощь все светлые силы.

Как бы там ни было, день начинался удивительно. В самом эпицентре зла распустился ослепительно-белый цветок надежды. Какой-то завораживающей древнеяпонской красотой веяло от этого. Лучшего подарка ко дню рождения придумать было нельзя.

Степа понял, что надо сделать – пойти в дзенский сад камней. Не давая порыву остыть, он оделся, вынул из шкафа обитую желтым шелком коробку, где лежал последний лингам победы, и положил его в карман куртки. Он не смог бы объяснить, зачем это делает, – просто показалось, что надо взять с собой магический ключ.

Ночью выпало много снега. Степа пошел по направлению к трем заснеженным пальмам, думая о словах Простислава про гипногештальт. Надо было срочно осознать его пустотность. Но как?

«Сорок три, – думал он. – Я боюсь этого числа. Это надо признать. Отсюда и вся моя нервозность. С другой стороны, почему я его боюсь? Оно ведь пустое – просто мысль в моей голове. Зачем бояться мысли? Это ведь бесплотная мимолетность. Ее нельзя ни остановить, ни удержать. Как зайчик на стене… Зайчик… Вот ведь бывают пидарасы на свете, а? „Семь центов, семь центов…“ Так, не отвлекаемся… Простислав говорит, все начинается с пустоты, и ею же кончается. Значит, число „сорок три“ по своей сути так же пусто, как это небо…»

Степа посмотрел в близкое серое небо. Оно действительно казалось пустым и бескрайним. Пустота начиналась слева и доходила до заснеженных пальм. Это был ее первый сегмент. Второй и третий размещались между стволами. И последний ломоть серого подмосковного ничего размещался между пальмами и правой границей зрения. «Четыре, – отметил Степа автоматически, уже чувствуя, что на него несется что-то неотвратимо-жуткое. – Четыре. Ну да, а стволы – три. Сорок три».

Сад камней, последний бастион сокровенного, пал так быстро, что Степа даже не заметил, как это произошло. Выйдя во двор, он направился к числу «34», ясно видному на границе белой земли и серого неба. Когда же он добрался до борта, расписанного разноцветными граффити, выяснилось, что пришел он к отчетливому до тошноты числу «43», хотя в мире за это время ничего не изменилось. У Степы мелькнула мысль, что если бы можно было спрессовать в тридцать секунд человеческую жизнь с ее юношескими надеждами и взрослыми разочарованиями, она оказалась бы чем-то похожим на это путешествие от дома к саду.

Он увидел трех больших птиц, сидевших на бортике. Четко видные на фоне снега, они тоже излучали угрозу. Глядя на птиц, Степа попытался нащупать тот бесценный душевный механизм, который когда-то превращал три темных выступа на светлом фоне в число «34», и уже, казалось, нашел его и привел в действие, когда новый страшный удар смел последнюю надежду. Степа понял, что птицы были сороками. Этих сорок было три.

Зарычав, Степа перевалился через борт и побежал к ним, размахивая кулаками. Птицы лениво поднялись в воздух и, сделав над садом камней круг, полетели в сторону дома. Степа остановился недалеко от пальм. Что-то жуткое было в этих тропических деревьях, пусть даже пластмассовых, под тяжелыми шапками снега. Что-то настолько несоединимое, немыслимое, невозможно-жестокое и вместе с тем изначально-русское, что Степа выхватил из кармана синий лингам, направил его в небо и с ревом сжал изо всех сил, как бы пытаясь выстрелить последней пулей в главную мразь невидимого мира, ответственную за все его муки.

И тогда высоко над его головой что-то сверкнуло. А через несколько секунд донесся глухой раскат грома.

Степа остолбенел.

«Молния? – подумал он. – Наверно. Что же еще. Говорят, зимой бывает, только в землю не бьет. Типа из облака в облако… Что-то сегодня было по этой теме… Ну конечно. Верхняя триграмма – молния! А нижняя – три пальмы!»

Поняв, что это действительно только что произошло, он задрожал от восторга. «34» и «43» обменялись ударами у него на глазах! «Он их высоких зрелищ зритель», – вспомнилась ему заученная в школе строка. Вот, значит, как они происходят – астральные битвы… Теперь, как в фильмах про великих фехтовальщиков, следовало дождаться, у кого первым отвалится голова.

Судя по вихрю мыслей и вычислений, его голова была в порядке. Больше того. Звенья головоломки, которая была занесена над ней минуту назад, вдруг сложились в ясную и обнадеживающую картину.

С тремя пальмами все было ясно – лежащая на боку триграмма «небо», три сильных линии. А триграмма «молния» была тем, что он увидел, открыв обитую шелком коробку: две пустые ячейки сверху и последний мистический ключ внизу. Гнезда от потерянных лингамов можно было считать слабыми линиями, это соответствовало словам Простислава о том, что тьма есть не самостоятельная субстанция, а просто отсутствие света.

Чтобы все линии всех триграмм сложились в только что явленную ему мощь великого, надо было, чтобы сперва из коробки исчезли зеленый и красный лингамы. А это значило, что в жизни нет ничего случайного. Получалось, все взаимосвязано и переплетено – Степа догадывался об этом давно, но чтобы до такой степени…

Смысл гексаграммы тоже сделался понятен: нижняя триграмма, «небо», была его внутренним сиянием, в котором выражалось личное светлое начало (понятно, что). А верхняя триграмма – молния – была проявлением этого света вовне…

Степа подумал, что надо бы записать число «34» двоичным кодом и посмотреть на результат. Он никогда не делал такого раньше. Почему-то казалось, что именно такой совет давал господин Чжоу И, показывая два пальца. Но это можно было оставить и на потом. Сейчас куда интересней было другое.

Войдя в дом, он, не раздеваясь, кинулся на кухню, вытащил из ящика вилку и впился в нее глазами.

– Ах черт, – пробормотал он разочарованно.

Вилка по-прежнему значила «43». Четыре зубца служили оправой трем тончайшим пробиркам с пустотой. Наоборот никак не получалось. Он бросил вилку назад в ящик, вынул три столовых ножа и положил их на стол. Пустая поверхность сперва разделилась на четыре части, а потом хлестнула его тройным хвостом. Перед ним было не просто «43», а «43» с тремя восклицательными знаками.

– Ах черт, – повторил он и понял, что в слове «черт» число «43» присутствует так же отчетливо: четыре буквы, три согласные. А если не так, то по-другому – сначала четверочка, а потом три буквы… Здесь удивляться было нечему – чего еще было ждать от черта, кроме союза с главным злом.

Угнетало другое. Он понимал, что в саду камней с ним только что произошло что-то очень необычное. Когда в небе ударил гром, он был на грани всеведения. Какая-то сила позволила ему на секунду вынырнуть из океана зла, чтобы увидеть свет истины. В тот момент он сумел бы решить любую загадку, и невозможного для рассудка не существовало. Он мог увидеть все что угодно, даже пустотность гипногештальта. Догадайся он вспомнить об этом, и наверняка случилось бы что-то чудесное, от чего рассеялись бы довлеющие над ним чары. Но, как назло, именно в ту секунду он совсем забыл про пустоту.

А теперь было поздно. Теперь пустым местом был он сам, а гипногештальт, поднявшись во весь свой сорокатрехметровый рост, шел в атаку. В одной руке у него была вилка. В другой – три ножа. И, хоть первые удары удалось отбить, сколько всего рук у демона, Степа не знал. Поэтому, когда зазвонил мобильный, он закрыл глаза и представил себе, что сидит в невидимом танке «Т-34», сквозь броню которого не может проникнуть никакое зло.

Это была Люся из бухгалтерии.

– Степан Аркадьевич, вам надо сейчас же приехать в банк, – сказала она звенящим от электричества голосом. – Контрольный отдел требует.

– Мюс не может вопрос решить?

– Мюс Джулиановны нет четвертый день, – ответила Люся. – Вам обязательно надо быть.

– Что случилось?

– Нельзя по телефону. Пожалуйста, приезжайте.

Степа посмотрел на свое отражение в зеркале и криво улыбнулся. Он уже много лет знал, что этот день будет непростым.