Литературно-художественный альманах «Дружба», № 3 - В. Азаров

— Но разве это дает право родителям делать детей соучастникам своих преступлений?

— Так можно спорить без конца, — с досадой произнесла Елизавет Васильевна и поднялась, чтобы выйти из комнаты. — Во всяком случае, пока я директор, не допущу, чтобы в школе потворствовали бегству детей от родителей.

Днем Елизавету Васильевну вызвали к телефону. Как она и предвидела, в районе узнали о бегстве Дегтяревой, и ей, директору, предложил сделать всё, чтобы дочь вернулась к матери. Ну, кто был прав? Она вызвала Дегтярева.

— Что вы теперь скажете? Вы учитель и классный руководитель! Мы опозорены на весь район!

— Я уже говорил вам, Елизавета Васильевна, что девочка травмирована всей этой историей, — сдержанно ответил Дегтярев. — И потому я не позволю насильно вернуть ее матери. А что касается позора, то мне кажется, позор для школы не столько в том, что Ольга Дегтярева ушла от матери, сколько в том, что мы не заметили ее трагедии в семье. Это действительно позорно. Мать — соучастница каких-то темных дел, а мы умилялись: девочка нашла мать, обрела близкого человека, родной дом…

— Принципиальные расхождения, конфликт внутри семьи, отцы и дети! — иронически сказала Елизавета Васильевна и резко поднялась с кресла. — У нас нет и быть не может проблемы отцов и детей. Всякие разглагольствования на эту тему вредны и семье и школе.

— А если отцы сходят с нашего пути? Назовите это как хотите, но уважать таких отцов дети не будут.

— Опять философия! — раздраженно отвернулась Елизавета Васильевна. — Во всяком случае, я сделаю всё, чтобы взять у Копыловых Дегтяреву. Я поеду в райком.

— Напрасно. Анна Степановна ее не отдаст! И я ее поддержу.

— Вы не посмеете компрометировать школу.

— Я сделаю всё, что считаю полезным для ребенка.

— Тогда завтра извольте высказать официально свое мнение на педсовете.

— Завтра педсовет? Несмотря на каникулы?

— Да, чрезвычайный! Я, кажется, имею право его созвать, Алексей Константинович? — язвительно спросила Елизавета Васильевна. — И подумала: «Кто директор школы, кто прежде всего отвечает за проступки школьников? Ну, а если Дегтярев окажется слишком упрям, — пусть винит себя. Легче найти другого ботаника, чем без конца расхлебывать ошибки Дегтярева». — И сказала сдержанно: — Попрошу завтра ровно в двенадцать часов.

Когда Дегтярев вышел, у него было такое чувство, словно во всем, что произошло с Оленькой, виноват прежде всего он сам. Воспитатель класса, он обязан был интересоваться жизнью девочки. А он проглядел, как Анисья стала спекулянткой и пыталась втянуть в это дело Оленьку. Чем он помог Оленьке? А помог ли он матери понять, что она становится на опасный путь? И вот разрушилась семья. Разве после этого он может считать себя настоящим педагогом? И чем больше он думал о своей вине, тем смешнее казалось ему требование Елизаветы Васильевны. Она хочет немедленно вернуть матери дочь. Но ради чего? Сохранить семью? Но какая это будет семья? Какая судьба ожидает Оленьку в семье Анисьи и Юшки?

И тут он вспомнил и Кольку Камыша. А какая судьба ждет этого паренька, «птичьего царя»? Не любит колхоз, мечтает лишь о том, чтобы одному оказаться в лесу. А почему он такой? Нет, так дальше продолжаться не может. Надо вникнуть в жизнь ребят, понять, что влияет на характер каждого из них, и не заниматься лишь уроками да опытным участком! Ну что он может сказать о том, каким образом в колхозной семье мог вырасти такой, как Колька Камыш? Разве его мать не работает в колхозе? А отец? И на отца не жалуются. И всё же. Неужели Николая Камышева таким воспитала школа? А может быть, улица?

И неожиданно для себя Дегтярев ясно себе представил, каким образом из обыкновенного колхозного паренька получился «птичий царь» Чего только нельзя услышать в доме Камышевых о колхозе, о бригадирах, о том, что делается в степи! Известно всей Шереметевке, что, если тракторист потеряет болтик, у Камышевых скажут, что трактор сломался и лежит в канаве. Он восстанавливал в памяти всё, что слыхал о Камышевых, всё, чему был свидетелем сам, и теперь понимал, почему именно таким, а не другим вырос их сын. Разве мог он полюбить колхоз, когда с детских лет только и слышал про колхоз всякие небылицы! Вот в каком гнездышке оперился «птичий царь». А чем Анисья Олейникова лучше Камышевой? Она, пожалуй, хуже! А Елизавета Васильевна хочет, чтобы он заставил Оленьку вернуться к матери. Нет, он этого не сделает.

Но, споря мысленно с Елизаветой Васильевной, он спорил и с собой: а всё-таки так ли он прав, как это ему кажется? Пусть Анисья спекулянтка. Разве это лишает ее прав матери? Разве нет на свете людей, которые были под судом? Но никто даже не подумал отнять у них детей. Ведь только в исключительных случаях, когда действительно жизнь детей становится невыносимой, можно требовать лишения отца или матери их родительских прав.

Дегтярев не сомневался в одном: поступок Ольги заставит задуматься многих родителей, — а так ли они воспитывают своих детей? И зависит задуматься школу: а не стоит ли она в стороне от жизни ребят в семье? Не в семье ли надо искать разгадку многих отрицательных черт и привычек в характере ребят? Но почему именно в семье? А может быть и в школе? А может быть, в жизни — вне семьи и вне школы? И всё-таки каждый раз он возвращался к семье.

Откуда у Егорушки стремление всеми командовать? И ведь если бы Оленька поддалась матери, через год-другой она и сама стала бы перекупщицей.

Анну Степановну попросили прийти на педсовет, и это, конечно, стало тут же известно Егорушке. Прямо из правления колхоза, где он узнал эту новость, Егорушка помчался к Зойке Горшковой и сообщил ей весьма таинственно:

— Ох и заварушка пошла! «Дирик» требует, чтобы мы выгнали Ольгу, а моя мать ни в какую! Теперь ее на педсовет вызывают, будут прорабатывать! Ну, да ничего! Мамка вроде меня. Она так просто от своего не отступит. Она раз увидела, тракторист плохо пашет, — встала на борозде и ни с места. Так и заставила перепахать… Одно нехорошо: больно дисциплинированная она. Как единогласно решат, так подчинится…

Дома, увидев в кухне Оленьку, Егорушка, как ни в чем не бывало, поздоровался с ней и, словно она жила у них давным-давно, весело спросил:

— А где мамка? Ушла? — И принялся шарить в буфете. — Ох, и есть хочу!

Оленька сначала молча наблюдала за ним, потом, когда он опрокинул стакан, подошла к нему, закрыла перед самым носом буфетную дверцу и деловито приказала:

— Принеси лузги, я тебе обед согрею.

— Не буду я обеда ждать, — ответил Егорушка и потянулся к краюхе хлеба.

— Неси лузгу.

Егорушка хотел было сказать, что вот еще, новый командир нашелся, но подчинился и вскоре уже уплетал за обе щеки горячий борщ. Ему хотелось, чтобы Оленька рассказала, как она решилась бежать; в свою очередь он бы поведал ей о предстоящем завтра педсовете, но он понимал, что всё это только расстроит ее, и заговорил о лыжах.

— Еще немного снега выпадет — и на лыжи! У тебя есть?

— В Ладоге остались. А у тебя?

— Есть, да самодельные. Но я куплю настоящие: с креплениями и бамбуковыми палками. Будет две пары.

— А куда пойдем?

— Хочешь, по речке, а нет — в степь.

Егорушка расправился с борщом, потом принялся за жареную картошку, и не успел он пообедать, как вошли Зойка и Володя. Они были хмурые, явно чем-то расстроенные. Егорка настороженно спросил:

— Что-нибудь в школе неладно?

— Дома! — отмахнулась Зойка.

— А что дома?

— Пусть Володя скажет, — ответила Зойка и сама же заговорила взволнованно: — Ты понимаешь, Егорушка, пришла я домой, а мама мне и говорит: не смей с Ольгой Дегтяревой дружить: еще тебя с собой бежать сманит!

— Ну а ты что? — спросил Егорушка.

— А я сказала, что буду дружить. Буду, буду и буду!

— Молодец! — одобрил Егорушка.

Зойка сделала вид, что не расслышала похвалу Егорушки, и, подойдя к Оленьке, протянула руку.

— Пойдешь ко мне в кукольный театр? Я играю, а ты поешь! И еще знай, что мы все твои друзья! И пусть завтра на педсовете решат, что угодно, — всё равно друзья!

Егорушка из-за спины Оленьки показал Зойке кулак: замолчи, не говори! Но было уже поздно. Оленька спросила с тревогой:

— Какой педсовет? Насчет меня, да?

— Да, — пришлось сознаться Егорушке. — Только ты не беспокойся. Мать там будет, она тебя в обиду не даст.

— И мы, — сказал Володя, многозначительно взглянув на Зойку. — Что-нибудь предпримем. — И тихо спросил: — Дома никого нет?

— Никого, — кивнул Егорушка.

Тем не менее Володя продолжал говорить тихо, заговорщически:

— У моего батьки есть полевой телефон. Завтра перед педсоветом мы пройдем на чердак и подключимся к телефонному проводу…

— И ничего не услышишь, — уверенно сказал Егорушка.

— Услышу, — так же уверенно ответил Володя. — Елизавета Васильевна, как заседание, обязательно трубку снимает…