Честь семьи Прицци - Эдгар Френсис

— Слушай-ка, Энджело повернулся к нему. — А зачем ты меня пригласил? Только не говори, что перетряхнуть внутрисемейные дела. Это могло бы подождать и до завтра.

Портено-младший усмехнулся.

— Помнишь, я рассказывал о женщине? Ну, высокая блондинка в лавандовом платье, к которой я ездил в Калифорнию?

— Да, помню. И что?

— Я сейчас покажу тебе ее фотографию.

Чарли потянулся к пиджаку и достал стопку фотокарточек.

— Смотри.

Энджело осторожно взял их из рук сына и принялся осторожно перебирать, откровенно любуясь Айрин. На губах его играла улыбка.

— Красавица, правда?

Портено-старший кивнул.

— Да, я тоже люблю такой тип женщин.

Карточек оказалось двенадцать, Восемь, отснятых в церкви, и четыре, сделанных на банкете. В этом и заключался сюрприз, о котором упомянул Вильбурн. Четыре снимка, на которых Айрин и Чарли кружились в веселом танце. Фотограф знал свое дело. Карточки получились потрясающие. Четкие, резкие. Казалось, на них застыло само время. Вот сейчас люди продолжат свой путь. Взметнутся длинные юбки, мужчины, картинно подбоче-нясь, пойдут по кругу, ведя партнерш, вовлекая их в ритм тарантеллы.

Энджело не мог не оценить качества и таланта мастера. С той же таинственной улыбкой он просмотрел все снимки, отобрал четыре последних, разорвал их на несколько частей, сложил в пепельницу и поджег с помощью золотого «Ронсона».

Чарли ошарашенно смотрел, как обрывки начали темнеть, приобретая коричневый оттенок, медленно перетекающий в черный. Глянец пузырился и лопался, еле слышно потрескивая. Голубовато-желтые чертики огня охватили плотную бумагу. Лицо Айрин, веселое, улыбающееся, исчезло, превратившись в пепел.

— Зачем ты это сделал, отец? — почти шепотом выдавил Чарли.

Энджело без тени улыбки посмотрел на него.

— Чарли, Чарли… Неужели ты не догадался? Помнишь, убили Луи Наробино? Так вот, она и есть этот человек со стороны. Она убила его, — он с сожалением развел руками. — Давай, я помогу тебе посуду помыть.

— Да нет, не надо, — Чарли потер рукой лоб. Сказать, что услышанное было для него ударом, значит, не сказать ничего. Отец просто раздавил его своей новостью. В лепешку. — Я… оставлю все здесь, завтра придет домохозяйка, уберет.

Чарли тер и тер лоб, будто от этого могло что-то измениться. Тер, забыв про отца, про кофе, про деньги Доминика, про все на свете. Появилось ощущение, что он сходит с ума. За последние три дня жизнь так измордовала его, что Чарли почувствовал себя, словно ему сделали лоботомию. Он, наверное, и не удивился бы, проснувшись утром в тихой палате психиатрической больницы. Господи… Айрин — убийца! Этого не может быть. Просто не может быть. Наемный убийца!!! Черт!!! Дерьмо!!! Ему пришлось резко выдохнуть, чтобы стряхнуть с себя эту, реально подошедшую к нему, психопатию. Айрин — женщина, которую он любит — убивает кого-то за деньги!!! Боже, я хочу умереть!

— Ну, ладно, — дошел до него голос отца. — Я, пожалуй, поеду домой потихонечку. На моих часах уже довольно поздно.

— Да, — Чарли рассеянно кивнул. — Конечно…

— Угу, — Энджело потушил сигару и поднялся. — Спасибо за отличный ужин, — он было направился к двери, но остановился на несколько минут. — Кстати, а где негативы этих фотографий?

— Не знаю. Наверное, у фотографа.

— Надо выкупить их. Займись этим завтра, Чарли.

— Да.

Чарли вновь качнул головой. В какой-то момент он понял, что отец уходит и нужно проводить его, но через секунду забыл об этом. Губы его шевелились, проговаривая какой-то беззвучный монолог.

Энджело еще раз посмотрел на него, вздохнул и пошел к лифту, прикрыв за собой дверь.

Чарли даже не заметил, как остался один. Он вышагивал по комнатам, слепо глядя перед собой. Черное пятно в голове росло, затмевая свет, порождая уродливые тени, выползающие из-за грани, отделяющей разум от безумия. Оно постепенно все больше овладевало им, затуманивая сознание.

И тогда, чтобы выплеснуть свои чувства, Портено-младший схватил первое, что попалось под руку, и изо всех сил швырнул это в стену.

Огромная керамическая ваза лопнула. Звук был похож на разрыв гранаты. Черепки обрушились на пол коричнево-лакированным дождем.

Это немного отрезвило Чарли. Сунув руки в карманы брюк, он, диковато улыбаясь, пошел в кухню, снял трубку телефона и набрал номер.

ЧАСТЬ II

ЧЕСТЬ СЕМЬИ ПРИЦЦИ

«…— Разве вы стреляете настоящими пулями? — спросил Саймон.

— Конечно, — кивнул управляющий. — Естественно… Настоящие пули и настоящие девчонки! Становись и хлопни одну!..»

«…И потом он очутился на улице.

Сначала у него было одно желание — бежать с Земли, где коммерческих несообразностей куда больше, чем может позволить себе нормальный человек. Он шел очень быстро, его Пенни шла рядом, и ее лицо было удивительно красивым от любви к нему, и к другому, и к тому, и вон к тому тоже…

И конечно, он оказался в тире.

— Ну как, попытаете счастья? — подмигнул управляющий.

— Поставьте их, — сказал Альфред Саймон».

…Ветер раздувал легкие бежевые занавески и стучал по оконным ётеклам каплями редкого дождя. Мейроуз, вообще, любила дождь. Сильный весенний ливень или слабенький немощный летний дождик в солнечный день, для нее это не имело большого значения. У каждого времени года был свой характер, выражающийся лучше всего в этих падающих с неба струях воды и, конечно же, в ветре. Безвременью, коротким денькам, приткнувшимся между летом и осенью, подходила такая погода. Резкие холодные порывы ночного ветра и капли дождя, вяло ударяющегося о серый асфальт или красный кирпич стен. Днем, когда теплое, пока еще согревающее землю солнце повиснет в зените, высушив влажные темные пятна ночи на тротуарах, картина изменится, словно детский перевертыш. От мостовой будет подниматься теплый воздух, и дрожащее тягучее марево исказит мир, сделав его необычным для человеческого взгляда. Безвременье — пора войны холода и тепла, крепнущей осени с ее первыми ломкими заморозками и инеем на траве и увядающего, слабеющего с каждым днем, умирающего под башмаками прохожих лета.

Наверное, отчасти из-за способности замечать незаметное для других, Мейроуз и стала тем, кем она была. Декоратором. Ей не приходилось ничего придумывать. Стоило лишь посмотреть в окно и увидеть мир, яркие природные краски лета и зимы, мягкие пастельные тона весны или огненно-рыжую гамму «сени, взять нужное и перенести это на бумагу. Мэй любила свою работу. Не фанатично, как актеры сцену, но любила. Она не понимала, почему люди не могут сами сделать то, что поручают ей. Это ведь так просто. Им недоступен секрет дизайна? Ерунда! Оглянитесь, господа! Оглянитесь! Посмотрите себе под ноги, на землю, удивительную мягкость травы и цветов, вверх — на серебристую голубизну неба или молочное золото новорожденной луны! Посмотрите же по сторонам! В мире все уже устроено, не нужно придумывать ничего нового, лишнего.

Мейроуз удивлялась тому, что люди не могут увидеть всего этого, до тех пор, пока не поняла: они не не могут, они просто не хотят. Из-за своей лени. Размякшие и обрюзгшие, утонувшие в креслах и бездонных диванах, жующие гамбургеры, запивая их «Лоун Стар», или пожирающие «поп-корн», уставясь в ти-ви. Вот то, что их интересует. ЭТО они готовы делать вечно, но подсознательно любому обывателю хочется того же, чего и ей — свободы. Она не могла дать им свободу, потому что ее просто нельзя дать. Свобода должна быть в душе, а люди, в основной массе, — рабы привычек большого города, комфорта и прочего, прочего, прочего… Но, что самое смешное, им нравится это. Однако Мэй давала им успокоение. Некую иллюзию, выражающуюся в подборе формы и цвета, которой подсознательно искал клиент. Она просто помогала облекать их в конкретные предметы. Дом, квартира, офис — все равно. Мэй брала кусочек природы и переносила ее в интерьер. И человек чувствовал себя свободно и хорошо. Мало кто из них понимал, почему им нравится серебристый каскад люстры в окружении синего бархата, покрывающего стены и потолок. На деле все просто — дождь. Дождь и безграничное небо. Заплывшие мозги сами делали свое дело. Важно было натолкнуть их на нужную ассоциацию. Просто, как мир.

И они охотно раскошеливались. Работа Мэй стоила очень дорого. Но они платили и рекомендовали, платили и рекомендовали… Нет, не то, чтобы Мейроуз ценила свой труд слишком дорого или не ценила вообще. Нет.

Конечно, это стоило денег, но не тех умопомрачительных сумм, которые клиенты так охотно вписывали в чековые книжки. Строго говоря, Мэй брала двадцать процентов за саму работу, а остальное — за лень. Если человеку лень на десять минут оторваться от экрана — пусть платит. Много.