Колодцы предков (вариант перевода Аванта+) - Иоанна Хмелевская

— Печерский поручил вам забить животное?

— Нет… не знаю… Печерского тоже не знаю.

— Печерского не знаете, а его свинью того… закололи? Краденая?

Михал Ольшевский покраснел от негодования:

— Я не крал! И я вовсе не хотел убивать этого кабана!

— Если вы не хотели, то зачем же убили?

— Так ведь я думал — это человек!

Ну и началось! Представитель властей, дотоле безмятежный, вздрогнул и насторожился, столпившиеся зрители, дотоле молчавшие, загалдели. Напрасно Михал пытался возможно понятнее объяснить, из каких соображений собирался убить человека. Помешали не только мы, в искреннем желании помочь разъясняя представителю милиции суть дела, но, главным образом, владелец погибшего борова, упомянутый уже Печерский, который, как водится, о гибели животного узнал последним. Вот уж этот никому слова не давал сказать, устроив грандиозный скандал. Досталось не только бедняге Франеку, который, конечно же, давно имел зуб на невинную животину, не только односельчанам, которые вечно гоняли его боровка со своих подворий, так что тому негде было преклонить голову, и загнали наконец под нож этого убийцы, не только милиции, которая не следит за порядком и не бережет имущество мирных обывателей. В общем, кому тут только не досталось!

Сержанту, как видно, очень не хотелось менять раз избранную статью гражданского кодекса, под которую он с ходу подвел данное дело — нелегальный убой скота. Неизвестно, правда, кому именно инкриминировать этот убой. Возможно, сержанту мешало сосредоточиться на убое скота горячее желание, не сходя с места, провести предварительное расследование по предумышленному намерению в убийстве человека? Пришлось вызвать подкрепление.

Из Венгрова приехала следственная группа, а среди присутствующих деревенских жителей создали беспристрастную комиссию на предмет нелегального убоя. Комиссия единогласно признала, что данный кабан заколот по всем правилам, как и положено, одним профессиональным ударом, специальным ножом. Стали искать нож, совершенно игнорировав заявление о том, что убит кабан этой вот средневековой алебардой.

Печерский прекратил скандал после того, как и против него было выдвинуто обвинение — дескать, состоял в сговоре с убийцей. Бедный Михал уже не знал, чего держаться: его сумбурные объяснения только запутывали дело, а тут еще кто-то вспомнил об уже имевших место двух убийствах в этих краях. На Михала стали посматривать косо — возможно, это тот самый убийца, убивает всех, кто попадется под руку, слышали? Сам ведь сказал, что хотел убить человека, но подвернулся кабан, так он и его прикончил… Правда, мнение присутствующих разделилось, и те, кто знал Михала, утверждали — он не виноват, виноват неизвестный бандит, который уже давно околачивается в этих местах. Теперь вот прикончил ни в чем не повинного кабана. Услышав все эти мнения, Михал решил изменить показания и перестал настаивать на том, что прикончил кабана.

Сумасшедший день, стоивший нам много нервов, закончился неожиданно мирным финалом. Со следственной группой прибыл уже знакомый нам сержант милиции, который в свое время расспрашивал нас о Лагевке. Он и принял Соломоново решение:

— Мясо проверено, все в порядке, пусть Печерский забирает. Его свинья, он и штраф заплатит за нелегальный убой. Так и в протоколе запишу — свинью заколол он. Да у меня рука не поднимется засвидетельствовать в письменной форме, что свинья забита музейной алебардой! Потом пришлось бы еще доискиваться, откуда взялась эта алебарда, и почему сотрудник музея оказался с ней на подворье пана Влукневского. Михала Ольшевского я знаю, дела заводить не будем. А вы, пан Ольшевский, вернете штраф владельцу свиньи. И дело с концом. Согласны?

Разумеется, все с восторгом согласились, и на этом проблема с кабаном закончилась.

От свинячей эпопеи Марек держался на расстоянии, еще до прибытия милиции скрывшись с горизонта. Появился он только после того, как кабана увезли. Совершенно измученные кошмарным днем, к вечеру мы все собрались в палисаднике перед домом, отдыхая и обсуждая, что же теперь делать. Проблема колодца оставалась открытой, его нельзя было оставлять без присмотра в разрытом состоянии.

И тут вдруг к нам пришел сержант милиции, тот самый, что принял Соломоново решение.

— Разрешите представиться, — вежливо сказал он. — Лучше поздно, чем никогда. Старший сержант милиции Станислав Вельский.

— Очень приятно, — за всех ответила Люцина и пригласила Станислава Вельского тоже присесть на скамейку.

Сержант уселся на березовом пенечке и принялся обмахиваться форменной фуражкой, не торопясь сообщить о цели своего прихода. Франек вздохнул:

— Знаю, что скажите.

— А вот и не знаете, — ответил сержант Вельский. — Уважаемые дамы и господа, я не слепой, знаю, что в этих краях уже было два убийства, и вижу, что готовится третье.

— Третье тоже было, — поправила его мамуля. — Только от тех покойников никакой пользы не было, а от этого будет и ветчина, и сало.

Нам стало немного не по себе, Тереса даже вздрогнула. Сержант Вельский и ухом не повел, продолжая гнуть свою линию:

— С кабаном все ясно, а вы мне вот что скажите: что вы ищите в колодцах?

Мертвая тишина воцарилась в палисаднике. Сержанту Вельскому стало ясно — никто ему ни слова не скажет. Он тяжело вздохнул:

— Я все понимаю, поэтому начну, пожалуй, сам. Некий Адам Дудяк нашел в подвале своего дома шкатулку со старинными документами. Я сам при этом присутствовал. Документы он передал в музей. Так?

Михал Ольшевский не мог не подтвердить:

— Так.

Милиционер продолжал:

— Я эти бумажки не сумел прочитать, не мог разобрать закорючек, но вы-то наверняка все прочли? Так я вот о чем: прошло несколько месяцев — и появился первый покойник. В этих краях. Вроде бы — никакой связи, но смотрите, спустя какое-то время появляется и второй покойник. И опять в этих краях. Идем дальше. Вроде бы опять никакой связи, но вдруг на место преступления приезжает все семейство и начинает раскапывать колодцы. А с упомянутым семейством взаимодействует и сотрудник музея пан Ольшевский, то есть лицо, прочитавшее документы из шкатулки. И если все это не взаимосвязано, то я, проше паньства, испанский кардинал! Вот я и подумал — может, заключим союз, поскольку лично я сомневаюсь, что тех двоих вы шлепнули. Союз в том плане, чтобы неофициально, дружески побеседовать. Иначе ведь придется снимать официальные показания, вы приметесь давать ложные, а кому это надо? Да и документики придется взять на экспертизу, еще, не дай Бог, поистреплются…

Михал Ольшевский нервно вздрогнул. А сержант Вельский, не обращая на него ни малейшего внимания, задумчиво продолжал, глядя на закат:

— Одни только неприятности выйдут. А так, неофициально, мы поговорим, посоветуемся, может, что умное и придумаем. Ну, что скажите?

Все молчали. Моя давняя симпатия к милиции заставила меня отозваться первой:

— Марек, скажи же что-нибудь!

— Я тут голоса не имею, — ответил Марек. — Дело ваше, семейное.

— Тогда я скажу! — вырвался Франек, но Люцина прикрикнула на него.

— Заткни рот!

— О, вот теперь ясно видно — нам нечего сказать, — бросила в сторону Тереса.

— Тихо! — прикрикнула я на родичей и начала с другого боку:

— Скажите, пан сержант, насколько мне известно, существует закон, согласно которому в случае кражи вор преследуется только тогда, когда пострадавший подает жалобу. Так ведь?

— Так, — подтвердил сержант Вельский. — Существует. Вы что-то украли, проше паньства?

— Не украли, но милиция может так подумать. Поговорим с вами по-дружески, неофициально, но при условии, что вы не станете придираться к Франеку. О том, что мы ищем, он знает, и знаем мы. И если не сообщил, куда следует, несет такую же ответственность, как и мы. Чтобы к нему не придирались! Ну как, согласны?

Сержант Вельский торжественно поклялся, что такая идиотская мысль, чтобы придираться к Франтишеку Влукневскому, ему и в голову не могла прийти, и всем сразу стало легче. Все как-то сразу расслабились и, дополняя и прерывая друг друга, выложили милиции наши фамильные тайны. Сообщение Сташек Вельский воспринял с философским спокойствием. Проняло его лишь тогда, когд&Михал сбегал в дом, принес старинный документ и торжественно зачитал его. Сержант слушал, раскрыв рот, забыв о необходимости соблюдать официальную солидность и спокойствие. Положив фуражку на землю, он расстегнул мундир, глаза его заблестели, и время от времени он восклицал:

— Надо же! Никогда бы не поверил! И подумать только, я сам, своими собственными руками доставал это из-под пола!

Закончив чтение завещания и пресловутого «Перечня», Михал осторожно сложил бесценные документы и со вздохом сказал:

— Вот только непонятно, откуда столько народу могло узнать о сокровищах в сундуке. Я лично никому о них не говорил, бумаг этих никто не видел. Наследники, — тут он широким жестом обвел нас — наследники о своем наследстве узнали от меня. Вы, пан сержант, уверяете, что нашедшие шкатулку документов прочесть не могли. Так откуда же узнали о завещании?