Скинхеды - Джон Кинг

— Мы свяжем его и утащим в гараж, так, может быть, наденем наручники, чтобы все казалось более спланированным. Может, натянем ему мешок на голову, когда он будет в фургоне, так он не сможет нас узнать.

— По мне, это все немного бредово, — засмеялся Йан. Хокинз уставился на мальчика.

— Да уж, безумие, — сказал Рэй, поддерживая Йана. — Мы же не гребаные шпоры, Алан. Не компания извращенцев.

Парень опустил голову.

— Нет, вы не ухватили, — продолжал Хокинз, теперь уже улыбаясь. — Понимаешь, этот тип должен думать, что мы — это кто-то другие.

— Кто? — Спросил Рэй.

— Не знаю. Кто-нибудь.

— Что, как Джулиан Клэри[142] и Бой Джордж[143]?

Все засмеялись, но Хокинз выглядел серьезным.

— Он должен думать, что мы — организованная группа и что за нами кое-кто стоит.

— Вот что я скажу, — размышлял вслух Рэй. — Заявим ему, что мы — «Комбат 18»[144]. Этому ублюдку понравится, ему будет, что рассказать друзьям.

— Звучит неплохо. Этим новомодным чиновничьим подстилкам понравится, точно.

Терри думал о передаче «Скинхеды и свастика». Он собирался посмотреть ее в скором времени, раз уж Энджи продолжала спрашивать, что он думает об этом, раз уж она потрудилась записать это для него. Хокинз мог бы написать сценарий для документального фильма.

— Мы затащим его в гараж, — продолжал Хокинз, — может, повозим его для начала по округе, так, чтобы сбить с толку. Я распечатаю постер из интернета, изготовлю несколько рубашек под TERROR MACHINE, настоящий череп «К-18» и все в таком духе. Он просто обгадится.

— И что потом? — спросил Йан. Хокинз нагнулся вперед, ухмыляясь.

— А потом я вот этими коленями заткну его поганую пасть.

Раздался недружный хохот, но большинство молчало.

— Скажи, он пойдет в полицию? — спросил Терри. — Ты собираешься убить его?

Ему было что сказать.

— Ты не можешь себе это позволить, — продолжил Терри. — Ты несешь чушь. Он просто понимает вещи иначе. Это университетское образование. Я поговорю с ним, если будет нужно, и объясню все как следует.

— Для ублюдка, типа этого, мы — только банда бритоголовых, — сказал Хокинз. — Без обид, Тел.

— Ладно, послушай, — теперь Терри был жесток. — Никакого гаража, никаких похищений, и я не плачу много тем, кто сидит тут и болтает целый день.

Терри смотрел на своего друга и знал, что шутит — надеялся, что шутит. Бывали случаи, когда некоторые угрожающие жесты необходимы, но не в этот раз. Он хлопнул в ладоши, побуждая ребят к работе, прикрыл на время общую закусочную и привел в порядок остатки еды. Он не хотел, чтобы они без толку бродили по пабу, и сам он был здесь не для того, чтобы разливать напитки. Они должны максимально выложиться.

Он посмотрел на Рэя, который мазал стену рядом с ним, затем на Хокинза — этот гаражный житель был занят своим валиком, обмакивал его в краску и высматривал для себя местечко на стене. Терри заметил, как его племянник изменился в лице, повернувшись к радио и слушая новость о том, что два британских солдата подорвались на дорожной мине в Ираке, он казался расстроенным, но успокоился, узнав, что те прибыли из Ланкашира, и следовательно, были виновны. Терри не знал, что все это значит, и не пытался понять. Ему было чем озаботиться, например, завершением покраски к вечеру и завтрашней больничной процедурой. Он окинул взглядом клуб и остался доволен тем, что все снова принялись за работу и старательно гнули спины, Лориэл и его друг Кевин сосредоточенно трудились, отрабатывая свои деньги, как и все остальные ребята. Это вселяло в него гордость.

Нескончаемый бунт в ‘82

Священник вкладывает все красноречие в описание короткой жизни британского солдата, который погиб, сражаясь за свободу Фолькленда, его пальцы бегают по краю кафедры, а семья этого мальчика жмется перед алтарем, пытаясь понять проповедь о всепрощении. Здесь нет укрытого флагом гроба, которого могла бы коснуться миссис Фишер и внутри которого покоилось бы обугленное тело, только фотография в рамке стоит на столе рядом с алтарем. Скоро служба закончится, и Барри Фишер не будет забыт — пока не уйдут его родители, а за ними его братья и сестры, а фото найдут в ящике стола, со сломанной рамкой и треснувшим стеклом, и молодой голос спросит, кто это, кто этот парень, кто он? История Барри забудется, на его памятнике не будет ни слова, как и на всех других. Его жертва останется бессмысленной, но сейчас эта служба — важнейшая в мире вещь.

Рэй сидит на последней скамье, испытывая гордость за соотечественника, которого он едва знал, но это было делом принципа — явиться сюда, и тем показать уважение семье этого человека и его жертве. Он верит в войну, не думая о жертвах, но хотя он и старается сосредоточиться на словах священника, пытается представить юного армейца, он ничем не может помочь, и на память приходят другие похороны, случившиеся не так давно, и как потом он узнал, что когда его дед получил ранение во Франции, во время Второй мировой, Виши Франс передали его немцам, и эсэсовцы запытали пулеметчика Джорджа почти до смерти. Рэй узнал об этом случайно, подслушав разговор двух друзей Джорджа, а затем выспросил и запомнил некоторые подробности. Должно быть, Джордж никогда не рассказывал об этом маме Рэя, его дяде или тете. Дед не хотел тревожить своих детей. Рэй обещал пожилым людям молчать об этом, так как те чувствовали себя виноватыми, выдав секрет, словно они подвели своего друга. Вскоре и они отошли.

Рэй выразил свои соболезнования в церковном дворе, не стал ничего пить в доме и отправился к себе, переоделся в рабочий костюм, ботинки со стальными ножами и строительную куртку и поехал в Хитроу, в голове его играли церковные гимны. «Иерусалим» — любимый народный, Билли Блейк, движущийся навстречу индустриализации и рационализации, гордый за свою страну и народ. Эта песня будит его гордость, будит гнев против подонков, разбивших Англию в Фолкленде, всех этих ненавистников Юнион Джека, которые думают, что хорошо бы диктатору прибрать к рукам кусок чужой земли. Новые левые воют, что Фолкленд полон баранов и продуваем всеми ветрами, используют любые оправдания, какие только приходят в их слезливые головы, и он хотел бы спросить кого-нибудь из этих идиотов, может, испанцам стоит съебаться из Аргентины, индейцам вернуть их земли, и как Красные могут выдвигать в демократическую комиссию группку фашистов, но он никогда не повстречает этих людей. И близко их рядом не будет.

На работе, за аэропортом, Рэй попросил у Шона дрель, чтобы пройтись по бетону, который они взламывали, тело подбрасывало от ударов машины, руки быстро заболели. Он не придавал этому значения. Работа помогла ему поддерживать форму, и если ты оперившийся скинхед, у тебя должны быть какие-то мускулы. Вокруг хватало людей, которые готовы голову ему проломить из-за его стриженого черепа и цвета кожи. Он не дает им спуску. Он отпиздит их всех. Он больше не обращал внимания на самолеты, гудящие у него над головой, непрекращающееся жужжание грузовиков и автобусов на магистрали и надоедливый зуд под опорами, гудящими из-за самолетов. Его голову трясло, боль в руках нарастала вместе с раздражением, так что он стал думать об этой панковской пташке, которую он отшил утром перед похоронами, в плейере крутился стрит-панк Роя Пирса[145], когда он отталкивал ее, она настоящий маленький рейвер, настоящая меломанка, ей нравятся сладкие голоса Last Resort.

Дрель упрямо трясла его, не давая отвлечься от дела, ноющая боль в руках переросла в острое жжение, но он знал, что ему еще повезло по сравнению с Барри Фишером, так как Фишер никогда уже не сможеть любить девушек. Когда он уже неплохо поработал, Шон забрал дрель, и Рэй направился к вновьприбывшему грузовику, чтобы выгрузить мешки с песком и гравием. Он смотрит на мужчин вокруг и думает, будет ли он заниматься этим, когда ему стукнет сорок. Они опасные типы. Он не хотел бы ввязаться в драку с Шоном, или Майклом О’Дрисколом, или Джоном Брейди, ни с кем из этих падди[146] из Слау или Аунслау, их лица прорезывали красные и синие полосы, много сосудов полопалось от вливаний «Гиннеса» и «Мерфиза», но они так и не утолили жажды и держат шаг, днем и ночью, и сердца их стучат в своем собственном ритме. Он глядит на свою жизнь и работу, которой он занимается, которой приходится заниматься, понимая, что это ничто по сравнению с тем, что делают солдаты в Фолкленде. В этом нет славы. И страха тоже нет.

Ночью все тело Рэя ныло, а мозг застыл в оцепенении. Он сидит в ванной, размазывая мыльную пену по телу, слух постепенно приходит в порядок. Он пытается услышать шум в аргентинской ракушке, почувствовать ту тупую боль, которую ощущал Барри Фишер, но он не может и приблизиться к ней. Что чувствовал дедушка Джордж? Что он думал? Ему горько думать о немецких извращенцах, пытавших его деда. Когда он размышляет о том, как люди ведут себя и как поступают друг с другом, ему хочется все бросить, и он опускается под воду, представляя, как тело Фишера тонет в океане, поводя руками и ногами, обращая взгляд к пустому небу и меркнущему свету. Просто сцена из «Челюстей». Патетическая киношная образность. Старая дрянная чушь.