Они были мелкие и золотокрылые - Юлиана Лебединская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И устроил!
Как оказалось, люди с высших полос тоже могут предлагать свои варианты переселенцев Аколитус. Филип и предложил. И пообещал патронаж над «новеньким». И ещё несколько верных людей подговорил предложить кандидатуру Артемия Системе всеобщего порядка и уюта. Акцент делали на успехах Артемия на поприще орхидей. Аколитус весьма поощряла развитие всяческой флоры и фауны…
В общем, месяца не прошло, как вот он – в новенькой квартирке, в новенькой одежде. Живёт новой жизнью. Спасает человечество! Пусть оно пока этого не понимает, но однажды обязательно поймёт. И признает его, как героя!
Артемий впервые за всю свою жизнь был по-настоящему счастлив.
Вот только ночами почему-то всё чаще снился отец. А ещё иногда – Фео. Они смотрели на него с грустью, но вместе с тем – с теплом и любовью, и было в этих снах по-настоящему светло. А когда просыпался, словно камень на грудь наваливался.
Но уже через пару минут Артемий стряхивал с себя и сон, и камень…
«Истина в глазах златокрыла»
Эдуард, февраль 42 год н.к.э., конец пути
«Что-то происходит с миром. Со мной. С златокрылами.
Я не смог спасти Терезия. Вчера он просто заснул и не проснулся. До этого долго ходил вялый, смотрел с такой тоской, что сердце разрывалось.
Куратор ничем не помог. Сказал только, что сейчас – это частая проблема, и они ищут решение. Аколитус – и та подвисает от бесконечных запросов по теме.
Терезий заснул. Но мне кажется, что заснул я сам. А потом проснулся в чужом теле – в теле удивительного золотокрылого существа, и теперь смотрю на мир его глазами.
Про свою Красотку я даже думать боюсь. Да, именно «про свою». Нельзя было отдавать её сыну, теперь я понимаю это очень чётко. Почему же не понял тогда?
Сын.
Моя боль. Моя беда. Моя самая большая утрата.
Где я ошибся? В миг, когда решил подарить ему златокрыла? Или ещё раньше?
Я не перестал его чувствовать. Но всё, что приходит от нашего «мы» – это боль, злость, разочарования, обиды, гнев. И какая-то странная одержимость. Он весь – одна сплошная туча. Чёрная, огромная, давящая… Я пытался блокировать наше «мы», отгородиться от него, но становилось только хуже. Пусто. Да и подключаясь, я хотя бы знаю, что он ещё жив…
Я пытался посылать ему хоть каплю собственных тёплых чувств, но с каждым днём мне становилось всё тяжелее пробуждать их в себе.
Мне кажется, я отравил златокрыла. Отравил вот этой болью, гневом, обидой и одержимостью, которые ежесекундно приходили ко мне от сына. А от меня – к Терезию.
Ни Терезу не уберёг, ни его…
Милый, прекрасный друг. Я сидел на полу в своей спальне и гладил златокрыла по жестким чешуйкам. Я так и не смог его похоронить. И не знаю, смогу ли.
Я никогда больше не посмотрю в карий бархат его глаз, но зато – я смотрю на мир его глазами. Пусть даже и смотреть осталось недолго. Я чувствую тупую боль в груди. Но я знаю, что она уж точно станет последней. Я чувствую, как закрываются глаза в приятной сонливости. И знаю, что в этом сне уж точно не будет грозовых удушающих туч.
Но пока ещё не сомкнулись веки, я смотрю на мир его глазами. Я глажу его по жёстким чешуйкам, по сухому носу, по прекрасным крыльям.
Мне не страшно.
Я просто закрою глаза…»
Глава седьмая
Где-то вне времени, Я-Медь
Зарина приходит в себя за барной стойкой. Медноволосая спутница-двойник протягивает ей чашку кофе и пирожное с кремом.
– Да, это сейчас не помешает, – бормочет Зарина, массируя виски. Дико болит голова.
Я-Медь глядит в глаза.
– Ты видела? – спрашивает она.
– Ещё бы не видеть, – хмыкает Зарина. За последние пару часов некто Эдуард Орлов стал ей едва ли не ближе родного брата. – Знать бы, что всё это значит.
– Пойдём, – говорит Я-Медь, касаясь висков Зарины.
И боль отступает. Они вновь у прозрачных лент.
И Я-Медь открывает окно, а за ним – круглое лицо, будто на весь экран, и в лицо это летит торт. От взрыва хохота закладывает уши.
– Златокрылы – зло! – хрюкает из-под крема.
– И не надоело тебе в тортах купаться? – хохочут в ответ. – А ещё в правительство захотел! Как тебе такой рейтинг?
Летит ещё один торт, но на этот раз мимо.
Пухлая рука стирает жирный крем, вновь становится видно круглое лицо, оно пышет обидой и злобой. Волосы цвета пыльного асфальта торчат во все стороны. В глазах – боль и разочарование, но не из-за торта. К ним круглолицему не привыкать. Видно – чувствуется – грызёт его нечто другое, некий большой провал, случившийся совсем недавно.
– Я знаю его, – Зарина вся подбирается, как пантера перед прыжком. – Это Филип Огаров. Это…
– Смотри.
Новое окно, новая картинка.
Вновь перед ними Филип, но не слышно смеха и не видно тортов. Зато отчётливо показана статистика гонки сообществ. И на первом месте – Филипов «Чисто-людь». Сам Филип в блестящем черном с золотом костюме принимает поздравления. И во взгляде его больше нет боли. Кажется, там вообще ничего нет – только пустота, несмотря на минуту триумфа.
– Это… Что это? – Зарина трясёт головой. – Выборы в мировой парламент должны были состояться через неделю после конференции… После того, как мы… Но такого, – она тычет пальцем в картинку, – быть не может! Он же шут! Над ним же все ржали только. Он же нёс один бред, кто вообще за него голосовал?..
Она осекается. Отчётливо вспоминает, как «шут» стоял над ней, прикованной к кровати, с кнутом в руке.
– Это всё бред. Я в каком-то бреду. Что-то случилось в лифте, когда мы поднимались на конференцию, и с тех пор я в бреду.
Она пятится. Вертит головой в поисках выхода – хотя бы из этого сна. Гандз, разбуди меня! Что случилось с системой умного сна? Она заглючила? Вся Аколитус заглючила? Если верить стражам порядка, утащившим её в тюрьму, в этом мире вообще больше нет Аколитус. Вспомнился Захаров в их номере. Он что-то говорил, смешно растягивая буквы. «Спя-я-я-я-щи-и-и-и-и-й-й-й А-а-а-а-к-к-к-к-о-о-о-о…» Аколитус спит? А что вместо неё?
Зарина испуганно смотрит на Я-Медь.
Я-Медь берёт её за руку – мягко, но твёрдо.
– Смотри.
В новом окне – многие вне закона.
Вереницы стариков идут связанными
