Желтые обои, Женландия и другие истории - Шарлотта Перкинс Гилман

«Я больше похожу на толпу женщин!» — с отвращением подумал я и тут вспомнил, насколько мало они в уничижительном смысле представлялись нам «женщинами». Сомель улыбалась, словно читая мои мысли.

— Мы полностью отдаем себе отчет, что в ваших глазах не выглядим… женщинами. Разумеется, в двуполом обществе отличительные черты каждого пола должны усиливаться и подчеркиваться. Но, конечно же, есть достаточно характеристик, принадлежащих народу как целому, так ведь? Именно это я подразумеваю, когда говорю, что ты больше всех походишь на нас как на народ. Нам с тобой легко.

Для Джеффа трудности состояли в его подчеркнутой галантности. Он идеализировал женщин и всегда искал случая, чтобы «защищать» их или «служить» им. Но эти не нуждались ни в защите, ни в служении. Они жили в покое, уверенности и изобилии, а мы были их гостями, пленниками, полностью от них зависимыми.

Конечно, мы могли обещать какие угодно блага, если бы они приехали к нам домой, но чем больше мы узнавали их страну, тем меньше хвастались.

Они оценивали побрякушки и безделушки Терри как любопытные изделия. Передавали их из рук в руки, задавали вопросы насчет изготовления, а никоим образом не насчет цены и обсуждали не кому они принадлежат, а в какой музей их лучше поместить.

Когда мужчине нечего дать женщине и он полагается только на личное обаяние, возможности ухаживания резко ограничиваются.

Они рассматривали два аспекта: целесообразность совершения Великой Перемены и степень личной адаптированности, которая наилучшим образом станет соответствовать этой цели.

Тут нам сослужил хорошую службу наш небольшой опыт общения с тремя быстроногими лесными нимфами, что способствовало нашему сближению.

Вот Элладор. Предположим, вы попали в незнакомую страну и нашли ее достаточно красивой — чуть больше, чем красивой. Затем вы видите богатые возделываемые угодья, потом великолепные сады, дворцы, полные всяческих сокровищ — неисчислимых и неиссякаемых. После попадаете в горы, высокие, как Гималаи, и выходите к морю.

Она понравилась мне в день, когда висела передо мной на ветке и называла имена — свое и подруг. Потом, когда мы встретились в третий раз, я обратился к ней как к другу, и мы развили знакомство. В то время как истовая преданность Джеффа сбивала Селис с толку и отдаляла ее счастливые дни, когда Терри и Алима ссорились и расходились, мирились и снова сходились, мы с Элладор стали близкими друзьями.

Мы бесконечно говорили. Подолгу вместе гуляли. Она показывала мне все, что я хотел знать, объясняла и растолковывала то, чего я не понимал. При помощи ее отзывчивого ума я все глубже вникал в духовную жизнь обитательниц Женландии и по достоинству оценивал их поразительное внутреннее развитие наряду с внешним совершенством.

Я перестал чувствовать себя человеком извне и пленником. Появилось ощущение понимания, самосознания и целеустремленности. Мы обсуждали… да все на свете. И по мере того, как я все глубже изучал ее внутренний мир, чувство крепкой дружбы стало превращаться в основу для такого тонкого, изысканного, яркого переплетения эмоций и ощущений, что меня почти ослепило это чудо.

Как я уже сказал, женщины никогда меня особо не интересовали, как и я их… в отличие от Терри. Но эта…

Сначала я и не думал о ней «в том смысле», как его понимают девушки. Я прибыл в эту страну, не намереваясь завести гарем, и я не обожествлял женщин, как Джефф. Эта девушка понравилась мне «как подруга», по известному выражению. Дружба росла, как дерево. Элладор была просто молодчина! Мы чего только вместе ни делали. Она обучала меня их играм, а я ее — нашим, мы бегали, гребли, развлекались, как закадычные друзья.

А затем, пока шло время, передо мной открылись дворцы, сокровища и горные хребты. Я никогда бы не подумал, что по земле может ходить такой человек. Такой… прекрасный. Я не о таланте. Она была лесничим, одним из лучших, но я говорю не о ее даре. Когда я говорю «прекрасная», то подразумеваю «восхитительная во всем». Если бы я знал тех женщин столь же близко, я бы не нашел ее единственной в своем роде, но она выделялась даже среди них. Как мне стало известно позже, ее мать была одной из Много-родительниц, и бабушка тоже.

Она все больше и больше рассказывала о своей дивной земле, и я тоже рассказывал ей о своей родине, причем гораздо больше, чем хотел. Скоро мы стали неразлучны. Затем пришло глубокое осознание чувств. Моя душа воспарила и расправила крылья, если можно так выразиться. Жизнь стала полнее. Казалось, будто я понял (чего никогда не случалось раньше), что способен что-то совершить, что я смогу расти, если она мне поможет. А затем для нас обоих наступило озарение.

Стоял тихий, безветренный день на краю мира, их мира. Мы глядели на раскинувшиеся внизу бескрайние леса, говорили о небесах и земле, о жизни человеческой, о моей стране и других землях, о том, что я надеялся для них сделать…

— Если ты мне поможешь, — сказал я.

Она повернулась ко мне, одарив лучистым нежным взглядом, а когда встретились наши руки, нас мгновенно обуяло всепоглощающее блаженство, которое я едва ли способен описать словами.

Селис была сине-золотисто-розовая, Алима — черно-бело-красная, сверкающая красотой. Элладор же была смуглая: с темными и мягкими, как котиковый мех, волосами, с чистой смуглой кожей, отливающей красноватым, с карими глазами, меняющими цвет от топазового до черно-бархатистого. Все они были просто чудными девушками.

Они заметили нас первыми, еще далеко внизу у озера, и передали известия по всей земле еще до нашего обзорного полета. Они наблюдали, как мы приземлились, шли за нами по лесу, прятались на дереве и — как я подозреваю — нарочно привлекали наше внимание хихиканьем.

Они стояли на часах у накрытого тентом летательного устройства, сменяя друг дружку, а когда объявили о нашем побеге, несколько дней шли за нами по пятам и оказались рядом с бипланом, как я описывал ранее. Они заявили о некоем своем притязании на нас, называя нас «своими мужчинами», а когда нам разрешили изучать страну