Литературный театр - Л. Зиман

Группа туристов поёт под гитару песню Ады Якушевой «Мой друг рисует горы». Во время чтения стихов туристы лишь иногда имитируют пение. В паузах между чтением вновь звучит песня. Читают стихи двое. Назовём их Негодующий и Ироничная. В процессе чтения проходят между туристами, иногда присаживаясь, обращаясь к кому-либо конкретно. После первого куплета:

Негодующий.

У стеблей, простёртых ниц,

В подыгранной печали

О лесах,

Средь ахов по степям

Вы не встречали бледных лиц,

И ломких рук вы не встречали,

Распятых на крестах оконных рам?

Ироничная.

Как это трогательно и как здорово:

Покосившийся домик, речка, леса!

Как это трогательно и как здорово:

Колодец, лунный свет.

Негодующий.

Но, посещая с гордостью подпольный вернисаж,

Вы думали о горестях живых пиет?

Когда крушили косность и смело грызли кости

 их-то косных, –

Хоть мимоходом – думали? Хотя бы малость думали?

Или в туристской дурости

Погрязли до жестокости?

Ироничная.

Когда-нибудь Манькя и Ванькя придут и скажут:

«Не треба! На кой нам!»…

А пока по крестам оконным

Ползёт благолепное небо,

А небо навозит корова

(Как трогательно! Как здорово!)

И в небе купаются боровы

(Тоже: трогательно! Здорово!)

И в сознанье, что это здорово,

В поисках формы, смелой и редкой,

Мой друг рисует горы,

Похожие на редьку,

Туристы. И все говорят: «О-очень! Вещь!»

Звучит второй куплет песни.

Ироничная.

А Манькя доит корову

(Как трогательно! Как здорово!)

И рядом с коровьей сиской

Похожа на одалиску,

Или на обелиски,

Или на чёрт знает что ещё…

А Ванькя прирезал борова

(Как трогательно! Как здорово!)

И в обрамлении сала и кала

Сейчас он похож на картину Шагала,

Или на картину Коровина,

Или на картину Архипова,

Или на чёрт знает что ещё!..

И в сознанье, как это здорово,

В поисках формы, смелой, негаданной,

Мой друг рисует горы, Похожие на ягодицы,

Туристы.

И все говорят: «О-очень! Вещь!»

Звучит третий куплет песни. Во время пения туристы встают и приближаются к краю сцены, где и садятся, свесив ноги (на авансцене). Чтецы – позади них.

Негодующий.

А вещь – это Манькя и Ванькя,

Живущие пьянкой и банькой,

Забывшие в возможность распятья

В заботе о новой хате,

Несущие крест свой новый

С наследственной будьготовностью.

Ироничная.

И они говорят: «Не треба!»

И они говорят: «А на кой нам?!»

И весело ржут над теми,

Кто распят на крестах оконных!

И в сознанье, что жизнь – это всё-таки здорово,

В поисках формы, народу близкой,

Мой друг рисует горы,

Похожие на Манькины сиски,

И свет ему очень мил!

Под пение первого куплета туристы спускаются в зрительный зал. На сцену вбегает (чуть ли не впрыгивает) Авторский голос.

Авторский голос.

Лиши меня краски, звука, слова,

Лиши любого волшебства!

Яви мне силы для иного,

Святого: снятия с креста.

Затем я и явился в этот мир!

А горы… а горы пусть рисует мой друг.

Зарубабель

Музыка та же, что в сцене «Волхвы». Толпа. Все имитируют движение. Трое из толпы читают стихи, постоянно смешиваясь с этой толпой.

Первый.  

Пришельцы на земле Египетской

и земли чужан ушельцы!

Куда ведут вас?

Второй. К счастью?

Третий.  К гибели?

Второй.  На пьедестал?

Третий. На дно ущелья?

Первый. 

Нет. Властвуя, как над рабами,

И указав: безрабство – цель,

им всё поведал Зарубабель

на арамейском языце.

 Трое. 

Идут, в разноязычной речи

свои молитвы утопив.

Дойдут и опояшут реки

продольным поясом толпы.

Первый. 

А чтоб дошли и не упали,

чтоб шли скитальцы ночь и день,

Третий.  

ты лги, ты лги им, Зарубабель,

про Палестину, про Эдем.

Второй.

Пускай их движет наважденье,

пусть наводнят они пески!

Третий.  

Ты только право на вожденье,

как груз, до времени не скинь.

Первый.  А доползут,

Второй.  дойдут,

Третий. долезут

В процессе чтения последних реплик все останавливаются, кто-то садится.

Трое.  и превратят Эдем в прилавок, –

Второй. ты сгинь, ты стал им бесполезным:

Третий.  

устами жреческими Эзры

им Ягве даст на подлость право.

Первый.  

Вчера рабы, забыв заветы,

теперь возьмут себе рабов.

И плач пришельцев безответных

вплетётся в их фольклорный рёв.

Второй.

Живя с приплодом и с рабами,

откроет вещий фарисей,

что вёл не ты их, Зарубабель,

а Бог и с Богом Моисей.

Третий. 

Тебя в степи в победном гаме

швырнут на землю – в грязь и в пыль

и там казнят тебя камнями

слепой и взмыленной толпы.

Трое. 

Толпа! Ты будешь за каменья,

за осквернённый Ханаан

пришельцем горьким в поколеньях

в земле неласковых чужан.

Музыка. Все медленно уходят. В это время:

Фонограмма. Не обижайте пришельцев, ибо сами вы были пришельцами на земле Египетской. Библия. «Исход».

Свет.

Виктор Петрович

На сцене Женька и Виктор Петрович.

Женька. Чёрт-те что, болтать о всяких там Кантах и Эйнштейнах (что бы понимали в них!) и не уметь сделать ни одного доброго дела без подлой мальчишеской рисовки..

По вечерам наша кодла сдвигала несколько скамеек балканского сквера – и начиналась великая говорильня (пауза). Не знаю, как сейчас, но тогда сквер этот заселяла среди прочих банда алкоголиков, от которых почему-то сильно тянуло запахом керосина. Мы иронически относились к пьяницам. Мы не знали, что среди них Виктор Петрович.

Виктор Петрович (в другой части сцены. Смотрит на фотографию.) Ну, как вам, Виктор Петрович? Как вам, товарищ авиатор, нравится ваша жизнь, а? (Пауза.) Он завидовал тому на фотографии и иногда страстно ненавидел его. Он пил часто. Большей частью дешёвый яд – денатурат, который единодушно назывался всеми пьяницами, населявшими балканский сквер, «ханжей».

Женька. Они не были весёлыми людьми, эти пьяницы. Они смачно ругались, перекидывались глумливыми грязными словами, не оскорбляя и не оскорбляясь.

Виктор Петрович. Он презирал их… и искал их общения: друзей у него уже давно не было.

На заднем плане появляется женщина.

Женщина. Иногда к нему приходила некрасивая молодая женщина. За ней утвердилась нехорошая слава, и он гнал её от себя… (С презрением, обращаясь к Виктору Петровичу). вчерашний интеллигент, не разучившийся быть брезгливым.

Виктор Петрович. И он снова пил, быстро хмелея, в компании пьяниц, которые не были весёлыми людьми, но любили глумиться… (Пауза) Обычно, опьянев, он брал за пуговицу высокого человека со страшной пустотой, заткнутой ватой вместо глаза, и, где-то в глубине души негодуя на самого себя, рассказывал старые, но не потерявшие сокровения истории о встречах с Водопьяновым, о войне, о ПЛЕНЕ, о том, что у него нет центров торможения, об алкогольной лечебнице на Матросской Тишине и о том, что он, Виктор Петрович, – главный инженер всех авиационных заводов.