Убийство церемониймейстера - Николай Свечин

– Для этого я здесь.

– Сейчас я не могу… послала горничную за экипажем, меня ждут. У вас хорошее лицо. Хочется вам верить. Увы, бедной вдове нужна помощь…

У Алексея опять закололо в боку. Похоже, Мария Евдокимовна умела манипулировать мужчинами!

– Я к вашим услугам. Где и когда удобно вам встретиться?

Тут со стороны Кронверкского проспекта подъехал экипаж, с которого соскочила сочная молодка.

– Извольте, барыня!

Голендеева не обратила на нее никакого внимания. Она в упор рассматривала сыщика, словно делала ему оценку. Потом протянула мягкую теплую руку. Алексей на секунду приложился к ней губами, и у него странно закружилась голова. От руки исходил удивительно приятный аромат. У Вареньки таких духов нет!

– Мне удобно сегодня в семь, здесь, в моем доме.

– Тогда до вечера. – Лыков торопливо надел шляпу, чтобы магнетическая вдова не увидела, как покраснели его уши. Хотел уже уйти, но Голендеева остановила его:

– Погодите! Куда вас подвезти?

– А вы в какую сторону?

– К Щукину двору.

– Увы, мне надо вернуться в участок.

– Тогда до встречи в семь!

Лыков дал вдове уехать и пошел следом. Выбрался на Кронверкский, поймал извозчика и велел отвезти его на Фонтанку, 16.

Ровно в семь он стоял у дверей вдовы и давил кнопку воздушного звонка. Уже знакомая горничная впустила его, приняла шляпу и повела во внутренние комнаты. Много цветов, дорогая обстановка… Во всем выказывался достаток. Мария Евдокимовна в кокетливой насквозьке[38] ожидала сыщика за накрытым чайным столом. Кроме самовара и печенья, Алексей разглядел и бутылку вишневого кагора.

– Добрый вечер, Алексей Николаевич! – хозяйка приветливо встала. – А я знаю теперь, почему вас Гектор испугался!

– Отчего же? – заинтересовался гость.

– Илья, городовик со Съезжинской, разъяснил. Вы, оказывается, знаменитость в узкополицейских кругах.

Лыков нахмурился. Начальнику Особенной части слава ни к чему. Парень со свистком позволил себе лишнего. Но если пожаловаться Брехастову, тот опять обидится, а только-только помирились…

– Что вам наговорил этот болтун?

– О прошлом годе, когда арестовывали чудовище с Большой Пушкарской, он стоял в оцеплении. И наблюдал, как вы под выстрелами выбили дверь и шагнули внутрь. Один. Стрельба сразу прекратилась. А вскоре вы появились снаружи, как ни в чем не бывало. И лишь тогда в дом вошли остальные.

– Ну и что?

– Илья спросил у сыскных: что за храбрец? А те ответили: это же Лыков! Он всегда, где опасность, самый первый.

Алексей смутился, но быстро взял правильный тон:

– Что было, то сплыло, а у нас есть дела поважней.

Голендеева вздохнула:

– Вы правы. Кто-то убил Устина Алексеевича… Скажите, вы уже нашли злодея?

– Нож в спину Дашевскому сунул некто Агейчев. Это бывший агент московской сыскной полиции, а теперь головорез. Его специальность – убийства на заказ.

– На заказ? – ахнула вдова. – Вы хотите сказать, что смерть Устина Алексеевича кто-то оплатил?

– Именно так.

– Но кто?

– Один из трех: или Дуткин, или Лерхе, или Арабаджев.

Мария Евдокимовна задумалась.

– Дуткин – это не тот ли простодыр со смешными усами, что встретился мне однажды в опере?

– Да.

– А кто Арабаджев? Неприятный пошлец татарских кровей?

– Он самый.

– Этого я видела однажды. Было ощущение, что говоришь со змеей, готовой тебя укусить!

– Стало быть, он и есть сообщник убийцы? – не без сарказма спросил Лыков.

– Конечно! Потому как больше и некому. Очевидно, что толстяк – безобидное существо. А Викентий Леонидович – человек чести, он на такое не способен.

– Что же вы тогда, Мария Евдокимовна, променяли его на негодяя? Ведь Устин Алексеевич Дашевский, по правде сказать, ничтожество и подлец.

Голендеева налила большую рюмку кагора и выпила ее одним махом. Потом спохватилась:

– Не желаете?

– Лучше чаю.

Хозяйка подала гостю чашку, при этом она смотрела так, будто просила сочувствия.

– Опять вы правы, Алексей Николаевич. И это я заслужила. Да, виновата! Чего там! Все мое тщеславие, будь оно неладно. Молодая еще, хочется блистать, царить, ловить на себе мужские взгляды… Но разве это так уж плохо?

– Плохого ничего особенного нет. Вопрос – какой ценой? Ради светского успеха вы готовы были терпеть возле себя этого… Ложиться с ним в одну постель, передать в управление капиталы…

– Там было ослепление. От честолюбия у меня затмило разум! Мой покойный муж Флегонт Петрович взял меня еще очень юной. И не любил, а, как говорят крестьяне, жалел. Добрый был человек, баловал молодую супругу, ни в чем не отказывал. Только просил не изменять. Так вся молодость и прошла без любви… Я себя блюла, перед Флегонтом Петровичем совесть моя чиста, но… я тосковала. И когда он преставился, будто с цепи сорвалась! И тогда-то почувствовала свою женскую силу. Говорят, я действую на мужчин магнетически.

– Есть немного, – добродушно, как опытный ловелас, ответил сыщик.

– Я даже днем нарочно испытала свою силу на вас. И мне показалось, что не безуспешно!

Голендеева вдруг схватила Алексея за руку, крепко-крепко.

– Алексей Николаевич! Отыщите злодея, освободите от подозрения Викентия Леонидовича! А я найду способ отблагодарить вас за это.

Лыков прислушался: в боку не кололо. Он сидел и не пытался вырвать пальцы и никакого волнения не испытывал. Чары кончились.

– Вы в каком чине? – требовательно спросила вдова.

– Надворный советник.

– Я дам вам пять тысяч. Достаточно?

– А если Лерхе все-таки виновен?

– За пять тысяч вы должны будете об этом забыть. Вам ведь нужны деньги? Надворные не очень много получают…

– Понимаете, я удачно женился. Взял за супругой огромное имение в Варнавинском уезде. Доходу дает столько, что хватит на десятерых тайных советников.

Голендеева убрала наконец руку, озадаченно посмотрела на сыщика. Потом упрямо тряхнула головой.

– Ладно. Деньги вас не интересуют. А что тогда? Есть более традиционный способ, которым женщина благодарит мужчину. Вы согласны на него? Правда ведь, я хороша собою?! Берите. Берите, не стесняйтесь! Можно прямо сейчас, авансом. Только выполните мою просьбу.

– Я авансы не принимаю, – спокойно ответил Лыков.

– Тогда возьмите свое потом, когда сделаете дело!

– Насчет потом будет видно потом. Я обдумаю ваше предложение… на досуге. А сейчас ответьте на мои вопросы. Я так и так буду искать сообщника убийцы и никогда не арестую невиновного. Поэтому судьба Лерхе зависит не от меня и не от вас. А лишь от него самого. Если он не замешан в злодеянии – пусть живет. Если замешан – пусть ответит.

– Хорошо. Спрашивайте.

– Вы правда дали Устину Алексеевичу некоторые обязательства?

– Увы, дала. Я металась между ними двумя. Один был приятнее, но другой обещал больше шансов на успех. Все началось с того, что Дашевский жестоко высмеял Лерхе. Сказал: тот «бумажный» дипломат. У Гирса их целая канцелярия. Они всю жизнь строчат мемории, никогда не выезжая дальше Сестрорецка, а потом толстые и лысые выходят в отставку. Оттого мои мечты о Париже и Лондоне ни за что не сбудутся. Викентий Леонидович – телок, он не умеет отстаивать свои интересы. Я сначала не верила. Потом вижу: Лерхе действительно застенчивый, в ущерб себе. И как быть? Выйти замуж за этого тихоню? Это значит расстаться с мечтами блистать в свете. А тут Устин Алексеевич принес письмо министра Двора, где было сказано, что именно он выбран церемониймейстером. Это склонило меня окончательно. И я… фактически это можно назвать согласием, да. Не так категорично, но у него появилось право говорить о свадьбе.

– А Лерхе? Он пытался с вами объясниться?

– Нет. Он был оскорблен, сильно оскорблен. И не счел возможным опускаться до объяснений. Я не виню его в том, что он назвал вам мое имя. Викентий Леонидович имеет право не щадить такую двуличную особу, как я. Притом сейчас ему надо спасаться от обвинений в убийстве.

– Лерхе на допросе отказался вас назвать. Мне пришлось затратить усилия, чтобы выяснить вашу личность самостоятельно.

– Вы говорите правду? – вдова стала заливаться краской прямо на глазах.

– Зачем мне лгать? Толстяк с дурацкими усами, Дуткин, смог вспомнить лишь ваши имя и отчество. Потом уже ему пришла на ум оговорка про лабазы в Мокрушах. Так я вас и нашел.

– Ах, какая я дура! Благородный, благородный Викентий Леонидович!

Вдова вскочила, отбежала к окну и стала тихонько, как обиженный ребенок, всхлипывать в носовой платок. Лыков невозмутимо отхлебывал чай. Наконец женщина взяла себя в руки и вернулась за стол.