Воспоминания с Ближнего Востока 1917–1918 годов - Эрнст Параквин

попросил меня спасти одного из его приятелей, армянского адвоката, который бежал в квартиру в отдаленном районе, а уже оттуда попросил о помощи по телефону.

В то время как я размышлял, как же туда добраться, сама судьба послала мне навстречу автомобиль моего штаба. Маленький сын остзейца стал провожатым и вскоре мы доставили в салон смертельно бледного армянина.

Сгущались сумерки, когда мы только что развернулись, чтобы ехать обратно в отель, но тут по всему городу пошел треск винтовочного огня, и мы стали с удивлением и в растерянности переглядываться. На улицах раздавались звуки городского боя, над нами засвистели пули. Русскому шоферу, который при каждом треске поблизости нервно сжимал руль, я давал короткие указания: «na prawo – na lewo», куда ехать. Мне была весьма неприятна мысль, что нас задерживает какой-то татарский сброд убийц. Армянина в машине, должно быть, одолели подозрения, ведь никто из нас не говорил в достаточной степени ни по-русски, ни по-турецки, чтобы прояснить ему ситуацию. Я вздохнул с облегчением, когда спасенный вместе с нами оказался в безопасности в отеле «Метрополь». Там я узнал, что дикий треск выстрелов, оказывается, был вечерним салютом в честь мусульманского праздника.

Когда же на другое утро – было уже 17 сентября – я выходил из отеля, рядом с воротами на виселице болтался труп одного перса. На его одежде был прикреплен плакат, что этого грабителя приказал повесить турецкий командующий. Я предлагал эти меры устрашения сразу же в начале резни. Был назначен новый комендант города. Войска были на подходе.

Я прошел по паре улиц. Из подвалов и ворот домов сочился тошный запах трупов. В одном из закоулков лежала груда из восьми голых трупов, среди них и роженица с младенцем.

С отвращением я развернулся, а тут мне в ноги кинулась остзейская немка. С рыданиями она рассказала мне, что вчера ее зять, армянин, был удавлен на глазах у своей жены. С сегодняшнего утра исчезла ее дочь с маленьким ребенком. Я отвел эту не помнящую себя женщину в лагерь, куда теперь приказал сгонять армян Нури, чтобы их «защитить». В зданиях школ, скорчившись в подвалах, распростершись на голой земле, перемешавшись, в беспорядке лежали мужчины, женщины и дети. Пугливые взгляды робко искали мои глаза. Жесты и слова, то умоляя, то строптиво, то выпрашивая хлеб – население голодало уже несколько дней, ведь все лавки были разграблены, а магазины закрыты. С суровыми физиономиями турецкие офицеры и унтер-офицеры, с палками в руках, осматривали их ненавидимых врагов. Я же не мог сдержаться, чтобы не вырвать стек и не сломать об колено одного из этих трусов, который бил девочку. Несчастную юную вдову мы не нашли.

Когда я сообщил «начальнику штаба»[227] Нури – совсем еще юному, заносчивому юнцу, что я видел в одном из домов четырнадцать убитых грузин, вверенных защите германского правительства, он ответил с возмутительным цинизмом: «Мой Бог, да их просто приняли за армян!»

И только Тевфик-бей, сын бывшего посла в Берлине[228], тайком подошел ко мне и стыдливо прошептал: «Я был в домах. Вы правы, это просто ужасно!»

Когда же я поехал верхом вечером в порт, то в постыдной спешке с полностью груженых телег сбрасывали трупы в море.

Отставка и возвращение домой

Утром 18 сентября Халил-паша покинул Баку вместе со штабом группы армий, хотя было известно, что из-за столкновения поездов под Баладжарами железнодорожная ветка блокирована. Почти 24 часа мы оставались совсем рядом с городом на открытом участке. А в татарских деревнях все еще звучали выстрелы.

И в то время как паша вместе со своими приближенными садился в салон-вагон, я предпочел вместе с майором Хартманном отправиться в вагон третьего класса. Туда прибыл адъютант Халила-паши и передал мне следующее письмо об отставке, которое в переводе на немецкий гласило:

«С учетом сказанного Вами и Ваших выступлений против Его Превосходительства Нури-паши, командующего Исламской армией, в присутствии многих коллег и посторонних лиц, а также последовавшей после этого жалобы со стороны Его Превосходительства, я счел себя вынужденным прекратить Вашу деятельность как начальника моего штаба. Я предоставляю Вас в распоряжение Верховного Главнокомандования, которому уже телеграфировал».

Я равнодушно сложил записку, ведь мое решение после всего увиденного покинуть турецкую службу давно уже было окончательным.

В Тифлисе я, не попрощавшись, вышел из поезда. О случившемся я доложил генералу фон Крессу, который затем переслал мое донесение рейхсканцлеру в Берлин[229]. Позднее документы обо всех этих событиях опубликовал в своей книге «Германия и Армения» Иоганн Лепсиус[230]. Доложился я и генералу фон Секту, с которым не имел возможности связаться с момента моего прибытия под Баку, одновременно запросив моей отставки и отправки в германскую армию, ведь по личным причинам моя дальнейшая работа с турками была совершенно невозможна. Майор Хартманн, который во Вторую мировую войну занимал одну из командных должностей на фронте[231], был со мной полностью солидарен и также попросил о своем обратном переводе в германскую армию в связи с возмутительными событиями.

Будучи свободен от служебных обязанностей вплоть до решения по данному поводу, я в одиночку поехал на своем автомобиле по Военно-Грузинской дороге к горе Казбек Главного Кавказского хребта. Я хотел вырваться из этой атмосферы крови и грязи, ненависти, лжи и низости, тоскуя по уединению и очистительной тишине и величию горных ландшафтов.

Ранним утром я вышел из дома и отправился погулять на расположенное высоко в горах кладбище. Было еще темно, стояла глубокая тишина. Над полностью окруженной высокими горами долиной царило сверкающее звездами небо. Абрисы горных вершин лишь незначительно выделялись на фоне темного горизонта.

Постепенно мерк свет звезд, почти незаметно развеялся мрак. И только Юпитер в своем притягивающем великолепии все еще виднелся между все более блеклыми отсветами Ориона и Близнецов.

Странное сияние показалось там, где я в темноте пытался найти Казбек. Серебряный блеск, таинственно мерцавший над темной грядой гор передо мной, теперь становился все прозрачнее. Погасли и последние звезды.

И вон там в холодном утреннем свете над всей вереницей гор громоздилась безупречная ледяная громадина Казбека. И все более ясно прорисовывались формы и глыбы льдов и снегов. Я с напряжением ожидал момента, когда первый луч солнца коснется одинокого пика, превосходящего все вершины Европы.

И вот он! Луч света загорелся на вершине. Казалось, будто из ледяного щита вырвался язык пламени, словно дремлющий вулкан вдруг пробудился к новой жизни. Поток красно-золотого цвета медленно стекал