Фарландер - Кол Бьюкенен

Нико вздохнул и опустился на корточки.

— Держи. — Старик протянул ему деревянную чашку.

Нико отвернулся. Мягкое дыхание ветерка тронуло пламя, и язычки заколыхались, задрожали и тут же вскинулись яркими искрами в ночи.

— Я не пью, — ответил он.

Эш помолчал, потом кивнул.

— Твой отец... он пил?

Теперь уже Нико не стал отвечать. Он снова потер ладони, подышал на них.

— И теперь ты боишься найти в себе то, что пугало тебя в отце.

— Он становился таким... злым, когда напивался. Я не хочу быть таким.

— Понимаю. Но ты — не твой отец, а он — не ты. Возьми, попробуй. Все дело в умеренности. И даже сама умеренность должна быть умеренной. К тому же оно хорошо согревает.

Нико снова вздохнул, взял чашку, но пить сразу не стал.

— Осторожнее. Штука крепкая.

Он поднес чашку к губам, сделал глоток. И едва не задохнулся. Солоноватая жидкость обожгла горло, и Нико закашлялся.

— Что это? — прохрипел он, передавая чашку старику.

— Ячменный отвар. И несколько капелек пота дикого ибоса. Здесь его называют Огненной водой Чима.

Огненная вода Чима? Нико это не понравилось. Тепло уже пульсировало в животе, но он знал, что это тепло — иллюзорное. Отец не раз рассказывал, как опасно засыпать на холоде, когда выпил, — можно и не проснуться.

— Думаете, это благоразумно? Пить на ночь?

Старик махнул рукой, словно отгонял муху:

— Давай, парень, расслабься. Дай себе поблажку. К тому же похмелье подготовит нас к тому, что нужно сделать завтра.

Нико, разумеется, ничего не понял, но расспрашивать не стал.

На ужин у них была ветчина и буханка киша. Воду для чи взяли из пробегавшей неподалеку речушки. Они выпили еще Огненной воды Чима и повеселели. Дневной свет догорел, на небе высыпали звезды. Уютно потрескивал костер, и, когда над ним вдруг взлетал сноп искр, тьма вокруг сгущалась и делалась еще чернее. Они разулись и легли ногами к огню.

— Отсюда еще далеко? — спросил Нико, глядя на шипящие, танцующие язычки пламени, поддаваясь их магии и почти теряясь в своих мыслях.

— Что?

— Монастырь. До него еще далеко?

Старик пожал плечами и, подобрав с земли камешек, стал подбрасывать его и ловить одной рукой.

— Почему вы не отвечаете?

— Потому что не знаю.

«Набрался, — подумал Нико. — Все ясно».

— Но ведь вы живете здесь, — снова начал он, — и не можете не знать, далеко ли нам еще идти.

— Доверься мне, ладно? Поймешь все утром. А пока пей и радуйся жизни. В Сато тебе придется много работать, многому учиться, так что пользуйся моментом.

Нико без особой охоты выпил еще, вернул чашку старику и лег на спину, положив под голову руку. Холодало.

Краем глаза он видел, что Эш внимательно и как-то слишком уж сосредоточенно рассматривает висящую у него на шее печать.

«Мог бы и раньше понять, — подумал Нико. — Напился, а теперь слезу пускает, себя жалеет. Как и мой отец».

Эш поднял голову и, перехватив взгляд Нико, хмыкнул и убрал печать под рубаху.

— Что?

— Ничего, Эш... мастер Эш. У меня вопрос.

Старик вздохнул:

— Тогда спрашивай.

— Вы сказали, что эта печать мертвая, но когда-то принадлежала клиенту.

— Да.

— Если вы используете печати как средство сдерживания, то почему тогда не носите собственные печати? Почему не защищаете себя от угрозы вендетты?

В свете костра блеснули зубы.

— Наконец-то вопрос, достойный обсуждения. — Эш снова подбросил камешек и поймал его, невидимый, в воздухе. — Я скажу тебе кое-что, а ты должен это запомнить. Навсегда. — Он доверительно подался к Нико, и того обожгло горячее дыхание. — Месть, мальчик мой... месть — это круг, у которого нет конца. Его начало есть насилие, и его результат — тоже насилие. Между одним и другим — ничего, кроме боли. Вот почему рошуны не носят печатей для защиты самих себя. Честно говоря, мы всегда надеемся обеспечить человека средством сдерживания, не более того. Мы лучше других знаем, что месть в этом мире не служит позитивной ценностью. Просто так случается, что жизненный путь приводит нас к этой профессии.

— Вы так говорите, будто то, что вы делаете, нехорошо?

— Мы не рассматриваем это в такого рода терминах. Для нас не существует понятий «плохо» и «хорошо». С моральной точки зрения мы нейтральны. Ты должен понять это положение, потому что оно лежит в основе веры рошунов. Нас — как камни на склоне — приводит в действие движение других камней. Мы всего лишь следуем естественному ходу событий.

Эш ненадолго задумался.

— Мы не должны ни при каких обстоятельствах превращать это дело в наше личное. В противном случае мы станем чем-то большим, чем просто сила движения. Мы станем частью бесконечного круга. Если мне суждено погибнуть в вендетте, мое место займет другой рошун, а потом третий, четвертый и так далее, пока месть не будет осуществлена, и наши обязательства выполнены. И вот тогда все заканчивается. Мы не носим печатей и не стремимся отомстить за себя. Поступив так, мы нарушим цикл.

Эш надолго приник к чашке, потом вытер губы и легонько ткнул Нико в бок.

— Понял?

Голова кружилась, и, похоже, не от выпитого. Мысли путались. Хосы понимали и признавали вендетту. Чувство мести жило в их крови, и они знали этот импульс от рождения, как рыба знает, как плыть. В их сагах рассказывалось о кровавых убийствах и мести, и герои, искавшие воздания, всегда становились героями всей истории.

Он кивнул, хотя и без особенной уверенности.

— Вот и хорошо. Значит, ты усвоил свой самый главный урок.

Из костра вылетел горящий уголек, и Нико вздрогнул. Уголек упал на траву между его голыми ногами и медленно серел, остывая. Он выпил еще. Пусть оно и иллюзорное, но с теплом внутри все-таки легче. Поразмышляв, Нико решил, что, наверное, и сам принял лишнего, но тут же добавил, что в этом нет ничего плохого. Он чувствовал себя легко и уверенно, а бремя забот больше не казалось таким уж тяжелым.

Нико откинулся на спину и уставился в черное звездное небо.

Здесь, в горах, звезды сияли ярче, чем внизу, и самые яркие почти пульсировали своим блеском. Повернув голову слева направо, он видел весь пересекавший небо молочно-бледный изгиб Большого Колеса, а когда следовал взглядом вниз от Колеса, к костру, с правой его стороны, то мог отыскать два своих любимых созвездия: Госпожу, держащую в руке сломанное зеркало, и, рядом и чуть дальше, Большого Глупца, Мудреца Мира, с его верным суррикатом, представленным четырьмя тусклыми звездочками. Этот суррикат, этот крохотный зверек, был его единственным спутником в самом конце, когда Большой Глупец, оставив небесный трон, отправился странствовать по свету и нести людям учение Дао.