На краю небытия. Философические повести и эссе - Владимир Карлович Кантор

свинья: «Зачем же он так много ест?» Бабушка стоила моего ученого деда, простодушно жила вне мира, куда вернулась. Да, она была другой зверек, не из этих джунглей.

Я тихо расспрашивал Эрнеста, когда они с Лидой, женой Эрика, будут съезжаться. Обычно он отмалчивался, мычал что-то не очень внятное, а в последний раз вдруг заговорил.

«Да не любит Эрик Лидку, – сумрачно ответил старик сосед, точнее, бывший сосед, – и никогда не любил. Женился на ней, она партийную должность какую-то занимала, квартиру сделала. Эрик ведь без жилья тогда был, его жилье, где он с матерью и дядьями жил; после того, как их арестовали и постреляли, мать умерла, а квартиру опечатали и определили в собственность государства. Вот он и шатался по Москве, на заводе инженером работал, там в подсобке ночевал, иногда то у буфетчицы харчился, то у уборщицы ночевал, у нее там комнатка была. А мужик он видный. Вот Лидка на него и клюнула».

«Да-а, – протянул я. – То есть делать общую трехкомнатную он не хочет? Понятно».

«Понятно? Вот так-то. Я-то сразу не понял. Поверил, что он обо мне старается. Ты не знаешь, а он совсем оборзел, водку жрет почем зря. Баб водит, одну за другой, к Лидке даже не заходит. Разыгрался, как молодой жеребец. И трахает их прямо в комнате, где я сплю. Я устаю от него. Помереть легче. Жалею, что уговорил вас искать мне квартиру, лучше бы я здесь оставался. Клариночка за мной ухаживала, а там я никому не нужен. Дожил бы здесь до смерти, и вы бы без труда эту комнату получили. А так я знаю, сколько ты сил и денег на эту квартиру потратил. А для кого?.. Не для себя, да и не для меня. Для бездельников этих, для моего алкаша и его б…й. Конечно, вы с Клариночкой теперь в отдельной живете. Это вам по заслугам, каждому по делам его. Не сердись за мои слова, ты же понимаешь, что сыну я отказать не мог. Теперь хоть уснуть и не проснуться, ничего другого не хочу».

«Да что вы, Эрнест Яковлевич! – возразил я, хотя понимал, что все так и ничего не поделаешь. – Чаю хотите? Я сейчас принесу чашки. Или на кухню пройдем? У нас хороший кекс есть. Пойдемте. Я чайник включу».

Я немного хвастался. У нас появился электрический чайник. Раньше мы кипятили воду для чая в чайнике, который стоял на газовой плите. Эрнест прошел следом за мной на кухню, но садиться не стал:

«Не хочу. Домой поплетусь. Хотя не знаю, смогу ли прилечь. Или Эрик очередную шлюшку на моей постели обрабатывает. Одна на его койке отдыхает, а другую он на моей постели имеет. Противно потом на эти простыни ложиться».

Он повернулся и двинулся к входной двери.

«Я вас провожу немножко. Не возражаете?»

Он молча кивнул. Мы вышли, дошли до шоссе. Он махнул рукой:

«Ты иди к себе. Сам дойду».

* * *

Через месяц он умер. Эрик был пьян и не позвонил, поэтому на похороны мы не попали. Но о девятом дне сообщил и позвал, и вот на девятый день смерти Эрнеста Яковлевича мы пришли в его однокомнатную квартиру. Мы с Клариной зашли не больше чем на часок. Гостей не было. Только бывшая подруга отца, то есть Эрнеста Яковлевича, по имени Светка. Эрик в синей нижней рубахе, небритый, в помочах (в подтяжках) сидит на неубранной постели. Дверь нам открыла Тонька, подзаборная любовница Эрика, с которой он при отце трахался, чем и довел его до смерти. Она тоже в затрапезе, очевидно, что без бюстгальтера, волосенки жидкие, коротко стриженные, глаза ласково-фальшивые, как у приблудной с…. (хотя у собаки благодарность еще в глазах), платье замусоленное, коричневое, видно, что тело толстое, старое и потасканное. Ее мы уже как-то видели, с Эриком к отцу приходила. Тогда я и не понял, кто она. Она присела рядом с Эриком, обняла его за плечи, прижавшись грудью к его плечу. Очень не аппетитно. Вдруг вошло нечто новое, молодая гладкая с…. Тоже коричневое платье. Эрик приветствовал ее взмахом руки, указав на постель рядом с собой. Тонька посмотрела на нее царапающим взглядом, но молчала. На столе две бутылки, одна почти пустая. Эрик подвинул к себе рюмки, начал разливать. Он обращался к нам, притулившимся пока в углу, громко:

«Молодцы, что пришли. Раздевайтесь, садитесь. Давай выпьем. Отца помянем. Он справный был раньше. Фото? Покажу. Это я сам снимал. Сегодня Тонькин муж приходил. Собаку привел. И сел здесь. Сидит и не уходит. Я с ним драться не могу, позвал Мишку-соседа, он его за шкирман и выкинул».

Тонька (плаксиво):

«А когда домой шел, его еще трое побили. Так он теперь на нас жалуется. А нам на что!»

Она гордо смотрела на молодую шалаву, та молчала, глядя в скатерть. Эрик, как турецкий шах или петух, не реагировал на молчаливую борьбу любовниц, но сказал Тоньке:

«Замолчи! Тебя не спрашивают. Я не хотел просто, чтоб он здесь сидел. Я имею право сам по себе выпить? Имею. Моего отца поминают все же. Лидка не пришла отца проводить. А я с ней двадцать лет прожил. Мне обидно».

Да, вспомнил я, ведь Лидка – это его последняя жена, которую он тут же оставил, как только я выбил для отца однокомнатную квартиру, и Эрик к отцу переселился, чтоб на свободе пить и гулять.

Тонька выкрикнула:

«А ты бы не женился на партийной проститутке! Она тебя от жены и сына увела, хорошую квартиру обещала, а сама только по партийным постелям шастала да и тебя только в постели использовала».

Бывшая подруга Эрнеста Яковлевича, выпивая рюмку, усмехнулась:

«Вот так и лаются все время. А я племянницу замуж выдала».

Эрик с хамской ухмылкой: «Сдача п…. в эксплуатацию, как мы, инженеры, говорим. Муж раскупорит, потом и мы попользуемся! Ха-ха!»

Подруга хлопнула его по губам: «Вот поганый язык. Так бы и отрезала!»

Эрик в ответ ухмыляется длинной усмешкой: «А забыла, как мы вместе на каток ходили и я тебя щупал, а сколько раз ты со мной спала, пока после смерти матери к отцу в койку не залезла».

Бывшая подруга Эрнеста, нервно: «Замолчи ты, козел!»

Эрик: «Что было, то было! Да я и с молодой доцентом-бабой, в институте преподавала, трахался, не чета вам. Чистая была такая. Галиной звали, даже кандидат наук. Своему профессору не давала, а мне – пожалуйста. И вроде мужик ничего, издаля его видел. Я думаю, бабам, что погрязнее, хочется. Да ты, Владимир, нормальный, не чистый и не грязный, нормальный, тебя многие хотят. Вон все наши шалавы, только мигни им…»

Мне