На краю небытия. Философические повести и эссе - Владимир Карлович Кантор

За окном вдруг повалили обильные мягкие снежинки. Совсем рождественские, хотя стоял уже конец января. Окно было приоткрыто. Сквозь окно были видны забелевшие крыши, пахло каким-то радостно-праздничным воздухом. Эрик выпил еще рюмку и, сжав мое плечо, словно пытался найти в этом пожатии поддержку, сказал:

«Ну я пошел!»

Последний жест вдруг выдал его неуверенность, что мне не понравилось. Но все же он пошел. Эрнест Яковлевич вдруг покачал головой:

«Это от своих дядьев научился на себя понт напускать. А так ничего не может, только нарывается, столько раз по морде получал. Зря ты его отправил. Лучше сам бы сходил. Надежнее было бы».

Но я решил, что и так набегался по этим делам достаточно. И самое главное сделал. А главное, празднично-рождественская погода за окном шептала о необходимости расслабиться и отдохнуть. И с Клариной и Сашкой давно время не проводил.

«Нет, – сказал я. – Пойду лучше с женой и дочкой на улицу. Погуляем».

Мы брели по бульвару, на который уже навалил тающий снег. Неожиданно потеплело, и на асфальте, под которым проходили подземные коммуникации, появились лужи. Сашка бежала впереди, загребая мокрый снег ботиками, иногда останавливалась, наклонялась, лепила снежок, кидала его в родителей и со смехом бежала дальше. Мы улыбались, счастливые и довольные. Больше Сашка не спросит: «Мама, где мы зиму-то зимовать будем?» И все будет хорошо. Бульвар шел за трамвайной линией, между линиями электропередач. Деревьев было немного, но они все же создавали ощущение бульвара. Кстати, квартира, на которую получил ордер Эрнест Яковлевич, находилась с той стороны бульвара. И вдруг оттуда появился Эрик. Огромный, нелепый, с опущенными к земле глазами, он вызвал у меня ощущение постигшей его неудачи. Хотя что могло быть? Все козыри на руках!..

Он подошел, стараясь не глядеть в глаза ни мне, ни Кларине.

Подошла Сашка:

«Ну, вы получили квартиру для дедушки Эрнеста? Ведь папа все бумаги собрал».

Откуда она знала это? Вроде при ней мы об этом не говорили. Но дети наблюдательны. Эрик пожал плечами.

«Там какой-то армяшка. Маленький, щуплый, но задорный. Я ему сказал, что у меня ордер на отца занять эту квартиру, чтоб он съезжал к такой-то матери!.. Он аж съежился. Съедет!..».

Но выглядел он не очень уверенно.

«Он что, ничего больше не сказал? Не может быть!»

«Ну сказал… Сказал, что будет консультироваться с кем-то…»

«С кем? И хоть как его зовут, ты узнал? Это важно».

«Не понял я ни хрена. Какой-то Мушегян, вроде Вагэ. Ты с ним сам разбирайся».

«Ты видел в квартире телефон?»

«Нет. Ни х…. там нет!»

«Понятно, – сказал я мрачно. – Пойдемте домой, девочки».

Дальше начался неожиданно криминально-плутовской роман среди вони и болот.

В подъезде, как обычно, пахло текущей канализацией, вонь проникала на все этажи. В лифте запах был густым, и, сопровождаемые им, мы вошли в квартиру. На пороге нас встретил Эрнест Яковлевич, который взял меня за плечо:

«Погоди, тебе звонила какая-то женщина и плакала. Будет еще звонить».

«Хорошо, но мы сначала пальто снимем и переоденемся. А потом я к вам зайду, и вы расскажете, чего она хотела».

Через десять минут я уже сидел за столом Эрнеста. Он налил мне в большую чашку чаю, сам прихлебывая из своей.

«Она плакала, сморкалась, называла тебя Вовкой, говорила, что ты ее, наверно, не помнишь, что вы были соседями по двору в детстве. А потом вдруг захныкала, что звонит из кабинета лейтенанта милиции, что ее обвиняют в убийстве какого-то Адика, что ты его знаешь. Стой! А это не тот ли Адик, что сюда приходил?»

«Возможно, – напряженно ответил я, пытаясь понять, что за соседка по двору. И при чем здесь Адик. И вдруг холод пошел по спине: я сообразил. Это же Танька, которую Адик назвал прошлый раз “лягушка-простушка”. И спросил: – А в каком она отделении милиции, не сказала?»

«Вроде что-то про улицу Костякова говорила».

Благородная женщина Кларина ни словом не возразила. Только спросила:

«Тебе это нужно?»

Я ответил почти цинично:

«Хочу кино до конца досмотреть».

И я уехал, нашел милицию, в отделении после несложных переговоров с представителями закона узнал, где они держат молодую женщину. С сержантом пухлолицым, с моргунчиком, который сидел у дверей КПЗ, то есть комнаты для заключенных, договорился быстро, дав ему несколько десяток. И вошел в комнату.

Там в углу на стуле сидела взлохмаченная, с бледным побитым лицом, мокрыми мутными глазами шатенка, платье на груди и подол были измяты, она вдруг с восторгом узнавания поглядела на меня. И зашептала:

«Как ты догадался, что это я тебе звонила? Это же я, Танька. Это моя любовь тебя нашла. Я тебя все эти годы любила. С самого детства. И замуж ходила, и Адик меня имел тогда, а я все о тебе думала. И сейчас, когда он меня заставлял, я ему давала, потому что он иногда о тебе рассказывал. Он говорил, что вы приятелями так и остались. Он мне и телефон твой дал. Сказал, что ты меня тоже помнишь. Говорил, что если очень захочу, то могу тебе позвонить, и ты меня приласкаешь. А вчера разошелся, влил в меня стакан рома, знал, что под градусом я отзывчивее, и трахал меня прямо при брате моем Борисе разными способами, а Борис у меня лежит, разбитый от алкоголизма параличом, все видит и понимает, но ходить не может. Адик ему деньги каждый раз дает, чтоб не возникал. Борис меня жалеет, но поделать ничего не может, – она говорила так откровенно такие жуткие подробности, что спина у меня захолодела. – Адик трахал меня и пил, пил и трахал, и под утро прямо у меня уснул. А с утра поволок меня в Тимирязевский парк, помнишь, там такой Олений пруд есть. Никогда не замерзающий. Вы там с Кириллом Тимофеевым головастиков ловили. Ты мне рассказывал, я помню. Так вот туда меня и потащил. Чего ему в голову взбрело, только там поняла».

А я вспомнил, как Адик со своим жабьим подрагивающим задом подучил других ребят со двора и пугал меня в лесу кровью в дупле, а они поддерживали и делали вид, что тоже пугаются.

«Чего?» – хрипло спросил я, живо вообразив Тимирязевский парк сейчас.

«Там люди были, а он заставил меня на колени встать и ему минет делать. А потом содрал с меня пальто, трусы и ботики и затащил в пруд, там, где мелко, и все приговаривал, и все приговаривал: «Ну, лягушонка, сейчас тебя жабий король как следует отымеет. Мы, жабы, обычно в воде трахаемся». На колени прямо в воду раком поставил, сам в воду вошел, брюки снял, на берег бросил, попой к народу повернул