Год беспощадного солнца - Николай Волынский

– Ну как же: БАБ есть БАБ, – уважительно сбавил тон Веня.

– Вот видишь! – упрекнул его Мышкин. – А ты – баксы, шмаксы… Мамонову скажу. Портишь мне парамедицинское государственно-дипломатическое мероприятие. Министр иностранных дел тоже будет недоволен, если узнает. И обязательно доложит Борису Абрамовичу. Прямо в Лондон. И тогда никто тебе не позавидует! В первую очередь, я.

– Чё он узнает?

– Всё! – отрезал Мышкин. – Живо веди к испанкам.

Около двери в гримерную Веня вдруг затормозил:

– А цветы? Они бабы избалованные.

– Цветы… – растерялся Мышкин. – Нет цветов.

– И выгнать могут без цветов. Запросто. Но за пятьсот баксов…

– Обойдешься! – перебил его Мышкин. – Как-нибудь справлюсь…

– Тогда я здесь не нужен, – заявил Веня и исчез.

Из-за приоткрытой двери доносился властный голос Марии Мендиолы:

– ¿Cuánto le debo repetir, loco? No es un solo sonido, ni una sola palabra! Usted no tiene cuarenta y hasta cincuenta años! Después de todo, estuvo de acuerdo: basta con abrir la boca. Pero no es como un pez muerto, y natural. La garganta debe trabajar, la persona debe trabajar. Gloria a la Santísima Virgen de Toledo-ción, tu grito nadie se dio cuenta. Después de todo, ya sabes, como la auténtica voz de Rusia… [30]

– No lo sé! – сварливо каркнула Мариса. – Y no hay deseo de saber. [31]

– Una necesidad de conocer, infeliz! Bueno, no se rió, sin entender! Sólo recuerde, estúpido: cualquier fallo o perturbación de la voz para Baccarat no es terrible. Lo peor de todo – la risa y perezoso! [32]

Мышкин взял с носилок самый большой букет и деликатно постучал.

– Yes? – спросила Мария.

– Here is Professor Dmitry Myshkin.

– Cam in, please! [33]

В гримерной оказался почему-то всего один трельяж и длинный стол-прилавок вдоль стенки. Мария, уже разгримированная, в легком платье, таком же как у Марины, встретила Мышкина такой ослепительной улыбкой, что Дмитрию Евграфовичу снова показалось: в гримерной зажглась дополнительная лампа. Улыбка на мгновение погасла, когда Мария увидела скрепки на голове Мышкина. В ее громадных синих глазах мелькнул ужас. Но всего через секунду Мендиола овладела собой и засияла еще ярче.

Перед трельяжем сидела Мариса и накладывала на лицо крем для снятия грима. Увидела в зеркале Мышкина с Мариной и, не оборачиваясь, хмуро кивнула.

Мышкин галантно поклонился. Мария улыбнулась еще сердечнее и опять на несколько секунд стала такой же Мендиолой, как двадцать лет назад. От нее волнами исходила мощная энергетика. Дмитрий Евграфович ощутил ее сразу – по спине у него пополз холодок, руки покрылись гусиной кожей.

Мендиола приняла букет, протянула Мышкину узкую руку – длинные пальцы, темно-красный лак на ногтях, никаких украшений, одно тонкое обручальное кольцо. Рукопожатие ее оказалось неожиданно крепким.

– Thank you, mister professor. Very nice of you! [34] Главное, мои любимые розы. Почти как испанские баккара. Вы настоящий кабальеро!

Марине она кивнула отдельно и тоже улыбнулась, но с холодком, и руки не подала.

«Не терпит дополнительных женщин рядом с собой», – догадался Мышкин.

– Gire la cabeza aquí, indiferente! – приказала она Марисе. – ¡Mira! Esa es una belleza! Típicamente ruso. Por lo general, no tienen las mujeres feas. Asombrosamente. No puedo encontrar a una chica en Madrid. Los ojos, los ojos!.. Lilas en Madrid! [35]

Мариса медленно обернулась. Половина лица ее была в синем вазелине, половина – в гриме. Посмотрела на Марину и снова повернулась к зеркалам.

– Madrid, dice usted? – переспросила Мариса, с силой намазывая вазелином вторую щеку. – No, ella es una orilla sur del Mediterráneo. No he visto en Jerusalén. Y TelAvive. Un montón de veces. [36]

Мария неодобрительно опустила углы губ.

– Бесконечно рада и польщена вашим визитом, мистер профессор… – снова заговорила она по-английски. – Профессор…

Она извлекла из букета визитную карточку и отставила ее подальше от глаз.

– Профессор Дми… Дими…

– Дмитрий Мышкин, – подсказал он.

– Да, спасибо. Вы так быстро откликнулись на мою просьбу о встрече! Осмелюсь прямо сказать: ваше имя, профессор, хорошо известно у меня на родине в Испании. Я слышала, что таких специалистов, как вы, в мире всего несколько. Два или три.

– Боюсь, вы несколько преувеличиваете мою роль в науке, – несмело возразил Дмитрий Евграфович.

– Нисколько! – с жаром воскликнула Мендиола. – Я, к стыду моему, пока не знакома с вашими трудами… Пока не знакома! Но игуменья монастыря Пресвятой Девы Толедской мне много рассказывала о ваших изумительных открытиях. Особенно о ваших замечательных исследованиях христианских реликвий. Говорят, именно вы заставили умолкнуть скептиков и невежд, сомневавшихся в подлинности Туринской плащаницы. Но через несколько дней я приеду домой и первое, что сделаю, прочту все ваши труды! – пообещала она. – Они у нас есть в испанском переводе.

– Но, сеньора Мендиола, мой долг вам сказать, что моя работа намного скромнее, чем вы полагаете… – промямлил Дмитрий Евграфович.

– О, нет, нет и еще раз нет! – возразила Мария. – Как раз наоборот: мне известно, с каким нетерпением и надеждой ждут вашего визита в Испанию все добрые католики! Особенно, в монастыре Пресвятой Девы Толедской. Там я ребенком была приведена к конфирмации. Ведь я родилась в Толедо. После школы переехала в Мадрид – учиться, танцевать и петь… Но сердце, сами понимаете, всегда там, где родился. Все добрые христиане в Толедо и во всей Испании убеждены, что только вы можете подтвердить подлинность частицы животворящего креста Господня – бесценной реликвии, которая уже шестьсот лет хранится в толедском монастыре еще со времен мавров. Но и у нас, вы же понимаете, есть безбожники и ругатели. И сейчас таких в Испании больше, чем когда-либо. Именно они утверждают бесстыдно, я бы сказала, нагло, на радость Дьяволу, что это не частица животворящего креста, а простая сосновая щепка от монастырского стола. Представляете?

– Да, можно себе представить, – согласился Мышкин. – В России тоже много скептиков. И я, правду сказать, тоже из их числа…

Мендиола расхохоталась – так открыто и от души, что Мышкину осталось одно: немедленно сгореть от стыда. И хорошо, если останется от него всего щепотка пепла. Да и то много.

– Замечательно! – еще раз восхитилась испанка. – Просто замечательно. Мне всегда нравились мужчины с чувством юмора. А русские ученые – тем более. У вас, русских, такой своеобразный и тонкий юмор!..

Дмитрий Евграфович скромно поклонился.

– Имейте в виду, профессор, – доверительно продолжила Мендиола. – Как мой Толедо, так и вся Испания с нетерпением ждут вас. За исключением, конечно, заблудших душ и тех безвозвратно падших, о которых упоминать невозможно без гнева и отвращения. Нравы в моей несчастной Испании сильно изменились. Точнее, никаких нравов не осталось, одна мерзость. Господствует тотальная беспрецедентная пропаганда самых отвратительных пороков – от педерастии и наркотиков до абсолютной, ничем не сдерживаемой «свободы» преступного поведения. Они называют это свободой! Поощрение темных инстинктов, гнусных желаний, грязных удовольствий – такая у них «свобода», которая уже изначально сама по себе преступление. Иметь для кучки извращенцев такую «свободу» означает сделать несвободными всех остальных – нормальных, честных, трудолюбивых людей. Как вы считаете, дорогой профессор Дмитр?

– Вы абсолютно правы! – горячо и вполне искренне поддержал ее Мышкин.

– А наш король, его величество Хуан Карлос, к величайшему прискорбию лучших его подданных, вместо того, чтобы оберегать нравственную чистоту своего народа, идет на поводу мерзавцев и извращенцев. И его правительство ничем не лучше. Даже еще хуже. И официальный клир, увы, не находит нужных спасительных слов для верующих, когда эти слова больше всего нужны. Страна, где узаконены так называемые «браки» между гомосексуалистами, не имеет будущего! Это очень печально… – она глубоко вздохнула и чуть задержала дыхание – привычка профессиональной певицы. Прекрасные южные глаза налились слезами.

Мышкин невольно проследил взглядом за движением ее груди, отметив, что формой она почти такая же великолепная, как у Марины, только поменьше. И Мендиола, поймала его взгляд, подняла брови и слегка усмехнулась, отчего Дмитрий Евграфович покраснел еще гуще и торопливо попытался переключить внимание испанки.

– В самом деле, сеньора Мария, вы настолько правы в своих оценках, что поневоле приходишь к единственной мысли: пора восстанавливать в Испании, и не только в ней, святую инквизицию. Искать нового Фому Торквемаду. Давно пора.

– ¿Has oído? – воскликнула Мендиола. – Se oye, ignorante? Este científico ruso no sólo es encantadora, es un chico razonable [37] .

И по-английски – Мышкину, страстно:

– Вот! Истина! Наконец, я слышу истину, жаль, что не от испанца! Господь внушил вам добрые мысли. Я очень благодарна вам за то, что вы желаете добра моей несчастной Испании. Полагаю, когда вы приедете, мы сделаем все, чтобы его величество непременно дал вам аудиенцию. Может быть, вам удастся убедить короля Хуана-Карлоса, чтобы он сошел с гибельного пути и сердцем подумал о своей родине и о той моральной клоаке, в которой сейчас очутилась Испания из-за наших домашних мерзавцев…