Визит дамы в черном - Елена Ярошенко

С Немировичем-Данченко в театре постоянно случались какие-то нелепые происшествия. То он садился на край режиссерского стола, столешница переворачивалась, и на Владимира Ивановича летели графин, чернильница, лампа… То он, споткнувшись, падал в проходе зрительного зала между рядами кресел… То во время репетиции в его кармане вспыхивал коробок со спичками, и огонь прожигал огромные дыры в его пиджаке и брюках… То он опрокидывал на себя стакан горячего чая и с обидой говорил Качалову: «Ну почему все это случается со мной непременно в вашем присутствии? Ведь вы, я знаю, это коллекционируете». Эти «двадцать два несчастья» так не вязались с образом небожителя…

Все в Художественном театре складывалось у Волгиной не гладко. Ее необыкновенную одаренность и красоту почему-то никто не замечал. Роли, на которые Ольга рассчитывала, доставались другим актрисам, обиды и раздражение росли, и в конце концов Волгина вновь оказалась на провинциальной сцене.

Лучшие годы уходили, реализовать свои планы Ольга не могла и привыкла считать, что ничего, кроме усталости и горького разочарования, не ждет ее в жизни…

Великим постом приходилось ездить в Москву «на бюро» (так в театральной среде называлась актерская биржа, где служители Мельпомены подбирали себе ангажемент, заключая договоры с антрепренерами из провинции).

Актеры приезжали в Москву нарядными, демонстрируя свое благосостояние, успехи, рассказывая, как публика где-нибудь в Ельце или Елабуге буквально носила их, своих кумиров, на руках… Мужчины щеголяли золотыми пенсне, массивными запонками, дорогими часами на цепочках, серебряными портсигарами. Дамы кутались в меха, звенели браслетами, сверкали кольцами…

К концу поста не нашедшие ангажемента актеры менялись на глазах — исчезали запонки, да и крахмальных манжетов уже не было видно, часов на цепочках тоже не было, вместо портсигаров появлялись коробочки с дешевым табаком и бумажками… Дамы ухитрялись где-то растерять и меха, и драгоценности. Злые языки утверждали, что все это оставлено у ростовщиков…

Однажды и Волгина, дожидаясь ангажемента, заложила свои кольца и палантин из соболя (который так и не смогла потом выкупить) и от отчаяния согласилась на предложение антрепренера Богомильского, державшего драматическую труппу в каком-то уездном городишке.

Хоть бы еще был театр в крупном губернском городе, где много интеллигентной публики — в Саратове, Костроме или Твери… А то Богом забытый Демьянов! Если уж нет счастья — то нет его ни в чем.

Уезжала в эту дыру Волгина со слезами. Жизнь опять посмеялась над ней, и теперь придется похоронить себя в провинции… Каких бы высот ни достигла Ольга Александровна на провинциальной сцене, никто никогда не узнает о них… Разве что, приехав в очередной раз в Москву «на бюро», она сама начнет рассказывать знакомым, как провинциальная публика носит ее на руках, но об этом на всех углах говорит практически каждая актриса, приехавшая в Первопрестольную за ангажементом…

Все оказалось не так уж страшно, как рисовалось издали. Тихий зеленый Демьянов Волгина нашла милым, уютным местом. Публика была, может быть, и не слишком интеллигентной, но особого свинства никто не допускал, не принято было. Даже подгулявшие купцы держались с достоинством, не роняли себя.

У антрепренера Богомильского было два важных достоинства — он вовремя выплачивал актерам жалованье и безоговорочно признавал авторитет Волгиной во всех сценических вопросах. Актриса, игравшая у самого Станиславского, могла обойтись без мелочных придирок и замечаний в провинциальном театре.

Единственное, что позволял себе Богомильский, — отклонить ту или иную пьесу из предложенных Ольгой, если сомневался в коммерческом успехе данного произведения. Но если уж пьеса была принята к постановке, Волгиной предоставлялся карт-бланш и никаких замечаний по поводу трактовки роли антрепренер себе не позволял.

Почувствовав свою полную независимость на сцене, Ольга вошла во вкус. Она считала, что сама могла бы быть режиссером, не хуже Станиславского, будь у нее возможность создать собственный театр. Пока она в лучшем случае может объяснить своим бездарным собратьям, в чем суть мизансцены, а вот если бы она была хозяйкой театра… Она бы выгнала взашей половину труппы, всех этих жалких пьяниц, борющихся на сцене с похмельем, набрала бы новых актеров из талантливой честолюбивой молодежи, поработала бы с ними, и театр Волгиной прогремел бы по всей России. Она гастролировала бы со своей труппой по лучшим сценам страны, и за границей тоже… Вот тогда господа «дутые авторитеты» узнали бы, что значит настоящий талант…

Но пока театр принадлежал Богомильскому. Жорж Райский, способный мальчик, которого Волгина пригрела из жалости и опекала, надеясь сделать из него настоящего актера, платил ей неблагодарностью. Ольга чувствовала, что стареет и вскоре уже вынуждена будет отказаться от многих своих любимых ролей…

И тут демьяновский промышленник, владелец крупной торговой фирмы, миллионер Ведерников стал оказывать ей знаки внимания, недвусмысленно говорящие о его влюбленности.

Сначала Ольга относилась к Савелию Лукичу как к обычному меценату, у которого можно будет под разговоры об искусстве пощипать немножко денег. Потом задумалась — а вдруг это сама судьба посылает ей еще один шанс?

Ольга навела справки о состоянии Ведерникова — мало ли что болтают обыватели в уездном городишке, тут у людей есть привычка называть миллионером каждого, кто положил в банк пятьдесят тысяч рублей. Нужно все рассчитать наверняка, без промашки…

Миллионер оказался настоящим, без подделки. Правда, у него имелось одно неприятное дополнение — взрослая дочь, скандальная, наглая девица, изрядно попортившая родителю кровь. Но это Волгину не сильно печалило, уж чему-чему, а умению поставить на место молодую нахалку жизнь ее научила. О Ведерникове можно было бы подумать всерьез.

Ольга Александровна уже собиралась раскинуть сети, в которых миллионер бы безнадежно запутался, но он сам, не дожидаясь начала охоты, вдруг заявился к ней и предложил свою руку. Ольга, еле-еле справившись с охватившим ее торжеством, сыграла замешательство и радостную растерянность. Она попросила дать ей срок подумать, моля Бога только об одном — чтобы Ведерников не сорвался за это время с крючка…

Ведерников «не сорвался»…

Глава 7

Петр Бурмин быстро обжился в Демьянове и стал своим в здешнем обществе. Дамы считали его душкой и по-прежнему любили приглашать в гости, но теперь уже в записках указывали: «Милый Петенька! Вечером непременно ждем вас в гости. И своего строгого и скучного Дмитрия Степановича приводите, оторвите его от ученых книг, голубчик Петенька! Мой московский кузен будет угощать нас политическими новостями, а матушка — пирогом с капустой».

— Ну, Топтыгин, ты становишься дамским любимцем! — удивлялся Митя. — Не ожидал от тебя такой прыти.

— Не все же вам, белокурым бестиям, должно доставаться! — бурчал довольный Петя.

Приближалась осень. В демьяновских садах наливались яблоки. На клумбах и в палисадниках буйно цвели поздние цветы. В начале сентября в новой, построенной на средства Ведерникова, Никольской церкви состоялось его венчание с Ольгой Волгиной, по паспорту — Ольгой Александровной Фанюшкиной, дворянкой.

Событие такого масштаба потрясло весь Демьянов. К церкви съехалось так много празднично украшенных экипажей с нарядными гостями, что все прилегающие улицы оказались забиты колясками и повозками. Городовые в парадных мундирах, дежурившие для охраны порядка у церкви, сбились с ног, отдавая распоряжения бестолковым возницам. Лучшие люди со всей губернии были приглашены на свадьбу, неприглашенные толпились у церкви в качестве зевак и сплетничали.

— Церковь-то как богато убрана! Все цветочные магазины в городе опустошили, да еще пароходом цветы по Волге привезли из Саратова. Несколько возов с розами и хризантемами в рогожных кулях на пристани грузили, вот те крест, сам видал!

— Да, красота! Что цветов, что свечей дорогих в позолоте, что лент шелковых — не считано…

— А зачем Ведерникову считать при его-то капиталах? Хоть всю церковь по самые маковки лентами обматывай и цветами засыпай — не убудет… Наряд для невесты, говорят, Савелий Лукич из Парижа выписал.

— Ну уж, из Парижа! Из Парижа доставить бы не успели, больно скоро у них все сладилось. Небось из Москвы…

— Языком-то не мели попусту! Говорят тебе, из Парижа! Да ты на кружево посмотри — у нас такого не найдешь, хоть бы и в самой Москве. Сразу видать, что работа заграничная. Волгина в венчальном платье просто царица!

— Скажешь тоже, царица — из балагана! Давно ли со своими актеришками трепалась? А теперь — миллионщица…