Я дрался на Т-34. Книга вторая - Артём Драбкин

— В бога на фронте верили?

— Перед атакой атеистов нет! Шепотом, перед боем, молились все. Ведь нет ничего ужаснее, чем ждать на исходной позиции приказа на атаку. Вокруг все замирает. Пронзительная, жуткая, сводящая с ума тишина… После боя спрашиваешь: «Сашка (или Петька), а ты что, молился перед боем?» — и все сразу начинали отнекиваться, мол, не было такого. Но молились все… В Литве как-то проезжали мимо распятия у дороги. Все командиры машин сидели на левом крыле танка. Смотрю, как по команде, все держат «равнение налево». Остановились. Я пристал ко всем с вопросом, как молились? Сперва все отнекивались. Но когда я пригрозил, что, если не признаются, молитва не будет услышана, все поведали примерно одно и то же: «Боженька! Помилуй и сохрани!»

— У поэта-фронтовика Семена Гудзенко есть строки: «Ведь самый страшный час в бою — час ожидания атаки». Как справлялись в эти минуты со страхом и с нечеловеческим душевным напряжением?

— Я мог контролировать свои эмоции перед атакой. И даже когда мне было очень страшно, научился искусно этот страх скрывать, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не заподозрил, что еврей — трус. Вы правы, нет ничего тяжелей этих последних минут перед боем…. Иногда, чтобы снять напряжение перед боем, кто-то из нас шутил: «Танк генерала Родина налетел на мину!» Все хохотали.

— Чем танкистам не угодил генерал-майор Георгий Семенович Родин?

— К Георгию Семеновичу Родину претензий у танкистов нашей бригады не было. Здесь речь идет о командующем бронетанковыми войсками 3-го Белорусского фронта генерал-полковнике Алексее Григорьевиче Родине. Говорили, что большего жлоба и самодура не знала вся Красная Армия. Он срывал звезды с погон полковников, громогласно отборным матом объявляя о том, что они разжалованы в майоры и подполковники. Мог просто сорвать погоны. Мог обматюгать любого генерала в присутствии подчиненных. Мог ударить любого офицера, не говоря уже о рядовых. Короче, «хороший» был человек и «настоящий советский» генерал. Мордатый и представительный Родин имел репутацию «зверя». Таким он и был. При этом помнил всех, с кем однажды столкнулся на войне, от рядового до генерала. Память у него была исключительной. Его «гениальные нововведения» поражали многих своим идиотизмом… В обороне танки стоят в вырытых окопах, на дне которых укладывались два бревна. Из брезента сооружались крыша и стены. Торец этого своеобразного «гаража» закрывался соломенным матом, в котором проделывалась дверь. Так вот, генерал Родин приказал, чтобы из каждого трака гусеницы тщательно выковыривалась грязь, трак протирался газолем до «зеркального блеска», а затем — насухо. Возвращаясь после каждого выезда, даже валясь с ног от усталости, мы ножами, отвертками, штыками выковыривали грязь из траков, мыли, терли и медленно, по сантиметрам, скатывали танк в окоп на бревна. В конце ноября 1944 года Родин приехал к нам в бригаду. Его «сиятельство» охраняла полнокровная рота мотострелков на БТРах. Понимаете, целая рота бездельников! А в это время на передовой младшие командиры не представляли себе, где найти хоть еще одного солдата, чтобы залатать очередную брешь в обороне. Родин первым делом прибыл в наш батальон, считавшийся ударным. Генерал оказался перед танками моего взвода и скомандовал: «Убрать маты!» Убрали. Родин подошел к моему танку, извлек из кармана носовой платок и протер им трак. Слава всевышнему, платок остался чистым. К этому мы были готовы. Но гроза все же разразилась. Приказал моему механику-водителю Борису Макарову расстегнуть комбинезон. Тут начался дешевый спектакль. «Где орден Красной Звезды?! Указ о награждении я подписал еще месяц тому назад!» — заорал командующий БТ и MB. «Еще не получил, товарищ генерал-полковник», — ответил ему Макаров. Родин гневно посмотрел на вытянувшегося по стойке «смирно» командира бригады и прорычал: «Почему не получил??!» Комбриг ответил: «Бригада еще не получила наградные знаки». И тут наступил «звездный час» товарища Родина: «Не получили?! Рас…и! Я тебе что, Суворов, ордена с собой возить должен?! Говно ты, а не полковник! Снимай орден с себя и отдай Макарову!» Тут взгляд генерала остановился на прожженной новенькой шинели молоденького мотострелка. Мотострелок-разгильдяй прожег шинель у костра. Родин пальцем поманил солдата. «Ну-ка, сынок, подойди сюда. Ты откуда попал в эту говенную бригаду?» Солдат ответил: «Из госпиталя, товарищ генерал-полковник!» Родин не унимался: «А до госпиталя где воевал?» — «В 120-й танковой бригаде, товарищ генерал-полковник!» Родин продолжил: «Ты возвращайся, сынок, в сто двадцатую. Здесь о тебе никто не заботится. Этому говнюку-комбригу наплевать на то, что у тебя дыра в шинели. Как же он будет заботиться о тебе в бою? Иди, сынок. Скажешь, что Родин тебя послал». Солдат потоптался пару секунд на месте, и, как только он скрылся за ближайшим «гаражом», кто-то из танкистов моментально накостылял ему по шее, чтобы не лез на глаза начальству в дырявой шинели. А генерал Родин тем временем продолжал бушевать. «Тревога!» — гаркнул он. Заработали моторы. Родин ткнул мне пальцем в грудь: «Почему не выезжаешь, мать-перемать?!» Отвечаю: «В моем распоряжении десять минут, товарищ генерал-полковник. Температура масла должна подняться до 55 градусов». Генерал скосил глаза в сторону стоявшего рядом с ним инженера-подполковника. Тот слегка кивнул. Через восемь минут мы выехали из окопа. Танки вытянулись в колонну на грунтовой дороге. Командиры поднялись на пригорок. Родин решил провести рекогносцировку. Обратился к командиру танка из моего взвода, лейтенанту Володе Иванову, высокому белокурому красавцу. «Доложи, что видишь», — обратился он к лейтенанту. Местность вокруг мы знали как свои пять пальцев, уже несколько недель торчали здесь. Каждый из нас, даже не глядя на карту, мог рассказать о любой детали местности между грунтовой дорогой и передним краем, до которого было одиннадцать километров. Володя вытащил планшет и четко начал: «Слева, на юго-западе, лес Шталупенен». Генерал Родин прорычал: «Какой к… матери лес?! Ты что, ослеп на хер? Роща Шталупенен, а не лес!» И Родин ткнул пальцем в свою карту. Не знаю, какая вожжа попала мне под хвост, но после целого часа матерных генеральских измывательств над нами и над комбригом обида за всех облаянных и униженных затопила меня и выхлестнулась наружу. Я сказал: «Разрешите обратиться, товарищ генерал-полковник?» — «Ну!» — «Какого года ваша карта?» Генерал взглянул на свой планшет: «Ну, 1891-го». «За пятьдесят три года роща могла превратиться в лес», — сказал я. «Что?!! — генеральский крик потряс морозный воздух. — Гнида! Да ты… Пошел, б…, отсюда к… матери!» Я четко приложил ладонь к дуге танкошлема и во всю мощь хорошо поставленного командирского голоса прокричал: «Есть идти к… матери. — И чуть тише добавил: — Вслед за генералом, который знает туда дорогу!» Чеканя шаг, я прошел мимо обалдевших офицеров. Родин орал мне вслед и топал ногами. Досталось и комбригу, и комбату, но этого я уже не видел, только слышал генеральский мат, оглушающий окрестности. Родин еще долго матом объяснял комбригу, что представляют собой он и его подчиненные… Комбат Дорош после спросил меня: «Тебе это надо было?» Ждали серьезных последствий. Но их не последовало, за исключением одного, мне не дали орден, к которому я был представлен. Но это мелочи. Вскоре мне вновь пришлось столкнуться с командующим БТ и MB фронта. Прошла пара недель, и вдруг всех механиков-водителей и командиров танков из нескольких бригад фронтового подчинения собрали в большом зале немецкого офицерского клуба. Несколько сотен человек. Никто из нас не знал причины сбора. В зал вошел генерал Родин. Все встали. Я находился крайним слева у прохода, по которому шествовал Родин. Он заметил меня и остановился. Презрительно глядя на меня, Родин сказал: «Я тебя не расстрелял. Ты мне еще понадобишься. Все равно погибнешь. Но ты у меня кровью смоешь вину! А пока не видать тебе ордена за прошлый бой!» Родин поднялся на сцену и остановился перед закрытым занавесом. Далее генерал Родин произнес следующую речь: «Все вы, сволочи, получили инструкцию, что у нас сейчас новый антифриз, этиленгликоль. Все вы, сукины сыны, были предупреждены, что это сильный яд. Но некоторые говнюки считают, что это только угроза, что антифриз прежний — спирт, глицерин и вода, который вы лакали, как свиньи, доливая вместо антифриза воду и замораживая моторы. Так вот вам, мать вашу, наглядная демонстрация. Приказываю, б…, всем смотреть на сцену и не отворачиваться, суки, пока я не подам команду!» Распахнулся занавес. На сцене лежали, умирая в муках, корчась и изламываясь и постепенно угасая, пять человек. Экипаж танка, отравившийся выпитым антифризом. Не знаю, сколько времени длилась агония экипажа и наши муки. Но генерал Родин и его порученцы лично следили за тем, чтобы никто не отворачивался от сцены… Хороший был генерал этот товарищ Родин…