Я дрался на Т-34. Книга вторая - Артём Драбкин

— Нет, «траки в крови» это скорее образное выражение, танк идет гусеницами по земле, по грязи, там любая кровь быстро затирается. А вот корма танка в крови и в кусках человечины — зрелище для танкистов обыденное. Ко всему привыкаешь. И даже когда приходилось выгребать из сгоревших машин куски обуглившихся тел своих товарищей, обходилось без истерик. Просто каждый думал об одном: «А ведь и я сегодня мог быть на их месте». После такого очередного захоронения, находясь под впечатлением страшной увиденной мною картины, я написал стихотворение — «Зияет в толстой лобовой броне…» Из него вы почувствуете, какие эмоции я испытывал в те минуты… Или вот эти строки вам многое позволят понять:

На фронте не сойдешь с ума едва ли,Не научившись сразу забывать.Мы из подбитых танков выгребалиВсе, что в могилу можно закопать.

— Приходилось ли участвовать в танковых атаках, как говорится — «через свою пехоту»? Некоторые танкисты рассказывают о подобном.

— Бог миловал. В таком участвовать не пришлось. Своих не давили и по ним не стреляли. Шли в атаку по проходам и в сопровождении своих мотострелков. Нет таких эпизодов на моей памяти.

— За время вашего участия в боевых действиях в составе 2-й гвардейской отдельной танковой бригады вашим экипажем уничтожено 12 немецких танков и 4 самоходных орудия. Насколько весомым считался такой боевой успех?

— Думаю, что это весьма неплохо. Тем более что на моих глазах погибли десятки танковых экипажей, так и не успевших перед своей смертью подбить хоть один немецкий танк… Война…

— Ваша национальность как-то влияла на отношение к вам со стороны боевых товарищей по танковой бригаде?

— В бригаде и в танковом училище — почти нет. В танковых частях в основном воевали молодые ребята, бывшие городские жители, в своей массе не обремененные расовыми предубеждениями. Да и сам я, думаю, производил впечатление человека, способного хорошо постоять за себя… В госпитале, в 1945 году, я лежал в офицерской палате. Из 16 тяжелораненых, находившихся в этой палате, выжило — ровно половина. И тут к нам поместили младшего лейтенанта Кононенко со сломанной ногой. Даже было странно, все лежащие в палате были раненные, покалеченные офицеры, а тут — сломанная нога. И начал этот Кононенко что-то гавкать на тему — «Жиды». Ходить я еще не мог, только хватило сил запустить в него графин с водой, который разбился о гипс на его ноге. Капитан Иванов, старший из нас по возрасту, пехотинец, родом из Ленинграда, сказал Кононенко: «Убирайся из палаты! Если до вечера сам отсюда не смоешься, то мы тебя ночью задушим!» А в танковой бригаде… Как-то комбат майор Дорош, находясь в подпитии, вдруг сказал: «Хоть ты еврей, а такой парень!» Потом, увидев мое сугубо уставное отношение к нему, он оправдывался, уверял, что в институте все его друзья были евреями. Не помню каких-то антисемитских высказываний в свой адрес и во время моей службы в дивизионе бронепоездов. Но состояние «перманентной войны» с антисемитскими предрассудками всегда обязывало меня первым идти вперед и соглашаться на любое гибельное задание. Этот пресловутый «еврейский комплекс» — мол, не дай бог кто-то скажет: «Еврей кантуется», заставлял меня быть бесстрашным в бою. Хотя я был обычным трусом и, как все, мечтал выжить на войне. А в нашей танковой бригаде антисемитам было очень тяжело открывать свое поганое хайло и орать: «Евреи в Ташкенте от фронта отсиживаются!» Комбриг — еврей, зампотех — еврей, командира лучшей роты звали Абрам Коган, одним из лучших механиков-водителей бригады был одессит Вайншток, да и во многих экипажах было как в песне — «кругом одни евреи». И этот список можно продолжить… Коган, Вайншток, Сегал, Ицков, Урманов погибли в 1944 году. И еще несколько ребят-евреев, с которыми я познакомился, из нашей и из соседней 120-й танковой бригады, тоже сгорели в танках. Но если честно, я тогда совсем не разделял людей на русских и евреев, украинцев и татар. Для меня было важно только одно — ходит человек в атаку или нет, а его национальность меня мало интересовала. Но что такое антисемитизм, в широком диапазоне — «от бытового до государственного», пришлось на своей шкуре хорошо узнать начиная с 1945 года.

— Некоторые танкисты из тех, с кем мне довелось встречаться, рассказывают, что во время рейдов по тылам врага все захваченные в плен немцы уничтожались на месте, и разными способами. Но эти же самые танкисты, кстати, все бывшие механики-водители, отказываются от включения подобных эпизодов в текст интервью для публикации, Я их понимаю. Не хотят люди оставлять подобную память о войне. А как в вашей бригаде обстояло дело с «этим вопросом»? Что вам ответить на ваш вопрос?

Вы зря думаете, что я чем-то отличаюсь от тех танкистов, с которыми вы уже беседовали. И мне не хочется откровенно рассказывать о подобных случаях. Единственное мое преимущество перед ними — наша бригада не участвовала в рейдах. Мы были бригадой прорыва. А в рейдах пленных девать, как правило, некуда. Разве что накормить и домой отпустить, или назад, на боевые позиции. Всякое случалось… Ствол у пушки на Т-34–85 длинный, и власовца повесить на стволе, чтобы продемонстрировать силу сидящего в танке перед подъемным механизмом пушки, могли спокойно… Право на месть у нас было. Но не было у нас заранее запланированного, осмысленного зверства по отношению к пленным солдатам вермахта. Не было «домашних заготовок». После обычного боя на передовой пленных немцев вообще не трогали. Могли только им «карманы облегчить», но не расстреливали. Один эпизод меня потряс до глубины души. В Белоруссии захватили в плен большую группу немцев и власовцев. Приехал комбриг Духовный и пошел вдоль строя пленных. Вдруг перед ним на колени упал немец и стал на чистом русском языке молить о пощаде. Побелевший лицом полковник Духовный достал пистолет и застрелил его… Комбриг обернулся к нам и сказал: «На Хасане я был командиром танка, а он моим механиком-водителем. На финской войне я командовал ротой, а он был у меня командиром взвода. Когда началась война, он был ротным в моем батальоне, но в 1941 году он „пропал без вести“. Он был мне другом, и я всегда переживал о его судьбе. И вот сейчас я встретил предателя!» Мы стали искать среди пленных других власовцев. Кого нашли — сразу прикончили. Немцам, возможно, тоже досталось по ходу… Вообще границы понятия «гуманность» на войне не были четкими.

— Каким было отношение танкистов к «трофейной» теме? Я не имею в виду «продуктовые и огнестрельные трофеи».