Циничные теории. Как все стали спорить о расе, гендере и идентичности и что в этом плохого - Хелен Плакроуз

маргинализированной расовой группы обладает уникальным голосом и создает контрнарратив, который считается достоверным в той мере, в какой он, в рамках все той же Теории, «аутентичен» (принцип знания), оспорить его прочтение ситуации нет никакой возможности. По этой причине все, что маргинализированный индивид интерпретирует как расизм, по умолчанию считается расизмом – эпистема, поощряющая недобросовестность и предвзятость подтверждения (confirmation bias)[315]. В результате исследования наполняются теориями, выстроенными на других теориях (и Теории), к которым неприменимы никакие критерии фальсифицируемости. Между тем адепты критической расовой Теории активно занимаются поиском скрытых и явных случаев расизма и не успокаиваются, пока не отыщут их. Они не обращают внимания на никакие альтернативные объяснения или смягчающие обстоятельства: расизм не только вездесущ и встроен в системы, он также абсолютно непростителен. Это может приводить к публичной порке и групповой травле и приковывает все наше внимание к расовой политике, которая неизбежно становится все более чувствительной и напряженной материей.

Кроме того, постоянная громогласная интерпретация всего вокруг как расизма вряд ли может помочь как белым людям, так и меньшинствам. Она может даже помешать активистам-антирасистам, спровоцировав скептицизм и негодование и тем самым нежелание содействовать достойным инициативам по борьбе с расизмом. Некоторые исследования уже показали, что специальные курсы, на которых рассказывается про разнообразие (diversity courses) и представителям доминирующих групп внушается, что расизм повсеместен и они лично его укрепляют, приводят лишь к росту враждебности по отношению к маргинализированным группам[316]. С точки зрения психологии это не очень хорошая идея – твердить людям, которые не думают, что они расисты, и даже, возможно, всячески презирают расизм, что не быть расистами попросту не в их силах, а затем просить их о помощи. Еще менее продуктивно указывать, что даже их собственные благие намерения являются доказательством скрытого расизма. Но хуже всего противоречивые послания: например, говорить людям, что если они замечают расизм, то это потому, что они расисты, а если не замечают, то это потому, что их привилегированное положение позволяет им не замечать расизм, что тоже является расизмом. Наконец, уделяя столь пристальное внимание расе и возражая против «цветовой слепоты» – отказа присваивать расе социальное значение, – критическая расовая Теория угрожает снять социальное табу на оценку людей по их расовому происхождению. Подобное навязчивое внимание к расе в сочетании с критикой либерального универсализма и индивидуальности (по большей части рассматриваемых Теорией как миф, выгодный белым людям и закрепляющий статус-кво) вряд ли выльется во что-нибудь хорошее как для меньшинств, так и для сплоченности общества в целом. Такие взгляды разрывают ткань, удерживающую от распада современные общества.

6. Феминизмы и гендерные исследования

Упрощение как усложнение

Феминизм, сражающийся за улучшение жизни более чем половины населения Земли, – одно из самых значительных общественных движений в истории человечества, по крайней мере за последние сто лет. Он всегда вызывал споры и был нелюбим многими – возможно, по причине своих успехов. Однако на рубеже тысячелетий что-то изменилось. Появление «более изощренного»[317] подхода под названием интерсекциональность, который объединил многие Теории, связанные с идентичностью, и привлек впечатляющее число активистов, двинуло львиную долю феминистских исследований и активизма в новом направлении. Либеральный, материалистический и радикальный подходы, характерные для феминизма на протяжении большей части предыдущего столетия, были почти полностью вытеснены новым интерсекциональным подходом. Многочисленные оси маргинализированной идентичности были прочерчены Теорией прямо под носом у прошлого поколения феминисток, а вместе с ними возникла и ранее не существовавшая потребность рассматривать через увеличительное стекло потенциальное угнетение, нетерпимость, несправедливость и притеснение – а также причастность самого человека к системам власти и привилегий. Эти изменения были настолько стремительными и основательными, что к началу 2000-х появилась вереница работ – своего рода академический предсмертный хрип, – в которых доказывалось, что материалистический и радикальный подходы к феминистской Теории все еще необходимы[318]. Немного спустя эти труды уступили место новым – объясняющим произошедший резкий сдвиг и доказывающим, что новое направление развития высокой культуры феминистской мысли в академии является верным.

Со стороны интерсекциональный подход выглядит раздражающим, вздорным и малопонятным. Он похож на вставшую кружком расстрельную команду – настолько часто он наносит вред самому себе из-за мелких внутренних разногласий и обид. К этому приводят призывы к разным угнетенным «племенам» поддерживать друг друга: под знаменем сначала «союзничества», а затем «солидарности» – в дальнейшем оба эти понятия проблематизируются Теорией, поскольку «центрируют» потребности более привилегированных союзников в ущерб все более и более специфическим группам угнетенных меньшинств. Трудно отделаться от впечатления (и вполне верного), что этот подход просто не может добиться ничего полезного – и, возможно, так и задумывалось.

Феминизмы тогда и сейчас

Справедливости ради, феминизм никогда не представлял собой единого фронта. Возможно, это связано с тем, что феминизм, согласно своему самому базовому определению, означает «веру в гендерное равенство», и в этом смысле большинство людей сегодня – феминисты[319]. Однако феминистские исследования и активизм всегда были в основным идеологическими и теоретическими, а доминирующие идеологии и теории со временем претерпевали значительные изменения, что сопровождалось междоусобными распрями. Поэтому в политическом и философском смысле феминизм включает в себя головокружительное количество лагерей: радикальные культурные феминистки, радикальные лесбиянки, радикальные либертарианские феминистки, сепаратистки, французские психоаналитические феминистки, вуманистки[320], либеральные феминистки, неолиберальные феминистки, марксистские феминистки, социалистические/материалистические феминистки, исламские феминистки, христианские феминистки, еврейские феминистки, феминистки выбора[321], феминистки равенства, постфеминистки[322] и интерсекциональные феминистки[323]. Все эти группы сосредотачивают свое внимание на правах, ролях и опыте женщин в обществе, но сильно различаются в своем понимании всего перечисленного.

Очевидно, ответвлений феминизма слишком много, чтобы исследовать их всех по отдельности хоть сколько-нибудь подробно, поэтому мы ограничимся четырьмя (в сильно упрощенной форме) разновидностями феминистской мысли: либеральным, радикальным, материалистическим и интерсекциональным феминизмом. Либеральный феминизм был наиболее широко распространенной активистской формой феминизма второй волны, с конца 1960-х до середины 1980-х годов. Радикальный и материалистический виды феминизма – отчасти пересекающиеся, отчасти конкурирующие академические направления, доминировавшие в тот же период. Интерсекциональный феминизм – новая вариация, воцарившаяся в академических и активистских кругах с середины 1990-х. Интерсекциональный подход к феминизму однозначно доминирует в новом тысячелетии – и именно он стал источником глубоких изменений, описанных выше.

С самого начала активизма второй волны в 1960-х годах тремя основными направлениями феминизма были либеральный, материалистический и радикальный. Либеральный феминизм поступательно работал над предоставлением женщинам всех прав и свобод либерального общества. Он снискал популярность «на земле», в либерально настроенном обществе, и успешно изменил социальный ландшафт, в особенности рабочие отношения. Две другие формы