Циничные теории. Как все стали спорить о расе, гендере и идентичности и что в этом плохого - Хелен Плакроуз

С этим согласна и Ребекка Линд[300], которая определяет интерсекциональность как «многогранную концепцию, признающую богатство многочисленных социально сконструированных идентичностей, которые в совокупности делают каждого из нас уникальным индивидом»[301]. Однако на самом деле в рамках такого подхода под «уникальным индивидом» не понимается индивид. Как уже отмечалось, число осей социального разделения в рамках интерсекциональности может быть практически бесконечным, однако их недопустимо сводить к индивидуальному. Теория настаивает, что для того, чтобы по-настоящему понять общество, людей и их опыт, необходимо понять различные группы и социальные конструкты, окружающие их. Этот концептуальный сдвиг содействует групповой идентичности и, следовательно, политике идентичности, которая часто бывает радикальной.

По причине своей высокой универсальности инструмент интерсекциональности привлекает специалистов из различных областей, начиная от правового активизма и академического анализа до позитивной дискриминации и теории образования[302]. С охотой взял интерсекциональность на вооружение и мейнстримный активизм – особенно ее концепцию привилегированности, которая зачастую продвигается с агрессивной и пугающей настойчивостью.

Мем Социальной Справедливости

Возможно, значительное расширение сферы влияния интерсекциональности было неизбежным процессом. Анж-Мари Хэнкок в своей книге, посвященной интеллектуальной истории интерсекциональности, фиксирует ее растущую популярность в качестве как предмета академических исследований, так и своеобразного мема, отмечая, что в интернете доступно множество различных определений и концептуализаций интерсекциональности[303]. Хэнкок пишет: «В результате интерсекциональность как аналитическая схема находится в процессе достижения максимальной актуальности в академической среде, некоммерческом секторе (включая глобальную филантропию) и политике»[304]. В популярной культуре, отмечает Хэнкок, к интерсекциональности часто апеллируют для отмены людей; самые разнообразные общественные деятели, начиная с Мишель Обамы и заканчивая феминистской организацией Code Pink, подвергаются критике за неспособность «понимать существующий многогранный механизм власти и действовать с позиции его глубокого осознания»[305]. Обращаясь к критической расовой Теории, Хэнкок утверждает, что в процессе популяризации интерсекциональность «отбеливается» и «меметизируется», становясь проблематичной сама по себе. Для Хэнкок опасность «отбеливания» интерсекциональности и отдаление ее от опыта черных женщин[306] присутствует на всех уровнях, будь то прослеживание истоков концепции в трудах Фуко (белого мужчины) или включение в нее бесчисленного множества форм упрощенной культурной критики, которое она неодобрительно называет меметизацией[307].

Как отмечает Хэнкок, интерсекциональность стала хитом и моментально получила новые и неожиданные применения – особенно в активизме, – многие из которых обосновываются соответствующей академической литературой. В 2017 году сама Креншоу отмечала, что интерсекциональность вышла за намеченные ею границы и из деятельности, направленной на борьбу с угнетением, превратилась в способ обсуждения замысловатых пересечений маргинализированных идентичностей[308]. Таким образом, помимо путаницы, возникающей по причине их крайне интерпретативного подхода, укорененного в Теории с ее постмодернистскими принципами и сюжетами (неоднократно описанными нами), критическая расовая Теория и интерсекциональность характеризуются существенными внутренними расхождениями, пессимизмом и цинизмом. Убеждения, что снижение расистских настроений в значительной степени иллюзорно, а белые люди предоставляют небелым права и возможности только тогда, когда это соответствует их интересам, могут приводить к вспышкам сильной паранойи и агрессии, особенно среди активистов, в университетских кампусах и в конкурентной рабочей среде. Периодически такие вспышки разрушают институты изнутри, особенно когда добропорядочные люди, не желающие постоянно защищаться от обвинений в расизме и сочувствии идеям белого превосходства, сдаются на милость своих соперников, отступают или избегают подобных ситуаций[309].

Фирменный параноидальный тип мышления критической расовой Теории, предполагающий, что расизм есть везде и всегда и только и ждет, чтобы его обнаружили, вряд ли можно назвать здравым или полезным. Непоколебимая вера в то, что кто-то подвергнется или подвергается дискриминации, и попытки выяснить, как именно это происходит, едва ли помогут в чем-либо, а порой и вовсе усугубляют ситуацию. Адвокат Грег Лукианофф и социальный психолог Джонатан Хайдт в книге «Кодирование американского разума» описывают этот процесс как разновидность обратной когнитивно-поведенческой терапии (КПТ), ухудшающей психическое и эмоциональное здоровье людей[310]. Основная цель КПТ – научиться не видеть во всем катастрофу и не интерпретировать каждую ситуацию в максимально негативном ключе, а выработать более позитивное и жизнерадостное отношение к миру, чтобы жить как можно более полной жизнью. Если мы приучим молодое поколение видеть оскорбления, враждебность и предрассудки в каждом взаимодействии, мир все чаще будет казаться им враждебным, и они не смогут в нем преуспеть.

Благородные цели, ужасные средства

Критическая расовая Теория и интерсекциональность стремятся покончить с расизмом, сделав так, чтобы каждый человек в любое время и в любом месте больше задумывался о вопросе расы, – но используют для этого весьма сомнительные средства. Они исходят из того, что расизм – привычное и постоянное явление, а проблема заключается в том, что люди, особенно люди белого цвета кожи, не видят, не признают и не решают ее. Как заявили академические активисты Хизер Брюс, Робин Дианджело, Гида Суони и Эми Турбер на престижной Национальной конференции по вопросам расы и педагогики в Университете Пьюджет-Саунда в 2015 году[311],

вопрос не в том, «Имел ли место расизм?», поскольку это предполагается по умолчанию, «а скорее „Как расизм проявился в конкретной ситуации?“». То есть мы должны предполагать, что расизм есть всегда и наша работа – следить за ситуацией, чтобы находить тому подтверждения. Это напрямую следует из убежденности, что «все члены общества встроены в систему расизма социализацией, пусть и в разных социальных пространствах», и что «от расизма получают выгоду все белые люди, независимо от их намерений»[312]. Эти заявления – квинтэссенция критической расовой Теории – вызывают в памяти знакомые императивы: «Расизм необходимо беспрестанно выявлять, анализировать и оспаривать. Останавливаться нельзя» и «Расовый статус-кво устраивает большинство белых. Поэтому все, что сохраняет комфорт белых, попадет под подозрение». Более того, «сопротивление – предсказуемая реакция на антирасистское образование, и поэтому необходимо продумать стратегию и открыто разобраться с этим[313].

Основные проблемы критической расовой Теории заключаются в том, что она возвращает социальную значимость расовым категориям и разжигает расизм, носит чисто теоретический характер, полагается на постмодернистские принцип знания и политический принцип, крайне агрессивна, отстаивает свою значимость для всех аспектов социальной справедливости и (не в последнюю очередь) руководствуется тем, что расизм – привычное и постоянное явление, которое есть везде и всегда. Следовательно, каждое взаимодействие между человеком с доминирующей расовой идентичностью и человеком с маргинализированной идентичностью должно характеризоваться дисбалансом власти (политический принцип). Задача Теоретика или активиста – привлечь внимание к этому дисбалансу, который часто называют расизмом или белым превосходством, чтобы можно было приступить к его ликвидации. Кроме того, понимание расизма как вездесущего и беспрестанного явления придает ему мифологический статус, подобно греху или пороку[314]. Поскольку предполагается, что член