Кит на пляже - Винко Мёдерндорфер

Из кухни раздаётся звон. Что-то упало на пол. Чашка, наверное. Мы слышим голос Игоря:

– Это не я… Мама разбила. Зачем? Зачем мама разбила?

Потом слышим шёпот мамы:

– Ничего страшного, ничего страшного. Тсс-с-с!

– Она съела почти все мамины таблетки, – продолжает Петра. – Её едва спасли.

Из кухни показывается мама. Сразу за ней идёт Игорь:

– Это не я, не я…

– Она жива? – громко спрашивает мама.

– Да, с Барбкой всё в порядке! – кричу я.

– Ну да, она в больнице. Я же сказал, – удивлённо говорит Алекс.

Папа резко встаёт и запускает ладонь в свои редеющие волосы. Он всегда так делает, когда очень волнуется.

– А чего вы сразу не сказали? Ну, знаете, дети мои… – говорит он, возбуждённо расхаживая по комнате. – Со мной чуть удар не случился.

– Ну, там в основном был аспирин и всякие витаминки, так что… – поясняет Алекс.

– Но всё равно ей промыли желудок, и она сейчас в больнице, – добавляет Матевж.

Мама опускается на канапе.

– Слава богу!

И продолжает:

– Какие ж вы глупости делаете. Вообще не понимаете, что вы для нас значите. – Мамино лицо вдруг становится очень беззащитным. Не помню, видела ли я её когда-нибудь такой. Мне кажется, что у неё светятся глаза. Она смотрит на меня и говорит: – Ника вчера вечером… – и замолкает. Только смотрит на меня. Это не был осуждающий взгляд, к каким я привыкла, стоило мне закатить глаза на её «зал» или что-нибудь в этом роде. Сейчас в её взгляде была какая-то нежность и не наигранная – настоящая.

Петра сразу же с неподдельным интересом спрашивает:

– Что случилось вчера вечером?

Мама улыбается и говорит:

– Вам Ника сама расскажет.

– Вас бы всех, – говорит папа, – вас бы всех… – Но не заканчивает предложение. – Ну, главное, что всё хорошо.

– Да, нам литераторша сказала, что всё в порядке, – говорит Петра, – но всё равно ужас! Собиралась-то она всерьёз. Ужас же!

– Это ещё повезло, что там был только аспирин и витаминки, – говорит Алекс.

Папа кивает.

– Да, вы правы. Ужасно, когда молодой человек о чём-нибудь таком думает. Жизнь же так прекрасна.

– Жинзь прекрасна, – говорит Игорь.

Мы смотрим на него. Игорь стоит между нами и улыбается. Ему приятно, что мы на него смотрим. Губы у него растянулись в огромную, действительно очень большую улыбку. Он сморщил лоб, а на его огромных щеках появились глубокие ямки.

– Жинзь прекрасна, – говорит он снова и разводит руками.

Петра встаёт, подходит к нему и обнимает его. И я обнимаю своего брата Игоря. И Алекс, и Матевж, и Милан. Мы обнимаемся. Игорь в полном восторге. Сквозь объятия я слышу, как он бормочет:

– Будешь моя любимая, любимая будешь…

Это продолжается некоторое время. На мой вкус, слишком долго. Да, мы все расчувствовались, но не обязательно это так долго демонстрировать. Хотя мне немножко нравится. Алекс стоит рядом со мной, его голова прикасается к моему плечу, а другой рукой он Петру тоже обнимает.

– Может, можно её навестить? В смысле, в больнице? – говорит папа.

– Да, наверное, ещё слишком рано, – возражает мама. – Скорее всего, ей надо ещё день-другой побыть одной.

– Нет, она обрадуется! – почти кричит Петра. – Я говорила с её мамой. Ничего ужасного с ней не делали, только желудок промыли. Она сказала, что врачи разрешат, а Барбка очень обрадуется.

– Ну так что же, – решительно говорит папа, – пошли навестим Барбку!

Одноклассницы и одноклассники

Ехать, видимо, имеет смысл на папиной машине. Но поскольку там места всем не хватит, мама сказала, что меня и Игоря она возьмёт с собой, в свою машину. Я села на переднее сиденье, а Игорь сзади. Он сразу стал возиться с ремнём безопасности. Ему никак не удавалось воткнуть застёжку в замок. Мама уже села за руль, но, увидев в зеркало, как он мучается, устало вздохнула и собралась выходить, чтобы ему помочь.

– Я помогу, – сказала я и тут же оказалась рядом с Игорем на заднем сиденье.

– Я сам, сам, сам, – бубнил Игорь.

– Конечно, ты сам. Я тебе только помогу немножко. – И я направила его руку с застёжкой, пока та не щёлкнула в замке. – Вот и всё!

Садясь обратно на переднее сиденье, я почувствовала, что мама на меня смотрит.

– Что-о-о? – спросила я.

– Ничего, – ответила она и выехала на улицу, где мы встали у тротуара и подождали, пока выедет и объедет нас папина машина, а потом медленно поехали за ней.

Некоторое время мы молчали. Игорь на заднем сиденье тоже сидел тихо, рассматривал дома, улицы и автомобили. Игорю очень нравится ездить на машине. Вокруг много всего происходит. Он так увлечён происходящим, что вообще не реагирует, если ему что-то сказать. Много раз уже бывало так, что он не хотел выходить из машины. Хотел ещё, ещё, ещё…

– А ты понимаешь… – говорит мама, когда мы останавливаемся на светофоре.

– Мм?

– …что ты сейчас первый раз в жизни помогла Игорю?

Всегда, когда мы ездили куда-нибудь на машине, я давала им пристегнуть его, заботиться о нём. Но они меня никогда ни о чём и не просили.

Я ничего не отвечаю. По-моему, и не нужно. Собственно, мама ни о чём и не спрашивала. Она высказала своё наблюдение. Поэтому я только киваю. И мы опять молчим до следующего светофора.

– Я вчера страшно перепугалась, – говорит мама.

«Ну вот», – думаю я. Снова придётся выслушать всё с самого начала. С родителями главная проблема в том, что они не умеют остановиться, думают, что мы не слышали, что они говорят, и поэтому они точно знают, что нужно всё ещё раз повторить.

– Да я знаю, что ты думаешь, – продолжает мама. – Что я давлю на тебя, что мы это уже проехали, что я всё это повторяю, как испорченная пластинка.

– Как что?! – удивляюсь я.

– А! – Мама машет рукой. – Испорченная пластинка. Мы так раньше иногда говорили. Когда ещё были пластинки.

– Ага, – киваю я, – в прошлом тысячелетии.

Мама смотрит на меня и улыбается:

– Да, в прошлом тысячелетии.

Потом она опять молчит до следующего светофора. И говорит:

– Я только вот что хочу сказать…

Я поворачиваю голову. Она знает, что я смотрю на неё, но сама смотрит куда-то вверх, на красный сигнал светофора.

– Я перепугалась. Но я знала, что бояться нечего.

Ну, думаю я, ты уже реши, перепугалась ты или бояться было нечего.

– Несмотря ни на что, я не волновалась за Игоря. Потому что знала, что он с тобой.

Теперь она смотрит на меня. Мы смотрим друг на друга. У неё голубые глаза. Как у меня. Потом она прикасается к моему лицу. Из машины за нашей спиной раздаётся несколько раздражённых гудков. Давно зелёный свет.

Мама паркует машину прямо рядом с папиной на больничной парковке. Она выключает двигатель, вынимает ключ, потом поворачивается ко мне и улыбается:

– Не буду больше носить тёмную одежду. Не потому, что тебе не нравится, а потому, что она меня старит. – И выходит из машины, хлопнув дверью.

Смешно всё-таки, думаю я, помогая Игорю вылезти. Маме всегда надо, чтобы последнее слово оставалось за ней.

В больницу мы входим как небольшая воинская часть, полностью составленная из новобранцев, или, по крайней мере, как необычное, абсолютно