Россия в шубе. Русский мех. История, национальная идентичность и культурный статус - Бэлла Шапиро
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рубежным периодом, изменившим обывательское отношение к моде, стала середина 1920-х годов. Поточная мехобработка, организованная Сташевским, как известно, была рассчитана на массовый сбыт продукции среднему классу. Курс был взят на «идеологически верные» модели одежды, созданные отечественными специалистами.
В условиях невысокой покупательной способности крайне важно было добиться минимальных цен на товары. Модельеры, промышленники и торговцы ориентировались преимущественно на дешевые виды меха и на имитации. Низкая покупательная способность ставила преграды дорогим долгополым меховым одеждам; намного лучше продавались короткие жакеты и меховая отделка[740].
О, сколько
женского народу
по магазинам
рыскают
и ищут моду,
просят моду,
последнюю
парижскую!
Стихи поэта
к вам
нежны,
дочки
и мамаши.
Я понимаю –
вам нужны
чулки,
платки,
гамаши.
Склонились
над прилавком ивой,
перебирают
пальцы
платьице,
чтоб очень
было бы
красивое
и чтоб
совсем не очень
тратиться, –
писал В. В. Маяковский (Последний крик, 1929)[741].
В 1930 году Надежда Ламанова создала модные меховые модели для Международной выставки пушнины в Лейпциге, после чего возглавила Модельную мастерскую Мехкомбината. В НИИ меховой промышленности работали ученики Ламановой. На этом этапе уже можно говорить о меховой советской моде как о молодом, но успешно оформляющемся явлении[742].
Изменения произошли не в одночасье: еще в 1928 году можно было встретить утверждение, что мода уродлива и дает совершенно нездоровую одежду[743]. А всего двумя годами ранее на страницах «Журнала для хозяек», крайне дешевого и поэтому популярного издания, сурово осуждалась трата на новые туалеты, так как «чтобы иметь все эти мелочи, женщины иногда отказывают себе в насущном… как всякая страсть, она, несомненно, будет изжита сама собой», – надеялся автор статьи «Наши предрассудки»[744]. Интерес к новой и красивой одежде, модным заграничным мелочам, косметике порицался, считался мещанством, – крайне негативным явлением из области мелкобуржуазной идеологии потребительства и накопительства, мешающим строить новый быт и – шире – тормозящим культурный прогресс[745].
Тем более важным стало открытие все в том же знаковом 1930 году первого в СССР косметологического Института красоты на Арбате, организованного по новейшей американской системе: декларировалось, что «все „секреты“ модных европейских салонов, за огромные деньги открывающиеся для буржуазных дам, мы сделаем доступными советской женщине»[746]. Вектор общественного мнения изменился, представляя новую точку зрения: «неужели нужно осуждать женщину за то, что она хочет быть нарядной и изящной?»[747].
С ростом народного благосостояния во второй пятилетке (1933–1937), согласно знаменитому лозунгу «Жить стало лучше!» (1935) потребителю – с ростом его заработной платы – стал доступен уже довольно широкий ассортимент меховых изделий: это дамские манто, шугаи (женские полупальто), мужские полупальто, горжеты, шарфы (палантины), отдельные воротники для пальто и воротники в комплекте с обшлагами (так называемые «приборы»), головные уборы[748]. Меховая отделка приобретала больший размер: воротники и обшлага заметно увеличиваются.
Меховая «роскошь» для среднего класса пользовалась устойчивым повышенным спросом. Количество меховых изделий, имеющихся у обывателей, заметно увеличивалось; в самостоятельные отрасли уверенно выделились производства, занятые чисткой, починкой, хранением мехов и готовых изделий[749]. Но и теперь еще модную меховую вещь очень ценили и берегли, многократно чинили, по возможности – перешивали, передавали от старшего поколения семьи к младшему[750].
В послевоенное время меховой рынок получил новый импульс развития: так сказалось на нем массовое изготовление военной одежды (овчинных тулупов, полушубков, рукавиц и головных уборов) и прежде всего вынужденное освоение новых технологий и стандартизации одежды, наращивание производственных мощностей. Стимулирующим фактором выступило близкое знакомство масс с иностранной меховой модой – трофейными шубками и шапочками, муфтами, меховыми перчатками и ботиками. Журналы и кинофильмы, зачастую тоже трофейные, поддерживали интерес к моде, демонстрируя новую и доступную модную одежду.
Кинематографическим символом новой эпохи потребления можно назвать беленькую муфточку Леночки Крыловой (Людмила Гурченко) из «Карнавальной ночи» Э. Рязанова (1956). В кинотеатрах эту комедию видели почти 50 млн человек – абсолютный рекорд проката того времени![751] В самом скором времени фильм приобрел значение культового, а костюм его главной героини – белая муфточка и черное платье с пышной юбкой в стиле диоровского New Look – были многократно растиражированы модницами.
Мода получила легитимность «на местах», поддержанная советским легпромом, который – конечно же, с переменным успехом – старался соответствовать девизу нового времени: «не отставать от жизни, от моды»[752]. «Советская девушка должна смело ходить в том, что мы внедряем», – заявляла модельер Елизавета Тимофеевна, героиня еще одной кинокомедии Э. Рязанова «Девушка без адреса» (1957). «Советская девушка» в лице миллионов поклонниц моды была с ней согласна. Основная задача, поставленная перед советской пушно-меховой отраслью, – первичное насыщение емкого отечественного рынка качественными и, по возможности, модными меховыми изделиями – была выполнена.
Материал завтрашнего дня
…да здравствует семиэтажный универмаг!
Катаев И. И. Сердце (1927)
Разговор об экспериментальной советской меховой моде был бы неполным без истории о синтетических шубках – предмете мечтаний многих модниц эпохи молодости Л. Гурченко и Э. Рязанова. Советская власть настойчиво старалась поддерживать Россию «в шубе», какой бы эта шуба ни была.
Мысль о возможности создания искусственного волокна впервые возникла на фоне идеи о дороговизне натурального шелка (в книге английского естествоиспытателя Роберта Гука «Микрография», 1665). Нерентабельность уже известных способов его производства непрестанно стимулировала изобретательскую мысль к поискам новых решений. По состоянию на 1928 год в мировой промышленности искусственного волокна (по двенадцати ведущим странам) было занято 200 тысяч человек[753]. В 1930 году американская компания DuPont синтезировала неопрен, в 1935 году – нейлон.
Об утопическом направлении отечественной научно-технической мысли, как и о ее уровне развития в это время, некоторое представление дает разработка некоего Ф. И. Труханова (1932), где описываются «известные в настоящее время устройства и способы изготовления искусственных мехов путем замораживания волоса с последующей заливкой освобожденных… кончиков волоса каким-либо веществом, образующим затвердевающую эластичную пленку, относится к использованию волоса, уже согнанного со шкуры… изготовление искусственного меха производится одновременно с отделением волоса от шкуры»[754].
К внедрению в производство искусственного меха как «материала завтрашнего дня» в легкой промышленности и зарубежные, и отечественные изобретатели приблизились только во второй половине 1950-х годов: ранее силы перенаправлялись на военные цели, где главной областью применения новых революционных материалов и технологий была автомобильная и авиационная промышленность. Производителям поставили задачу максимально приблизить внешний вид искусственного меха к виду натурального меха[755]. Для этого был разработан ряд специальных отделочных операций: прочес с поднятием ворса, отколачивание, стрижка, полировка электризацией, термофиксация и электроглажение[756]. Отделку пока еще пытались проводить по аналогии с натуральным мехом[757]. Изобретателями решались и частные проблемы производства: «распушивания ворса» искусственного меха,
