Скорее счастлив, чем нет - Адам Сильвера

чтобы она чувствовала себя нормальной и любимой, но ничего не выходило. Тогда они обратились в Летео и сделали ее нормальной.

Я не хочу быть собой.

Не хочу всю жизнь сомневаться, примут ли мои друзья меня таким, как есть. Не хочу видеть, что будет, если не примут. Не хочу, чтобы мои особенности мешали мне дружить с Томасом. Потому что не быть с ним и так хреново, но знать, что наша дружба однажды кончится, потому что я просто не выдержу, – вообще нереально.

Конечно, перестать быть собой – это обман, но, если мне только каким-нибудь образом удастся накопить на операцию Летео, мое будущее станет радужнее. Сейчас на меня свалилось слишком много дерьма. Почему быть счастливым так тяжело?

У всей этой затеи с Летео есть большой недостаток: если ты несовершеннолетний, без взрослых тебя даже на консультацию не пустят. Отца у меня уже нет, просить Эрика сходить со мной я точно не буду, а значит, придется рассказывать маме, что именно я хочу забыть, а это примерно так же ужасно, как в детстве, когда она водила меня к парикмахеру и объясняла, какую стрижку я хочу. Вот только Летео – не парикмахерская, скорее уж клиника по удалению татуировок. Придется рассказать все.

Я бегу в Вашингтонскую больницу – перехватить ее перед ночной сменой в супермаркете. Надо только дорогу перебежать, это явно не самое сложное за сегодня. Нет, самое сложное было, когда я работал утреннюю смену, от кого-то из посетителей пахнуло одеколоном Томаса и у меня, блин, тупо разболелось сердце. Вот после этого выжить было реально сложно. Я устал.

Я добегаю до маминого кабинета. Она как раз договаривает по телефону.

– Аарон…

Я закрываю дверь и сажусь. Мое признание типа как бы сильно огорошит маму, но если я все расскажу и она со мной согласится – а она согласится, потому что желает мне только счастья, – тогда я стану счастливым обманщиком. Что самое классное, я даже этот неловкий момент забуду.

– Сынок, что случилось? Тебе нехорошо?

– Нормально, – отвечаю я и снова вру. Как мне может быть нормально, если я сам ненормальный? Меня накрывает все сразу: страх, неприятие, неуверенность. Хорошо, что рядом сидит мама и, если что, может меня обнять. В детстве ее объятия всегда меня спасали: например, когда я бегал по коридорам и меня поймали охранники, или когда мы играли в баскетбол и отец Дэйва Тощего назвал меня бестолковым дылдой, или каждый раз, когда мне было стыдно или я чувствовал себя ни на что не годным.

– Рассказывай, – говорит мама, взглянув на часы в углу монитора. Она меня не торопит – тем более она же не знает, что я собираюсь сказать, – просто не забывает, что время – деньги, а с деньгами у нас проблемы.

– Мне нужна операция Летео.

Мама перестает коситься на часы. Я не выдерживаю ее пристального взгляда и принимаюсь рассматривать стол. Интересно, когда сделана вон та фотография, где папа сидит в дедушкином кресле-качалке с Эриком на коленях и мной на плечах?

– Аарон, в чем бы ни было дело, прошу тебя…

– Нет, мам, послушай, нужно успеть побыстрее, а то я уже почти свихнулся, а что будет, если этого не сделать, даже думать боюсь…

– Что такое могло случиться, что ты хочешь это забыть?

– Надеюсь, тебе не больно это слышать, но у меня… У меня было… – Я думал, что смогу это выговорить, ведь, если все получится, мне недолго это помнить. Но даже этой мысли недостаточно для того, чтобы не бояться здесь и сейчас. – В общем, у меня было кое-что с Томасом. Может, ты и так в курсе, потому что, ну, это было очевидно.

Мама разворачивает ко мне стул и берет меня за руку.

– Ясно… Но что в этом плохого?

– Я. Я плохой.

– Сынок, все с тобой нормально. – Она обнимает меня одной рукой, кладет голову мне на плечо. – Чего ты ожидал? Что я тебя выпорю? Касторкой оболью?

– Неважно, лишь бы помогло! – выговариваю я сквозь слезы. Когда мама говорит, что ты хорош таким, какой ты есть, это реально страшно. А жить с этим всю жизнь… – Мам, мне нужно начать с чистого листа! С Томасом ничего не вышло. После того, что ты пережила в апреле, я обещал все тебе рассказывать, и вот, рассказываю: из-за Томаса у меня случилось настоящее откровение. Но он-то еще не прозрел, и не знаю, могу ли я заставить его прозреть.

– От меня-то ты чего хочешь?

– Помоги мне стать нормальным!

Мама уже тоже всхлипывает и сжимает мою руку:

– Аарон, спасибо, что все рассказал. Я всегда говорила и еще не раз повторю: я люблю тебя таким, какой ты есть. Не торопись решать насчет Летео. Давай лучше еще поговорим или сходим к твоему психологу…

– Доктор Слэттери – просто идиот! Не трать на него деньги! Только Летео может мне помочь! Нельзя выбрать, какой пол тебе нравится, но можно сделать операцию и стать нормальным!

Я высвобождаю плечо из-под маминой головы, а то такое чувство, что я прошу какую-нибудь бессмысленную дорогущую фигню. Я в курсе, что мои ровесники часто бывают импульсивными, но если твой сын уже пытался покончить с собой и теперь просит помочь ему начать жизнь заново – ты как любящий родитель просто берешь и подписываешь где скажут!

– Нет, Аарон. – Мама отпускает мою руку и встает. – Мне пора на работу. Вечером все обсудим и…

– А, забудь! – Я выбегаю из ее кабинета и только ускоряюсь, слыша, как она снова и снова зовет меня. И только на углу улицы я наконец стираю с глаз слезы.

Я достаю телефон. Очень тянет набрать Томаса или Женевьев, но нельзя. И Брендана тоже, он уже наверняка сложил все детали моего стремного пазла в форме Томаса. Остальные, наверно, тоже. Я листаю телефонную книгу: Брендан, Деон, Колин, Малявка Фредди, папа…

Набираю Эванджелин. Не берет.

Я оседаю по стенке. Нахрена я вообще нужен в этой долбаной вселенной, вывернувшей мне нафиг все мозги? Подкрадываются мысли, которые мне нельзя думать. Зовут искать забвения в краю покоя и счастья. Я реву еще громче: не хочу так, но это опять начинает казаться единственным выходом.

Звонит телефон. Не Томас, не Женевьев, но тоже классно.

– Привет, Эванджелин!

– Привет, парень. Прости, не могла взять трубку.

– Да ничего. Слушай, у меня просьба. – Я вдруг понимаю: сейчас один раз совру – и смогу всю жизнь прожить обманщиком. Смогу выбраться.