Этюды в багровых тонах: катастрофы и люди - Сергей Борисов

Разрушения были ужасны. Более других районов пострадал Ричмонд, оказавшийся в эпицентре. Не выдержав удара, рухнул железнодорожный мост, увлекая за собой десятки вагонов, переполненных пассажирами. Обрушилась крыша вокзала, погребя под собой более двухсот человек, в том числе 60 детей. Три школы были сметены в мгновение ока: из 570 школьников, находившихся в классах, уцелело только семеро. Особенно жутко выглядели бывшие классы школы, где учились дети из бедных семей. В целях сохранности инвентаря парты и лавки там были сделаны из чугуна и дюймовых досок. Они были намертво прикручены к полу. Взрывная волна снесла стены и крышу, растерзала детей, а парты и лавки… Они остались стоять под открытым небом, окрашенным в нежно-розовые тона бушующим вокруг огнем.

До основания был разрушен протестантский приют: его обитателей потом собирали буквально по частям — здесь рука, тут нога, голова. То же самое творилось на текстильной и рафинадной фабриках. Здесь выдумкой безумного писателя выглядели останки людей, заброшенные в чаны с краской и размазанные о стальные бока машин по переработке сахарного тростника.

Даже далеко от эпицентра обломки «Монблана» находили свои жертвы. Часть корабельного якоря, весившая полтонны, была переброшена через залив и там, в миле от Дартмута, упала на повозку фермера, везущего на городской рынок потрошеных кур. Фермер умер сразу, на метр впечатанный в землю. Искалеченная лошадь рвала упряжь, разбрасывая хлопья кровавой пены, а птичьи тушки сыпались и сыпались с перевернутой повозки.

А вот четырехдюймовую пушку «Монблана» нашли лишь несколько месяцев спустя еще дальше, в болоте. Хоть она никого не убила…

Когда поднятая взрывом вода схлынула, открылось побережье прохода Тэ-Нарроуз. Оно было завалено обломками, среди которых громоздились корабли. Даже крейсер «Найоб» водоизмещением 11 тысяч тонн был вышвырнут на берег на расстояние 200 ярдов от уреза воды. До неузнаваемости изувеченный буксир «Стелла Марис», будучи подброшен взрывной волной, рухнул на развалины портовой таверны, под которыми, быть может, еще были живые люди.

Огромные повреждения получил крейсер «Хайфлауэр»: на нем были вогнуты борта, сметены надстройки и мачты. Осколками убило несколько матросов, пополнивших скорбный список из тех 23 человек, которые были направлены на выручку «Монблану».

И только «Имо» по прихоти судьбы остался почти в целости и относительной сохранности. Со смятым носом и полопавшейся от нестерпимого жара краской на корпусе, он сел на мель за мысом, из-за которого и вывернул навстречу «Монблану».

Через несколько дней сухогруз стянут, слегка подремонтируют, и он отправится через океан с грузом тушеной говядины. «Норвежец» благополучно доберется до Осло, где его капитан сойдет на берег, чтобы уже никогда вновь не подняться на капитанский мостик. Его лишат такого права, хотя он будет настаивать на своей невиновности. Его выслушают, но решения не изменят, потому что норвежские чиновники также упрямы, как британские. Впрочем, когда международный суд пожелает выслушать его, те же чиновники будут всячески выгораживать соотечественника. Им удастся вывести его из-под удара, сохранив тем самым высокую репутацию норвежских моряков. А совесть… Это нечто эфемерное, ее к делу не пришьешь.

Галифакс лежал в развалинах. Однако разрушения были бы еще большими, если бы небеса неожиданно не смилостивились. Через час после взрыва с Атлантики подул ветер. Небо заволокло тучами, повалил сильный снег. Он выполнил за погибших пожарных их работу. Пожары пошли на убыль, а потом и вовсе стихли.

Вид черно-белого города вполне годился для иллюстрации к «Апокалипсису». По заснеженным улицам бродили сотни обезумевших людей в тщетной надежде найти своих близких. В водах залива было тесно от трупов людей и лошадей, которым, видно, с самого начала не суждено было добраться до Европы и пушек полковника Гуда.

— Я невиновен, ваша честь, — сказал Ле Медек и сел.

Судья посмотрел на Фрэнсиса МакКея.

— Я невиновен, — сказал лоцман.

Это было повторное рассмотрение дела о взрыве парохода «Монблан» и последовавшей за этим трагедии. Первое, начавшееся через 10 дней после катастрофы, признало Ле Медека и МакКея виновными. Тут же была подана апелляция, и вот, спустя год, дело слушалось вновь.

Для начала были оглашены официальные итоги: 1963 погибших, более 2 тысяч пропавших без вести, свыше 10 тысяч раненых.

— Только похоронная контора мистера МакГилеврея, — говорил прокурор, — за три дня изготовила 3200 надгробий. Эти цифры особенно впечатляют, если вспомнить, что за все годы войны в Европе на полях сражений погибло всего 16 жителей Галифакса!

И снова цифры: не менее 3 тысяч зданий разрушено, без крова остались 30 тысяч человек… Кто за все это ответит?

— Я невиновен, — твердил Ле Медек.

— Я невиновен, — вторил лоцман.

Вызывали свидетелей.

Мистера Уильяма Бартона, конторщика, у которого погибла вся семья, раздавленная упавшими стенами.

Домохозяйку Розалию Айкрофт из города Труто, находящегося в 30 милях от Галифакса, чья дочь стала инвалидом, изрезанная осколками оконных стекол, выбитых взрывной волной.

Суперинтенданта Харрисона. Его встретили аплодисментами.

Полковника Гуда. Да-да, полковник выжил, и это все окружающие, да и он сам расценивали как чудо. Наверное, так оно и было. Сидя в инвалидной коляске, полковник рассказал суду о встрече с Ле Медеком и МакКеем в то злополучное утро. Потом голова военного затряслась, в углах рта запузырилась слюна, и он потерял сознание.

— Видите? — хищной птицей взмахнул рукавами мантии прокурор. — Кто-то должен за это ответить!

— Но почему я? — возмутился Ле Медек.

Суд продолжался несколько дней. И вот — вердикт. Он стал полной неожиданностью для тех, кто заранее приговорил подсудимых если не к смертной казни, то к многолетнему заключению.

— Капитан Ле Медек и лоцман Фрэнсис МакКей освобождаются в зале суда с восстановлением всех прав.

Вину за происшедшее суд возложил на… обстоятельства, их странное и жуткое сцепление, сделавшее катастрофу неизбежной.

— Так бывает, — сказал, завершая свою речь, судья. — Не нам, грешным, понять, в чем тут промысел божий.

Когда шумная толпа зевак выплеснулась из здания суда, над городом зазвонили колокола, призывая верующих в храмы. И многим показалось, что никогда еще колокола не звонили так дружно. Ну, разве что в тот день — 6 декабря 1917 года. Только тогда колокола звонили сами собой, рассыпая печальные звуки в радиусе 60 миль вокруг мертвого города.

Герой Америки и «пьяный» корабль

Никогда парк «Эшбери» не видел такого количества посетителей. Казалось, 8 сентября 1934 года весь Нью-Йорк собрался здесь. Люди шли и шли, приезжали на машинах и целыми экскурсиями. Но обычные аттракционы с жалкими призами их не интересовали, все торопились к набережной, у которой стоял гигантский лайнер. Он был закопченным, с выбитыми иллюминаторами. Его борта и надстройки лохматились вспучившейся краской. Вот это зрелище!.. Через несколько дней, когда судно покинула полиция, забравшая с собой останки погибших, администрация парка организовала поездки на корабль. Любопытствующим выдавались сапоги, фонари и респираторы. На берегу развернули торговлю сувенирами: кусочки оплавленного металла, осколки стекла, пакетики с сажей шли на ура. Узнав об этом, родственники погибших потребовали прекратить кощунство, и вскоре сгоревший корабль стащили смели и отбуксировали в док судоремонтного зазода. Там его порезали на металлолом. Лайнер «Морро Касл» перестал существовать. Но тайна его гибели — осталась.

В баре было шумно, дымно. У стойки толпились жаждущие промочить горло. Они перебрасывались шуточками с барменом, который только успевал поворачиваться. В дневные часы у него хватало времени на разговоры с клиентами, сидящими вокруг стойки и неспешно потягивающими кофе, — но не сейчас, вечером, когда посетителей пруд пруди и каждый желает немедленно взбодриться уже не кофе, а порцией доброго виски. Что ж, пусть сами заботятся о себе: ищут собеседников или напиваются в одиночестве.

— Повторить!

Бармен плеснул виски в стакан и поставил перед Винсентом Дойлом, лейтенантом полиции, несколько дней назад бог знает за какие грехи переведенным из столицы штата в их крошечный Байонн.

Лейтенант взял стакан, отхлебнул, поморщился и вернулся к мыслям о своей незавидной судьбе: начальство недолюбливает, жена скандалит, детей скоро в колледж посылать, а на какие, спрашивается, шиши? А все потому, что больно принципиален! Ведь намекали ему, чтобы оставил в покое согрешившего с малолеткой конгрессмена, а он не внял. В конце концов ему, конечно же, дали по рукам и передали дело другому следователю, который вскоре благополучно его «развалил». Об этом Винсент узнал уже здесь, в Байонне, куда был сослан с грошовой зарплатой, на которую и прожить-то нельзя.