Окоянов - Дмитрий Дивеевский

– Дай хоть передохну чуток, – вырвалось у Алексея.

– Днем отдыхать будешь, давай, люби меня, – последовал ответ, и он почувствовал, как ее сильные руки требовательно заставляют его начинать любовную работу.

Алексей вспомнил, что всегда обращал внимание на эту крепкую, жизнерадостную мордовку, у которой муж погиб на германской. Удивительное дело – невысокого роста, широкобедрая и полногрудая, она выглядела хорошо сложенной и привлекательной, моложавой женщиной. Да и годков ей было не более сорока.

А Катерина уже горячо целовала его грудь, гладила мужское место и движением бедер звала его присоединиться к ней. Он почувствовал новый прилив энергии и она приняла с таким жаром, с таким любовным усилием, что его тело снова заработало как отлаженная машина, независимо от сознания, добывая из своих недр еще более острое наслаждение. А Катерина, забыв про дочь, билась в любовной лихорадке и ничего вокруг не существовало для нее в этот момент. В самой высшей точке она схватила Алексея за голову и так припала к его губам, что он потерял дыхание. Наконец она ослабила объятия и остановилась.

– Теперь спать, – подумал Булай, едва контролируя сознание. Но раздался осторожный стук в дверь. Темнота голосом Булкина спросила:

– Алексей Гаврилович, вы не слышали, там вроде бы кто-то возился снаружи.

С трудом помотав головой, Булай сел и подумал:

– Так, доигрался. Прозевал, субчиков, – он подтянул ремень на галифе, собрал силы и бросился к выходной двери. Снял с крючка, толкнул – дверь была приперта снаружи.

– Попались. Сейчас нас будут жарить.

И как бы в подтверждение его слов потянуло дымком. Снаружи запалили солому. Алексей открыл дверь в пристройку, крикнул на сеновал:

– Константин, ты как?

– Я здесь, Алексей Гаврилович. Сарайку тоже приперли. Не выйти.

Булай подскочил к двери пристройки и пнул ее ногой. Как и следовало ожидать, она не поддалась. А запах дыма становился все сильнее.

– Давай в избу, окно ломать будем. – крикнул он Булкину. Вдвоем они заскочили в избу, нашли в темноте скамью и стали бить ею в окно. Но крепкий дубовый ставень не поддавался. Женщины с ужасом следили за ними, припав друг к другу. Затем Катерина крикнула:

– Лешка, там на сеновале дверка есть. Давай туда.

Алексей сообразил, что сено на чердак подавали через верхнюю дверцу, с огорода. Бегом забрались по лестнице на сеновал и стали разгребать путь к задней стенке.

Сено, на счастье было набито не плотно и легко поддавалось. Когда добрались до дверки, желтый дым уже не давал дышать и до воспламенения оставались секунды. Алексей выбил хлипкую дверцу ногой, вытолкнул в проем женщин и прыгнул сам. За ним последовал Булкин.

Когда Булай вскочил на ноги, над домом взорвался золотой шар пламени и к небу устремился фонтан искр. Женщины отползали в сторону со стонами и охами, но, кажется, сильно не повредились. Сам он ободрал себе лицо и торс о жесткую дернину, но тоже обошелся без переломов. Да и высота была небольшой. Уже слышались крики подбегающих жителей села. «А ведь поджигатели-то где-то здесь попрятались. Им же надо видеть, что получилось, – вдруг подумал Алексей и огляделся. – Да где же им еще быть, как не в малиннике». Он бросился к густым зарослям, пальнув по ним из револьвера. Булкин топал сапогами сзади. Тут же из кустов выскочили две тени и устремились на зады огородов, к оврагу. Булай помчался вдогонку. Он настиг одного из поджигателей на дне оврага.

Съезжая по склону, тот подвернул ногу и замешкался. Подбежав вплотную и направив на него наган, Алексей узнал Филея.

– Ты… Филей, как… с какой стати? – пораженно спросил он.

Мордвин сидел в грязи. По лохматому лицу его текли слезы.

– Убивай меня. Не хочу жить, – потом поднял руку, грязным крючковатыми пальцем ткнул в него: – Ты новый жизнь хочешь, да! А с Сонькой моей что сделал? Какой мне жизнь теперь! – Из глотки его вырвалось клекотание.

– Да ты что… откуда взял?

– Я взял. Колька, сынок, подсмотрел и мне сказал. Она… блядь, а ты… коммунист… счастье всем даешь, – Филей лег в грязь и, не стесняясь, зарыдал во весь голос.

Алексей озадаченно постоял, потряс головой. Потом сунул наган за пояс, смущенно глянул на стоявшего поодаль Булкина и пошел назад, к пылавшему дому деда Паньки.

27

Оливер доложил, что Эмиль понес заслуженное наказание. На допросе ничего нового не сказал. Выл, заливался слезами. Типичный сопляк. Его замуровали в стену, вставили трубку для воздуха. Но это было лишним. Быстро затих. На таких обычно находит припадок клаустрофобии, и они умирают от ужаса. Так что, все в порядке. Звездочку маленькую в цемент вмазали. Кто посвящен, тот поймет.

28

Поначалу старики честно старались найти подходы к Ольге, но это у них никак не получалось. Анна Николаевна несколько раз приходила к ней по вечерам, приносила продукты, которые иногда привозили мужу крестьяне из окрестных сел. Девушка продукты принимала, но была по-прежнему замкнута. В разговор вступала неохотно. При каждом случае упоминала их неспособность вернуть себе сына. В последний приход она была как-то особенно враждебна. Когда Анна Николаевна положила на стол кошелку с яйцами, Ольга сбросила ее на пол и закричала:

– Уходи и не приходи больше, старая дура! Пока сына не вернешь, не приходи. А не вернешь, твой внучок сиротой по земле пойдет! – И зашлась надрывным плачем.

Седова растерянно посмотрела на расплывающееся месиво разбитых яиц, на бьющуюся в злобной истерике девушку и молча вышла. Больше она через порог этого дома не переступала.

Между тем Антон зарегистрировал с Ксюшей свой брак в ЗАГСе и пригласил по этому случаю родителей. Старики долго совещались и в конце концов решили последовать приглашению. Состоялось знакомство с невесткой, которое начало потихоньку наполняться родственными отношениями.

Родители Антона решили, что эту загадку с Ольгой им разгадать не по силам, и обратились к новой семье сына. Ксюша быстро поняла, насколько они сердечны и щедры душой, и первый ледок отчуждения стал быстро таять.

Кончался октябрь. С серого неба посыпались холодные дожди. Улицы стали грязными и неприглядными. Обнажились черные стволы деревьев, обронивших желтый покров на землю. Даже днем стало как-то сумеречно. Лишь через сетку падающей с неба влаги светили облупленной штукатуркой купеческие дома, да каждый час плыло над крышами гудение колоколов.

В такие дни Ксюша любила приходить с Лизой к Анне Николаевне. Они пили чай, читали Лизе вслух, и мать Антона рассказывала случаи из истории их семьи, прожившей долгую и полную событий жизнь. Ксюша быстро почувствовала, что между ними устанавливается крепкая родственная связь. Она стала доверять свекрови свои женские тайны. Рассказала и о замужестве за Казимиром, и о мытарствах до возвращения к родителям в Арзамас. Часто говорили об Антоне. Ксения узнавала о нем много такого, о чем и подозревать не могла. Например, как Антон со своей малочисленной дружиной поймал шайку грабителей из пятнадцати человек, разбойничавших на шатковском тракте. И как сразу выпустил из этой шайки на свободу двух сопливых мальчишек, увязавшихся за старшими родственниками. О том, как ходил безоружный к дезертирам в неверовский лес, уговаривал их добровольно сдаться властям. Дезертиры сутки продержали его привязанным к дубу, а потом все-таки отпустили, и почти половина лагеря пошла с ним в Окоянов. А вторая половина скрылась в лесах, за что Антон получил очередной нагоняй из Нижнего.

Слушая рассказы Анны Николаевны о сыне, Ксюша думала о том, что с Антоном стало происходить что-то необычное. Он начал проявлять какую-то непонятную нетерпимость и вспыльчивость. Изредка даже срывался на повышенный тон, в глазах его загорался незнакомый злой огонек. А самое главное – стал игнорировать ее в постели, что было ей крайне удивительно после очень бурного и нежного периода постоянной близости. Она не видела этому причины. Предположения о том, что на мужа так влияет работа, не очень годились, потому что с самого начала их новой жизни работа была крайне нервной, но Антон этого будто не замечал.

Ксюша не ведала, что некоторое время назад, выпив с Алексеем порядочно самогону, ее муж пришел на квартиру к Ольге. Хозяйку будто ветром сдуло, и Ольга повела себя так, как ему остро хотелось в последнее время. Не вступая в разговор с Антоном, она разделась, села перед ним на диван, широко, приглашающе раскинула ноги и стала мять себе груди, неотрывно глядя ему в глаза и облизывая губы приоткрытого рта острым язычком. Слепящее животное чувство напрягло Седова до предела и он вошел в нее с хриплым стоном. До утра они не разъединялись, а на рассвете он пошел домой, с отвращением думая о жене. Между Антоном и Ольгой начался период изматывающего, не дающего свободы мыслям, постельного гона.

Душа Ксюши заметалась в тревоге. Подозрения ее крутились вокруг той девушки, которая, по признанию Антона, была у него раньше. Зная, что Анна Николаевна в курсе кое-каких интимных дел сына, она решилась, наконец, с ней посоветоваться.