Словенская новелла XX века в переводах Майи Рыжовой - Иван Цанкар

Но долго ли так протянется?

Тони потом не мог точно вспомнить, кто опять ему наговорил о Марте. Потому что было не важно, кто сказал, важно было, что именно сказали. Человек исчез во мгле, среди других людей, остался лишь факт. И тот факт в один прекрасный день Тони выложил Марте.

— А что же все-таки было там в виноградниках? — спросил он ее с грозным видом. На этот раз Марта не удивилась, а совершенно спокойно посмотрела ему в глаза. Ей показалось, что она еще никогда не видела его глаз: с виду они были спокойны, только веки слегка покраснели — бог весть почему, так как Тони не пил и ничего такого не делал, от чего могли покраснеть глаза. Может быть, он с такими глазами вернулся с войны? Она вдруг подумала, что впервые отчетливо видит его лицо: старое, морщинистое, с обвисшими усами, которые почти закрывали рот, — время от времени он поправлял их ладонью.

— Что ты пристал ко мне с этими виноградниками? — сказала она спокойно, хотя в голосе ее слышалось некоторое раздражение.

— Ничего я не пристал, просто хочу знать, что там было. Ты говоришь: ничего не было. Почему же тогда люди приходят и рассказывают…

— Что рассказывают?

— Что рассказывают… Глупости. Я знаю, что ты начала делать глупости. Это, конечно, не мое дело. Я никогда тебя не расспрашивал о твоей жизни.

— Что тебе далась моя жизнь? Я ведь не девочкой за тебя вышла, а вдовой с двумя детьми и этого не скрывала. Если у меня было двое детей, значит, я с кем-то жила. Что же ты хочешь? — Глаза ее вспыхнули, она посмотрела на него в упор. — Ты уже старый, чего теперь-то начинать?

Он был поражен. Смотрел на нее и не понимал; еще никогда она так себя с ним не вела. Они всегда разговаривали по-хорошему, она всегда улыбалась. А теперь?

— Да, — кивнул он, — но ты тоже не такая уж молодая. И раз оба мы в годах, давай говорить спокойно, чтобы не было никаких недоразумений. Я не хочу, чтобы люди судачили и меня дураком считали. Но если что-то было на самом деле, я все-таки должен знать.

— Так чего же ты хочешь? — спросила она уже спокойней.

— Чтобы ты прямо сказала: было там у тебя что или не было?

— Что было?

— Что ты начала делать глупости…

Некоторое время она смотрела на него молча, потом сказала:

— Ну считай, что я и вправду начала делать глупости, если с тебя этого довольно. — Она повернулась и вышла.

Он стоял, словно его обухом хватили по голове, и тупо смотрел ей вслед. Ему показалось, будто что-то рухнуло.

Никаких объяснений он больше от нее не требовал. Когда ему кто-нибудь говорил про нее, он только с раздражением отворачивался и уходил, не говоря ни слова. И все-таки он понемногу узнавал подробности того, что было. Если бы ему рассказали об этом в день возвращения Марты из виноградников, он, может быть, что-нибудь и предпринял бы.

Но все выплывало наружу так медленно, что в конце концов стало чем-то будничным, и он совершенно не считал нужным еще раз с ней объясняться.

И все же разные мысли не давали ему теперь покоя. Никогда прежде он не думал о подобных вещах, не волновался из-за них. Все, что было, происходило само собой и не задавало ему никаких загадок.

Он взял в жены вдову, исходя из особых соображений. Возможно, отчасти желая избежать тех подозрений, которые могли бы у него возникнуть, если бы он женился на девушке. Женитьба на вдове исключала все то, что бывает, когда женишься на девушке: сначала она довольна своим новым положением, хорошо живет с мужем, а потом вдруг повздорит с ним и убежит. И поссориться-то они как следует не успеют, а она уже спешит к матери, и разыгрывай потом целую комедию, чтобы снова вернуть ее домой. И вообще любовь молоденькой девушки подобна сну: очнувшись вдруг, она решит, что муж ее вовсе не тот человек, которого она любила, а тот все еще распевает, разгуливая вечерами по деревне. Несколько лет они проживут с мужем спокойно, но потом эта обманутая любовь будет искать себе выход. Не обязательно в своем первом возлюбленном, неожиданно может появиться и кто-то новый. Кроме того, Тони учитывал свои годы — в такие годы жениться на молодой девушке не подобает. Состаришься, дотянешь до шестидесяти, а ей всего лишь тридцать пять.

Вдова — это было воплощение спокойствия, уравновешенности. Тем более вдова с детьми. Он мечтал о том спокойствии, которое украшало его мать с тех пор, как он ее помнил: ему запомнились ее трудолюбие, неутомимость, искусность в любом деле, воскресная набожность и образцовый порядок в доме, белые стены с зеленой каймой.

И еще он хотел ребенка — одного или, может быть, даже двух. Это подытожило бы и заполнило жизнь.

Жизнь представлялась ему спокойной, прекрасной. Порой случалось что-нибудь в деревне: он помнил убийство, две драки, несколько краж, несколько незаконных детей, появлявшихся, в общем, довольно редко, несколько супружеских измен, завершившихся примирением, но все это происходило настолько далеко от него, что не могло вывести его из равновесия. Так иногда глядишь летним вечером на северный край неба: вдали громоздятся тучи, сверкает молния, и, если прислушаться, услышишь даже слабые раскаты грома, но все это так далеко, что тебя ничуть не пугает. Полю твоему не грозит опасность, дому твоему — тоже… Так и все, что творилось порой в деревне, ничуть не тревожило Тони. И ему никогда не приходило в голову, что нечто подобное может случиться в его собственном доме. Но теперь все переменилось. Что-то в его жизни назревало.

Зиму они коротали в комнате. Сидели у печи, громко лузгали семечки. Марта весь день пряла, дети ходили в школу, старый Чизмазия покашливал, запихивал за щеку щепоть табаку, и мучился, не зная, куда сплевывать, пока Тони не сделал ему деревянной плевательницы; старик насыпал в нее опилок и поставил за дверь. Прошло Рождество, Новый год, они нарубили в лесу дров на год вперед, и ничего важного не случилось. Марта выглядела спокойной, работала, как всегда, только совсем не пела. И казалось, будто никому и не нужна ее песня. Вечером приходил сосед Андрашев или еще кто-нибудь, завязывался разговор, обсуждались события, происходившие в мире, — слухи о них проникали в Равно с большим запозданием, а в дом Чизмазии просачивались еще позже. Но, говоря о событиях, люди здесь никогда не делали никаких заключений, так как не желали, чтобы мир изменился. Нет, они этого желали, но желание так глубоко было спрятано в их сердцах, что их вовсе не волновало, если желания эти не сбывались. За жизнь отвечали другие. А сами они с увлечением говорили об Америке, куда начали уезжать люди, — зарабатывали там хорошие деньги и посылали домой. Но они сами пока об этом только судачили, из деревни еще никто не уехал, так как и здесь, в конце концов, еще можно было прожить, пусть скромно и бедно.

Потом пришла весна; она принесла с собой некоторое оживление, много работы, погожие вечера с задушевным настроением, юношескую любовь. Летом люди работали и отдыхали в тени, ходили на престольные праздники и ярмарки.

Тони больше не ходил на престольные праздники, как в первый год после женитьбы. Даже к обедне выбирался редко. На ярмарке был всего один раз, когда надо было продать старую корову и купить новую. Тогда он брал с собой Барицу.

Зато Марта не пропускала ни одной ярмарки, и это стало казаться странным. Но не сразу: ведь на ярмарку ходили почти все женщины, даже если не надо было делать никаких важных покупок. Купят какой-нибудь горшок или миску — и это достаточно веская причина, чтобы побывать на ярмарке, в двух часах ходьбы от дома, хотя то же самое можно купить и у себя в деревне, когда гончар объезжает округу. Поэтому Тони не волновало, что жена ходит на все ярмарки. Какой-нибудь предлог всегда находился: не в чем варить обед, разбилась миска, нужно купить ситцу для детей, для себя, рубашку для Тони, штаны для деда. Все это так чередовалось, что у нее бывал повод пойти на каждую ярмарку. С престольными праздниками дело обстояло еще проще: у нее самой было несколько родственников в соседних селах и приходах, были родственники у Чизмазиевых, которых она вдруг извлекла на свет божий и заявила, что хочет навестить их с детьми. Престольные праздники приходились на воскресенья, когда у людей есть свободное время: хочешь — лежи дома в тени, хочешь — отправляйся на все четыре стороны. Марта так я поступала.

Марта пляшет в престольные праздники.

Марта подолгу сидит в трактирах с неким Келенцем.

Марту видели пьяной.

Новости никогда быстро не доходили до Чизмазиевых, теперь они просачивались к ним еще медленнее. Тони еще ничего не знал, когда уже вся деревня говорила о Марте. Он был поглощен хозяйством. Всю неделю он надрывался, отыскивая для себя все новую и новую работу. Только по воскресеньям, когда другие шли к обедне, он лежал в тени. Сначала он читал молитвенник, а потом дремал. В полдень его звали обедать. А после полудня он шел в поле, осматривал посевы, встречал какого-нибудь пожилого человека и с ним беседовал до вечера. Он никогда не звал теперь Марту, как в первый год после женитьбы: пойдем со мной в поле. А если она говорила: пойду на престольный праздник, он что-то бурчал и ни о чем не спрашивал.