Волк. Молодость. - Виктория Гетто

— Что?! И — он?! И вы…

Сзади звучит знакомый мне голос Неукротимого:

— Ну, вообще то у меня другая история, Старшой…

И именно это обращение, принятое среди нас, военных, на чистейшем русском языке… Я оборачиваюсь, за спиной стоит Атти. Сам, лично. Улыбается:

— Вот теперь мне всё понятно… Уф. Прямо гора с плеч, Сергей.

— Зато у меня теперь вопросов ещё больше, чем было раньше…

Император протягивает мне свою ладонь:

— Давай лучше познакомимся по настоящему — майор Максим Кузнецов как тебе сказала Ооли, из сил специального назначения Империи. Бета, правда. Но это, думаю, здесь, на Фиори, вряд ли что меняет.

— Бета?!

Внезапно Неукротимый становится мрачным:

— Бета. Я, сам, погиб. И уже давно. Даже вот похоронил сам себя три года назад. Но с другой стороны, я живой. Тебе знакомо такое понятие, как информационная копия?

Словно отблеск молнии в голове, и всё непонятное становится ясным, словно солнечный день:

— Значит…

Император кивает. Просто, без всяких объяснений. Мой рот открывается сам собой:

— Значит, Атти…

— Носитель. Его память давно стёрта.

— А мать — императрица, она…

— Знает. С самого начала. Но она — действительно мама. Без всяких альф, бет, и прочих гамм.

— Она тоже из Империи?!

На этот раз чета качает головами абсолютно синхронно:

— Нет. Отсюда.

До меня, наконец, доходит окончательно. Трясу головой, потом задаю вопрос, который меня волнует:

— Связи с Метрополией нет?

Опять оба вздыхают:

— Нет… Но сигнал бедствия мы отправили!

Я облегчённо вздыхаю — значит, надежда есть… Потом вздрагиваю:

— А кто из вас?

И они хором, совершенно синхронно отвечают:

— Оба.

— Оба?! Это и Кланы, и Империя…

Атти–Максим спокойно машет рукой:

— Не переживай. Разберёмся. Лучше давай с тобой решим — что надумал делать дальше?

— Дальше, это в смысле после возвращения в Империю, или здесь?

— Или. До Руси ещё дожить надо.

Пожимаю плечами.

— Да как то не задумывался особо. Честно признаюсь. Пока вот воюю, а дальше ещё и не знаю.

Парочка переглядывается:

— Мы тебе земли дали. Как с ними?

— Буду тянуть, пока не уберусь домой. Там, сам знаешь…

Умолкаю, потому что Ооли может быть неприятно слышать это. В конце концов, от присяги Руси меня никто не освобождал. И срочно меняю тему:

— Может, женюсь. А то лезет уже в голову невесть что…

Внезапно Ооли настораживается:

— Что значит — лезет?

Залпом допиваю уже остывший кофе, выдыхаю:

— Сны. Снится непонятно что. И явственно так, словно уже произошло.

— Женщины?

Это Атти. Киваю.

— Льян?

— Нет. Это точно.

— Твоя подружка из Тироса?

Это уже Ооли.

— Нет. Я и сам не знаю. Но встретимся мы с ней в моей пожалованной земле.

Атти хмыкает в неопределённом значении:

— Знаешь, я бы особо не придавал значения таким снам… Но вот сам сталкивался в жизни с чем то подобным. Так что — аккуратнее.

Он многозначительно подмигивает, затем извлекает откуда то небольшую бутылочку, три бокала:

— Ну, за знакомство, Сергей?

Улыбаюсь облегчённо и без всяких задних мыслей:

— За знакомство!..

Глава 12.

…Острые уши, торчащие из‑под свалявшихся волос, громадные, сейчас закрытые глаза, комбинезона нет. Вместо него — какие то невообразимые лохмотья. Видно, что та истощена до последней стадии… Отжимаю тряпку, осторожно протираю лицо. Несколько капель попадает в приоткрытый рот, и горло делает судорожные глотки. Не прерывая своего занятия задаю вопрос:

— Её кормили?

— Сьере маркиз запретил даже подходить к клетке…

— И воды не давали?!

— Ничего, сьере барон…

— А где её вещи?

— Всё сожгли. Так приказано было…

— Твою ж… Где спальня покойного маркиза?!

— Туточки, сьере барон. По лестнице подняться…

— Веди!

Я подхватываю хрупкое, практически невесомое тело на руки, устремляюсь за бегущим мальчишкой. Да, она саури. Но после беседы с Ооли у меня нет желания бросать её на смерть. Солдаты устремляются за мной, и я только успеваю бросить:

— Воды нагрейте! И прикройте ворота.

Четверо отделяются, убегая обратно. Взлетаем наверх, мальчишка распахивает двери, склоняясь в поклоне. Вношу свою ношу внутрь — какая грязь!

— Так, солому с пола убрать, всё вымести прочь! Прибраться. Зови своих женщин, пусть немедля приступают. Дальше — вскипятить молока, принести мне. И мёд обязательно! Продукты в замке есть хоть?!

— Кладовые полны, сьере барон!

— Вот и займись! И белого хлеба мне, краюху!

— Сейчас исполню, сьере барон!

Парень исчезает, только стучат пятки по полу. Я же рывком сдёргиваю с большой кровати грязные шкуры, оставляя лишь матрас, набитый соломой. Ладно. Две минуты погоды не сделают. Осматриваюсь, замечая два больших сундука. На них замки, но меня это не останавливает. Рывок, и с жалобным хрустом лопается крышка. Одежда… Вот то, что нужно! Кусок тонкого полотна. И отрез бархата в придачу! Самое оно! Раскручиваю толстую ткань, затем накрываю ей матрас. Он, вроде чистый и новый. Сейчас и так сойдёт. Затем выуживаю тощее, донельзя исхудавшее тело из лохмотьев, перекладываю на бархат, прикрываю полотном. Саури грязна до невозможности, но это ерунда. Пока просто оботрём тряпкой, потом помоем, как чуть окрепнет. Очень осторожно протираю её лицо, потом по каплям вливаю воду в приоткрывшийся рот. Горло ходит ходуном, жадно втягивая драгоценные капли. Где же пацан?! Огромные глаза чуть приоткрываются, но в них нет ни капли рассудка. Просто мутные, покрытые какой то поволокой. Мать Богов! Только бы не умерла! Не хочу!

— Сьере капитан, ворота закрыты, сейчас мост поднимают!

В комнату просовывается голова старшего охраны. Не отвлекаясь от своего занятия, бросаю:

— Хорошо. Пройдите по всем помещениям, проверьте тюрьму, если кто там сидит, то организуйте кормёжку, но не выпускайте, пока я не закончу.

— Сделаем, сьере капитан!

Сержант исчезает, а минут черед пять появляется мальчишка, несущий котелок с горячим, ароматно пахнущим молоком, горшочек с мёдом, буханкой белого хлеба. Тот, правда, чуть зачерствел, но это не страшно.

— Поставь рядом. И найди мне тростинку. Не слишком толстую.

Парень опять исчезает, но практически сразу появляется. В руках у него тонкая веточка. Пойдёт! Быстро зачёрпываю лежащей на подносе ложкой мёд, начинаю размешивать. Ещё одну. Пожалуй, хватит. Чуть приподнимаю саури, спохватываюсь:

— Иди, пусть женщины принимаются за уборку.