Тайна жизни - Михаил Николаевич Волконский

— Нет, какой подлец, извините за выражение, каков! Ну, не буду я Владимиром Власьевым, если не проучу его!

И он успокаивался лишь тогда, когда Тарусская, которой не хватило сливок, бранила Рыбачевского, чтобы доставить ему удовольствие.

— Так вы согласны со мной, Анна Сергеевна? — переспрашивал он, и она должна была отвечать:

— Вполне согласна, Владимир Гаврилович.

Раз как-то Алтуфьев попробовал объяснить ему свой взгляд на Рыбачевского. Он нарисовал на визитной карточке треугольник и показал его вершиной вверх Владимиру Гавриловичу.

— Вот видите треугольник? Так он изображает добро. Это высшая эмблема всего прекрасного и добра. А переверните его? — и Алтуфьев повернул треугольник вершиной книзу. — А так — высшее выражение зла. Зло — в добре и добро — в зле. Они соединены неразрывно, как свет с тенью. Вот что, по-моему, — Рыбачевский.

Владимир Гаврилович ничего не понял и сердито спросил:

— Значит, по-вашему, Рыбачевский — не подлец?

— Да не об этом речь.

— Ну, и целуйтесь с ним!

— Рыбачевский сам себя за пояс заткнул, вот что он, по-моему, — сказал Тарусский, и все засмеялись.

Окончательно Владимир Гаврилович утешился тем, что ему сказали, что он будет посаженым отцом у племянниц и Софья Семеновна закажет ему новый фрак для этого.

Рыбачевский уехал в Италию, не покончив дела о покупке имения, но Алтуфьев предложил барону заплатить за его имение ту же цену, что и Рыбачевский.

После разговора с Софьей Семеновной портрет графини был привезен во Власьево и повешен в комнате Нади.

Глава XXVII

Миша с утра был в волнении. Няня особенно тщательно умывала его и терла ему мылом за ушами, отчего он, жмурясь и мотая головой, долго страдал над тазом, безропотно, однако, подчиняясь этим страданиям.

С указательного пальца лимоном оттерли ему последствия старательных занятий науками в виде чернильного пятна.

Занимался он особенно прилежно, потому что ему говорили, что если он будет вести себя хорошо и учиться, то повезет на свадьбе образ в церковь и обратно из церкви. Это было не только чрезвычайно лестно, но и немножко пугало: как это вдруг участвовать на свадьбе и не отзовется ли это потом чем-нибудь? Но, когда Мишу уверили, что мальчики всегда возят в церковь образ, ему захотелось тоже повезти.

Одели его в новый белый шелковый костюм с матросским воротником, и он в этом новом костюме, в новых туго натянутых чулках чувствовал себя тоже как будто новым.

Он ждал с нетерпением дня свадьбы. Ему казалось, что в этот день начнется все особенное. И оно началось.

Началось оно с того, что Мишу повели, чтобы обувать невесту. Он пошел, но не к Наде, которой теперь не было, а к принцессе, потому что Надя стала принцессой.

В самом деле, только принцесса могла быть такая, в белом наряде со шлейфом, в длинной, прозрачной, до самого пола фате с белыми цветами. Она не двигалась, не говорила, а так что-то такое была, как воздух. И атласная туфля была особенная. Миша нашел в ней золотой. Вслед за тем мама помогла ему надеть туфлю Наде на сквозной шелковый чулок.

Потом они все перенеслись в большой зал вниз. В углу лежал ковер и стояли образа. Софья Семеновна благословляла образом, Надя становилась на колени. Ей было так хорошо, что она плакала. Софья Семеновна тоже плакала. И Мише хотелось тоже плакать от переполнявшего его чувства. Но он был молодец и потому воздержался от слез.

Ему дали образ, очень тяжелый. Он прислонил его к груди и, поддерживая руками, понес, стараясь делать это как можно лучше, так как особенность торжества и в том тоже заключалась, что он нёс образ и все смотрели на него. Но один момент у него вдруг зачесался нос, и так как руки были заняты, то он пригнулся было к образу, чтобы почесать о него нос, но, почувствовав металлический запах ризы, вспомнил, что это — образ, и, хотя ужасно хотелось почесать нос, выпрямил голову и перетерпел, жертвуя собою для торжества.

В церковь Миша ехал в коляске с Владимиром Гавриловичем и Надей. Он не знал, что Владимир Гаврилович может, если захочет, нацепить столько орденов на свой фрак. У папы тоже были ордена на фраке, и он был очень хорош. Вообще все было хорошо: и день, и солнце, и пение в церкви, и блеск золотых риз и венцов. Нехорошо было, что никто не сказал Мише или и говорили, но он забыл, куда ему идти в церкви, и потому он шел там с образом наугад вперед и оглядывался по сторонам. Тут была минута, когда он не выдержал и чуть не заплакал, но увидел маму, и все стало опять отлично. Образ у него взяли, и он перестал тянуть ему руки.

Из церкви Миша опять с образом ехал с принцессой и принцем. Они сидели рядом, а он — против них на скамеечке. Они разговаривали, но Миша не слушал, а смотрел, как шибко бежала дорога у подножки.

Солнце ярко светило. Сказка Миши оканчивалась венчанием так, как он предполагал. Принц нашел заколдованную принцессу и обвенчался с нею.

— Я до сих пор не могу постичь одно, — говорил Алтуфьев, — как тогда эти часы очутились у меня в кармане?

Миша услыхал это, и сердце у него забилось сильнее.

— Это я вам положил! — сказал он, подняв голову.

— Да. Когда были живые картины, Андрюшка с Митькой забрались во флигель и взяли там часы из комода, чтобы посмотреть их. Я не знал об этом. На другой день они принесли мне их в куст.

— В какой куст?

— В мой, где каменные деревья. Я сейчас же взял у них часы, чтобы отдать назад, но потом испугался и спрятал их на балконе. А когда пришла Софья Семеновна и сказала, что часы у нее пропали, я выбежал на балкон, зажал их в кулак, вернулся и сунул вам в задний карман.

Губы у Миши дрожали.

— Милый мой мальчуган! — проговорил Алтуфьев и снова стал принцем, снова стал мир не такой, каким кажется обыкновенно, а иной, похожий на сказку.

И кто знает, каков он на самом деле?

Правовая поддержка издательства "Logos"

осуществляется Адвокатской конторой "Выборгская сторона" Санкт-Петербургской Городской коллегии адвокатов

Корректор Ю. М, Колесов

Художник В. Е. Корнилов

Технический редактор Е. В. Трасксвич

Компьютерная верстка Г. А. Румянцевой

Лицензия ИД № 05525 от 03.08.2001.