Тайна жизни - Михаил Николаевич Волконский

Лицо графа осветилось тихим и грустным спокойствием.

— Но зато теперь… Ключ был уже у вас, и я вам могу вернуть его навсегда, — произнес он.

— Поздно, — ответил Овинский, — три года тому назад пергамент сгорел у меня во время пожара…

В этот момент в спальню вошел старый слуга и, доложив: «Господин Алтуфьев», — смолк, остановившись у двери.

— Проси, приведи сюда, я жду его, — сказал граф, вдруг оживляясь.

Старик-слуга будто не слышал приказания.

— Я жду его! — повторил граф.

Старик сделал движение, чтобы заговорить.

— Я жду его! — сказал граф в третий раз. — Приведи его!

Камердинер повернулся и вышел.

Горский протянул руку к Овинскому:

— Завещание подписали?

Овинский поспешно вынул бумагу из кармана и подал ее графу.

— Я не мог подписать его, — сказал он.

— Почему?

— По уставу общества, который мы все обещались хранить, братья не имеют права свидетельствовать завещание брата, если он не оставляет состояние братству, не имея детей. Мы можем свидетельствовать только в пользу братства и детей.

— Так как же завещать? — спросил граф. — Вы думаете, я хочу нарушить правила нашего устава?

— Вы завещаете ваше состояние Надежде Константиновне Власьевой.

— Ну да, моей дочери!

— Она — ваша дочь?

— Моя и моей жены, графини Наталии Николаевны. Графиня перед смертью поручила своего ребенка заботам своей приятельницы, старой девицы Евлалии Андреевны Дубиковой. Когда я отказался от ребенка, Евлалия Андреевна упросила другую свою тогдашнюю приятельницу и соседку Власьеву принять ребенка. Власьева также для родов приезжала в Москву и разрешилась мертвой девочкой. Она вместо своей приняла мою и воспитала ее как дочь.

— И вы уверены, что это не выдумка?

— Уверен. Я узнал это от повивальной бабушки, которой не было основания лгать. И потом я имел подтверждение.

— От кого?

— От нее, — показал граф на портрет, стоявший на стуле со вчерашнего дня.

— Ну, тогда я готов подписать завещание, — сказал Овинский, — только какой фамилией? В Москве я живу под именем старого часовщика.

Граф поморщился — он забыл об этом. Подумав, он произнес:

— Что же делать? Кого же просить дать третью подпись?

— Две у вас есть.

— Священника и дьякона церкви села Спасского.

— Двух подписей достаточно, если завещание написано собственноручно.

— Я сам писал его.

— Тогда двух подписей достаточно.

Граф завозился на кровати — он хотел спрятать завещание в ящик стола. Овинский помог ему.

Вошел Алтуфьев.

О вчерашнем происшествии с Рыбачевским он еще ничего не знал, но заранее решил избегать разговоров с графом, которые могли бы взволновать того.

Он поздоровался, стараясь не показать вида, что его поразила происшедшая в графе болезненная перемена, сел на стул у кровати и начал расспрашивать Горского о здоровье. Овинский удалился.

— Представьте себе, граф, — весело начал рассказывать Алтуфьев, вполне уверенный, что развлечет своим рассказом больного, — я сейчас нашел у вас клад.

— Клад?

— Да, на вашей земле, у столба со сфинксом.

И Алтуфьев подробно изложил графу, как он сидел у этого столба, как вдруг пришла ему в голову разгадка таинственной надписи и как он сегодня открыл сундук под камнем с кольцом.

— Сколько раз я перечитывал эту надпись, — улыбнулся граф, — и никогда не приходило мне в голову такое простое, низменное толкование ее. Правда — может быть, потому, что мне известно более возвышенное значение этой надписи.

— У нее есть более возвышенное значение?

— Как во всем. Вы видели в саду статую, которая указывает вверх, а другой рукой — вниз: наверху как внизу. Все на земле имеет свое повседневное, низкое значение и вместе с тем высшее и еще более высокое. Что же заключал в себе этот сундук?

— Не знаю. Сам я не сумел открыть его, а испортить жаль. Я принес его к вам. Если хотите, я покажу.

— Покажите!

Граф говорил совершенно бодро, все время перебирая руками край одеяла. Алтуфьеву показалось, что опасения, которые высказывал старый камердинер, вводя его сюда и прося быть осторожным, совершенно напрасны и во всяком случае преувеличены.

Он принес из кабинета оставленный им там бронзовый сундук и показал его Горскому.

Тот с любопытством оглядел интересную вещь и сейчас же распознал, что это венецианская работа. Он подвигал маленький барельеф на месте, под которым оказался постоянный ключ. Граф велел Алтуфьеву повернуть его. Тот повернул и открыл сундук. Там лежал свернутый небольшой кусок пергамента. Больше ничего.

— Зогар-Зефирот! — воскликнул граф, развернув пергамент.

Алтуфьев, не поняв восклицания графа, нагнулся, чтобы посмотреть, что было на пергаменте. Там были изображены один под другим три треугольника, покрытые буквами, пентаграммами и линиями.

Григорий Алексеевич ничего не мог разобрать. Он видел только, как загорелись глаза графа, как вдруг порозовели его щеки и как крепко сжал он пальцами кусок пергамента.

«Какая же это смерть? — подумал он. — Ведь к нему возвращается жизнь!»

— Скорее принесите мне часы!.. — проговорил граф, не отрывая взора от непонятных письмен, — из кабинета те часы… Вы знаете…

Алтуфьев снова пошел в кабинет, нашел на столе часы и вернулся с ними к графу.

— Ах, если бы вы только знали, если бы вы были подготовлены, чтобы понять, что тут сказано! — произнес Горский и улыбнулся.

Эту улыбку — так светла была она — никогда потом не мог забыть Алтуфьев.

— Оставьте меня теперь одного. Пройдите рядом и ждите, пока я позову вас. Никого, слышите ли, никого не пускайте ко мне! — произнес граф.

Рядом был кабинет, Алтуфьев прошел в него и сел у окна.

Книги, стол, ковер, очаг, склянки на полках, таблицы на стенах были те же. Несколько дней тому назад у этого очага старик-лакей, наклоняясь над тазиком, говорил загадками и рассказывал про письмена, зарытые здесь, близко, возле дома. Старик верил, что кому доставались в руки эти письмена вместе с ключом и кто умел читать их, тот все узнавал — тайну жизни и смерти. Неужели это — правда?

Теперь эти письмена достались в руки графа, ключ тоже был у него. Неужели он узнает тайну и сможет растолковать ее ему, Алтуфьеву, и всему миру?

Но тут же у Григория Алексеевича явилась мысль.

«Да нужна ли эта тайна миру и созрел ли я настолько, чтобы принять ее?»

Он вспомнил вычитанный им в книге о розенкрейцерах, которую дала ему Софья Семеновна, рассказ о том, как безумному королю Франции находившейся при нем аббат дал пятьдесят шесть табличек кубка, меча, диска и жезла, табличек, в которых таится смысл человеческой мудрости. Наивный аббат думал, что эта мудрость сможет вернуть разум королю, и раскрыл ему значение таблиц. Но король изобрел из них забавную игру