Гортензия в маленьком черном платье - Катрин Панколь

– Мне бы хотелось время от времени поревновать… Но я прочитал слишком много книг и утратил интерес ко многим вещам, – вздохнул Такео. – Обязательно найдется какая-нибудь деталь, которая меня удержит, не даст мне улететь. Я замечаю глупую фразу, кариес на зубах, запах пота или слишком сильный аромат духов, тщеславный взгляд. Это, должно быть, порок.

– Но ведь есть же Хироми.

– Хироми все-таки больше друг, чем женщина, в которую я влюблен. А спутники моей жизни – книги.

– С женщиной нужно говорить… Тогда как книга говорит с тобой сама.

– Ты прав. Читая, я каждый день чему-нибудь учусь. Послушай! Не далее как вчера вечером, после того как мы расстались, я перечитал отрывок из книги Стендаля «О любви». Он рассказывает там такую историю, я из-за нее потом полночи не спал…

– Какую?

– Он описывает некую мадемуазель де Соммери, которую застал на месте преступления ее любовник. Она при этом упорно все отрицала, и поскольку любовник стоял на своем и тыкал пальцем в разобранную постель, на которой имело место позорное бесчестье, сотворившее из него рогоносца, мадемуазель де Соммери ему ответила: «Ах! Ну теперь я ясно вижу, что вы меня больше не любите, вы верите в то, что вы видите, а не в то, что я вам говорю». Какой могучий ум! Я бы боготворил такую женщину, но до сих пор ни одна из мной встреченных ей в подметки не годилась.

Они остановились возле отеля, где жил Филипп. Такео спросил:

– Ну что завтра будем делать?

Они виделись каждый день, Филипп намечал распорядок, а Такео должен был его одобрить.

– Пойдем на выставку Бэкона в Музей современного искусства, потом посмотрим фотографии Кайо Уме, а потом изучим священные реликвии в Национальном музее. Годится?

– А потом зайдем в пивной бар, чтобы залить все это дело?

Филипп любил эти заходы в пивные бары. Одна кружка «Кирин», две кружки «Кирин», три кружки «Кирин», и Такео под влиянием хмельных паров начинал говорить как заведенный. Он жонглировал мыслями, рождал утопические идеи, изрекал глубокомысленные истины, давал волю своей эрудиции и порой темпераменту. Когда он гневался, в его голосе слышались металлические нотки, словно он бряцал доспехами. Он призывал на помощь Тацита и Тита Ливия. Цитировал наизусть целые отрывки. Глаза Филиппа округлялись от удивления: «Ты правда выучил все это, слово в слово?» Такео важно кивал: «Они великолепны, они рассказывают настолько современные истории, что я отдал бы все на свете, чтобы выпить с ними по кружечке Кирин”.

И сущая правда, что после нескольких кружек пива нос Такео начинал потеть и сиять ярким светом. Это не мешало его словесным излияниям.

Так, однажды они выходили из магазина «Мицукоши», где была распродажа вещей по супердешевым ценам. Такео был возмущен, он не понимал, почему такая прекрасная одежда продается за десятую часть стоимости, иногда почти даром, и возжелал утопить свой гнев в кружке с пивом.

– Да и не надо было туда ходить! – сказал Филипп.

– Я обещал одному из моих авторов, что я туда пойду. Он перекупает одежду по низкой цене и делает разноцветные коллажи, совершенно великолепные.

– Это всего лишь гигантская распродажа, Такео! Не обращай внимания, и все.

– У людей не осталось никакого уважения к вещам. Все становится объектом купли-продажи. В этой одежде заложены часы человеческой работы, мастерства, а ты видел, как с ними обращаются! От вещей избавляются, поскольку они не соответствуют вкусам сегодняшнего дня, неустанно придумывают новые линии, новый дизайн и смеются над человеком, который не следует моде. Это даже не маразм, друг мой, это Абсолютное зло. Знаешь ли ты, что здесь, в этой стране, меняют телевизоры, холодильники, стиральные машины каждый год? Их бросают в помойку как использованные бумажные платочки.

– Но в чем зло, если ты избавляешься от вещи, которая тебе больше не нравится?

– Но ведь ты даже сам не знаешь, нравится ли она тебе или не нравится! Реклама заставляет тебя так думать, чтобы ты поскорее покупал новые вещи и заменял ими старые. Таким образом отрицается реальность объекта, жизнь которого может еще длиться, отрицается человеческая реальность, которая заключена в этом объекте. Отрицается также идея сократить скорость потребления, чтобы сохранить энергию и силы. Эта система становится абсурдной, жестокой. Хочешь послушать историю про римского генерала и сардинских рабов?

Филипп кивнул. Римская история, возможно, умерит возмущение Такео, утихомирит его.

– Жил да был один генерал, который отправился воевать в Сардинию. Он набрал столько пленных, что они едва поместились на его корабли. Он вернулся в Рим, где ему принадлежали обширные рыбоводные владения, и стал распродавать пленных по одному. Торговля шла успешно, римляне разбирали живой товар, как горячие пирожки, но у генерала было столько пленных, что он не знал, что с ними делать. Тогда он начал их уценивать, три раба по цене одного, но и это не помогло: у него оставалось еще достаточно народу. Тогда он стал продавать пятерых по цене одного, потом десятерых по цене одного. Но у него все равно оставались пленные. Он не мог их отпустить, все-таки это были солдаты, народ горячий, и они могли бы стать нарушителями общественного спокойствия. Тогда он велел всех оставшихся перерезать и побросать на корм рыбам в свои водоемы. Ну и вот… мы стали как этот римский генерал, мы безостановочно потребляем и в результате теряем голову.

– Мы потребляем, потому что нам так хочется. Мы совершенно свободны.

– Это реклама заставляет тебя верить в то, что ты свободен. Ты вовсе не свободен! Ты сменил свой телефон, потому что тебя убедили, что есть более современный, усовершенствованный. Ты покупаешь вещь и с самого начала не чувствуешь никакой ответственности за нее, распоряжаешься ей как деспот. А на самом деле ты должен ее хранить, беречь, поддерживать в хорошем состоянии, чинить, если надо.

– Ты, я смотрю, взялся критиковать прогресс…

– Я хочу только, чтобы люди вели себя более ответственно. Можно заменять старые технологии из достойных побуждений, например, чтобы потреблять меньше энергии, но не из лживых, рекламных, откровенно нарциссических соображений.

– А ты идеалист, – заметил Филипп.

– И собираюсь им остаться. Надо, чтобы нашелся кто-то, кто мыслит, в этом мире безмозглых созданий. И именно для этого ты приезжаешь к такому старому зануде, как я!

Филипп сказал себе в тот день: «А похоже, что Такео ужасно одинок. Он заключен в свои книги и картины, погружен в созерцание своего аквариума». Сын Такео годами сидел безвылазно у себя в комнате, один, без света, без компании, почти ничего не ел. Хироми ставила пиалы с рисовой лапшой под дверью. Порой ей приходилось забирать их и выкидывать, он к ним не прикасался. Однажды он вышел, худой, бледный, всклокоченный, пошел на улицу и бросился под поезд.

Однажды, когда они вернулись с прогулки под цветущими сакурами в парке Уэно, они пришли к Такео раньше, чем предупреждали, и услышали, как Хироми поет у себя в кухне тяжелую, грустную, рвущую сердце мелодию, похожую на похоронный плач. В голосе Хироми перекатывались камешки давнего, почти высохшего горя. У Филиппа возникло впечатление, что он подслушал под дверью чужой секрет. Он откашлялся, выдумал, что ему будут звонить в номер, и оставил Такео в прихожей.

Они никогда больше не вспоминали ни печальную песнь Хироми, ни трагическую судьбу сына.

Расстались они с сожалением. Филипп не знал, когда ему доведется вернуться. Такео обещал скорее приехать в Лондон.

– Спасибо, – сказал Филипп. – Я дорожу каждым днем в твоем обществе, отнятым у повседневности.

Такео сложил руки перед грудью и низко поклонился. Филипп ответил на его поклон, затем погрузился в такси и уехал в аэропорт.

Он закрыл глаза и вновь представил себе Такео перед его домом, у него на лице была та же улыбка, что и тогда, в Нью-Йорке, когда они стали друзьями возле мигающей лампочки. Лицо постарело, жирка прибавилось, волосы поседели, но улыбка осталась прежней – бледной, загадочной… Никогда невозможно догадаться, о чем думает Такео. И неизвестно, отчего возникают его приступы гнева…

Рядом громко храпела уснувшая соседка. Филипп несколько раз вежливо кхекнул, чтобы она очнулась и замолчала. Он повертелся и покрутился на сиденье, снял маску, неприветливо посмотрел на храпунью. Ее рот приоткрылся, видны были желтые зубы. Видимо, много курит, пьет много крепкого чая. Он подумал о встречах, назначенных на завтрашний день, об обеде с Мильтоном Лесслером в «Уолсли», о деле «Ксилоса», которое надо изучить поподробнее. Необходимо отправить Такео перевод на покупку картины Джулиана Летбриджа. Он уже как-то раз чуть не купил одну из работ этого художника во время его выставки в Нью-Йорке, в галерее Полы Купер. Его тогда отвлекла Ирис. Он потом пожалел. Джулиан Летбридж был скромным человеком, выставлялся редко. А та картина, которую он увидел в галерее Такео, была просто удивительной.