Гортензия в маленьком черном платье - Катрин Панколь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не знает она ничего!
Ширли закрыла руками уши, не желая ничего слышать. Потом провела рукой по волосам, по лицу.
– Ну как же. Она сбежала в день рождения Филиппа. После того, как вы с ней попили чаю в «Фортнум энд Мейсон».
– Откуда ты знаешь?
– Помнишь Мод, такую с рыжими волосами, которая пришла к нам сюда в самом начале? Она взяла свою судьбу в свои руки, ушла от мужа и получила квартиру. Так вот Филипп устроил ее официанткой в чайном салоне «Фортнум энд Мейсон». В тот день она как раз работала. Когда вы заходили, она вам даже помахала, но вы не заметили.
– Честно говоря, я не помню…
– Она присутствовала при той сцене с опрокинутым соусником. И видела, как Жозефина ушла. Она улыбалась, но вид у нее был как с того света, вот что Мод мне рассказала. Она к тому же удостоверилась, что дело неладно, а знаешь, почему?
– Нет.
– Жозефина оставила два билета в театр на столе, чтобы уплатить по счету. Ты можешь себе представить, до какой степени она была потрясена?
Ширли слушала ее, широко раскрыв глаза. В ужасе повторяла: «Она знает. Ох, она знает!»
– Что касается тебя, ты убежала в туалет и так и не вернулась, а пакет свой оставила на стуле. Так вот, Жозефина заглянула в него украдкой, внимательно следя за тем, чтобы ее никто не увидел.
– Значит, она видела…
– Да. Это тоже рассказала мне Мод. Жозефина прочла какую-то записку из конверта и некоторое время сидела неподвижно, подобно каменной статуе. По губам ее бродила странная улыбка. Потом она положила записку обратно в конверт, конверт в пакет, все закрыла и ушла. Мод оплатила ваш счет. Я отдала ей деньги – она, знаешь ли, деньги не в тумбочке берет! Так что нечего мне тут рассказывать, что все нормально и Жозефина ни о чем не догадывается.
Ширли вздохнула, признавая свое поражение.
– А ты не хочешь спросить, где твой пакет? – поинтересовалась Бекка.
Ширли подняла голову.
– У меня в кабинете. Можешь забрать его, когда хочешь.
– Это был подарок… – прошептала Ширли.
– Филиппу?
– Да. Репродукция рисунка Люсьена Фрейда, выпущенная ограниченным тиражом. Он мне рассказывал о нем, и я угадала, как сильно ему хочется купить эту работу, сколько бы он ни утверждал обратное. Я побежала покупать ее. В галерее остались две работы. Я выбрала «Собаку», Жозефина – другую работу. В тот день, когда я ее встретила, она как раз шла за ней…
– И ты говоришь, что не происходит ничего страшного!
– Я знаю, Бекка! Но я никогда этого не хотела специально. Все так получилось, сама не знаю, как…
– Думаю, точно так же, как у лягушки, я полагаю, – ответила Бекка.
Ширли не улыбнулась в ответ. Бледная, несчастная, она заговорила как сомнамбула:
– Мы взяли за правило встречаться вечером в его кабинете. Мы разговаривали. В основном я говорила. Я спрашивала его: а как так специально устроены мужчины? Потому что мне кажется, что я совсем неправильно о них думаю, ничего в них не понимаю. Он слушал меня, смотрел ласково и заинтересованно, был всегда так внимателен – как тут было не дать себе волю и говорить, говорить… Он тоже виноват! От него исходит такая сила, и при этом в ней нет ничего угрожающего, ничего жестокого. А я впервые в жизни чувствовала себя легкой, женственной, очаровательной.
– Ты играла с огнем.
– Я знала это, но не хотела себе признаваться. Я ждала этих вечерних встреч. Мои защитные барьеры падали один за другим. А потом однажды… ты поднялась и сказала, что устала и сегодня уйдешь пораньше. Пробило девять часов вечера, Жозефина была в Париже, Александр ужинал где-то с друзьями, Филипп не торопился домой, открыл бутылку хорошего вина…
– Да, я помню, ты сидела на банкетке в его кабинете, дергала молнию на сапоге, вверх-вниз, вверх-вниз, я еще подумала, в конце концов ты ее сломаешь!
– Я сломала не молнию, а судьбу. В какой-то момент мы посмотрели друг на друга, и меня точно топором по сердцу, обухом по голове…
– Про такое обычно говорят: «Как гром среди ясного неба…» – тихо заметила Бекка.
– Я словно развалилась на две части. Руки не мои, ноги не мои, дышать невозможно. Словно контузили.
– Но ты так давно знаешь Филиппа! Как это получилось?
– В этот вечер я посмотрела на него пристально и внимательно, так, словно никогда не видела, он улыбнулся, спросил, все ли в порядке? Не застрял ли у него между зубами салат. Я завопила: «Нет, нет!» Я была в ужасе. Меня преследовало только одно желание: прижаться к его ногам, хватать жадными губами его губы, руки, живот. Я была женщина, он был мужчина, ничего больше не существовало. Даже если бы мне сказали, что меня убьет током, если я к нему прикоснусь, я бы бросилась на него все равно! И тут я услышала голоса с улицы, через окно, какая-то женщина кричала: «Оставь меня, я не твоя вещь!» И это как-то привело меня в себя. Я сразу ушла, объяснив, что меня ждет Оливер, что я обещала ему рано вернуться. Я уже с лестницы крикнула «до свидания», скатываясь по ступенькам, натянула пальто, в глазах было темно, я ничего не видела, потом я обнаружила, что плачу. Выскочила на улицу, поймала такси, прыгнула на заднее сиденье, поехала, всхлипывая. Я не понимала, почему же я плачу. То ли от радости, то ли от отчаяния. Я говорила себе: «Какое счастье, завтра я увижу его, какое горе, ведь завтра я увижу его!» Он, наверное, подумал, что я сошла с ума…
– Или почувствовал облегчение оттого, что опасность миновала…
– Я не знаю, Бекка! Он ничего не подозревает! Я вернулась домой, Оливер в тот момент был в Берлине, я бросилась в душ, стала намыливаться, как сумасшедшая, я вонзала ногти в мыло, хотела содрать с себя кожу. И не осмеливалась взглянуть на себя в зеркало ванной.
Бекка скрестила пальцы на коленях, опустила глаза. Казалось, она молится. Она заговорила странным, отстраненным голосом.
– Стыдно бывает, когда совершишь что-то, что не соответствует твоим собственным представлениям о себе, стыдно, когда предаешь себя, когда становишься человеком, который себе не нравится. Внушает страх и отвращение.
– Я смотрела на себя и думала: что это за девка такая, которая хочет увести парня у лучшей подруги? Ну уж точно не я! Ночью я не сомкнула глаз. Но наутро не могла удержаться и как побитая собака приползла на брюхе в приют. Я пришла даже раньше, чем обычно, ты едва только открыла двери и еще спросила меня: «Ты что, с кровати упала?» А я даже ничего не ответила. Потому что я, вытягивая шею, высматривала его в коридоре. Я пробежала бегом по лестнице до его кабинета, широко распахнула дверь, увидела, что его нет, но мне не хотелось в это верить. Я посмотрела на его пустой стул и долго оглядывала комнату, словно он где-то прятался. Я прождала его весь день, поднимая голову только тогда, когда хлопала дверь. А оказалось, что в этот день он не работает на Мюррей Гроу, и к вечеру я была совершенно разбита, опустошена, чувствовала себя никому не нужной. Со мной заговаривали, я не отвечала, меня просили передать хлеб, я протягивала соль, я смотрела на часы и хотела дать им пинка для ускорения, чтобы скорее, скорее наконец настало завтра и я смогла его увидеть. На следующий день он опять не пришел. Я чуть не сошла с ума… Уже не было смысла тешить себя иллюзиями, я попала как кур в ощип. Да, как та лягушка в кастрюлю. Я потеряла свое место в жизни, превратилась в женщину, которая ждет и ждет. У меня больше не было гордости, не было чести, не было…
Она развела руками и показала пустые ладони.
– Ну и конечно, я делала все, чтобы избежать встречи с Жозефиной. Она была удивлена, что я ей не звоню, что мы не повидались, когда она приезжала в Лондон…
Дверь в столовую отворилась. Вошел мужчина лет тридцати, худой, загорелый, белозубый, взъерошенный. На лице его была кровь. На нем было старое серое пальто, один рукав был выдран с корнем и печально висел на нитках.
– Миссис Бекка, могу я с вами поговорить?
– Не сейчас, Баббл, ты же видишь, что я занята.
– Миссис Бекка, дело исключительно важное, дело в том, что я…
– Подожди у меня в кабинете, Баббл, я сейчас приду.
Он приветственно махнул рукой Ширли и удалился, пятясь.
– А он все продолжает пятиться? Я думала, он отучился от этой привычки, – сказала Ширли, грустно улыбнувшись.
– Он не может с собой справиться. Для него это, должно быть, знак уважения.
– Но непохоже, чтобы дело шло на поправку.
– Дело само не пойдет на поправку, пока сам не решишься что-либо исправить, не возьмешь его в свои руки.
Ширли вздохнула и покачала головой.
– Бекка… Я хотела бы, чтобы ты знала еще одну вещь: он тут совершенно ни при чем. Со своей стороны он не допустил ни одного двусмысленного движения. Он любит Жозефину. И никого, кроме нее.
– А ты уверена? Потому что, видишь ли, я за вами уже давно наблюдаю и вижу, что вы очень много времени проводите вместе. А насколько я знаю, ты его ни к чему не принуждаешь, к стулу не привязываешь… Если он так поздно засиживается на Мюррей Гроу, значит, ему так хочется или нет?
