Хозяин бабочек (ЛП) - Олейник Тата

— Ну, знаешь! Только не надо меня в этом обвинять! Невозможно двадцать четыре часа в сутки всемером торчать в этом тазике! Мы для вашего же удобства из игры выходили — если ты думаешь, что мне так нравится глотать эту вшивую кишку и слоняться по Варшаве, не зная куда себя деть…

— Ну, — сказал Акимыч, — в любом случае с тазиком покончено.

— Это почему?

— Потому, что пираты успели запустить в наш транспорт бочонком с зажигательной смесью, — сказал Лукась, — мы чудом не обгорели.

— Да, — сказал Акимыч, — «Вонючка» полыхал, как свеча до неба. Я когда зашел, он уже догорал. Я Евику так и сказал, давай, вернемся в игру, что-то у меня сердце не на месте — прямо интуиция сработала.

— А как ты ей это сказал? — не понял я.

— Так мы же в чате-то переписываемся. У меня, считай, другой жизни, кроме Альтраума, сейчас и нет. Ничего больше не интересно. Вот и достаю Евика в коннект-чате.

— Конечно, — сказал Лукась, — это большая финансовая утрата, и не очень понятно, как мы будем продвигаться дальше, но в целом я где-то рад, что больше не увижу этой лоханки. Необходимость решать проблемы санитарно-гигиенического характера была особенно утомительной, тем более, когда на борту еще и дама.

— Да ладно, — сказал Акимыч, — из рубки отличный туалет получился. И циновки все скрывали, и горшок я лично самый большой купил. Шикарный же сортир вышел!

Лукась бросил на Акимыча взгляд, которым глава общества вегетарианцев мог бы одарить каннибала, повествующего о преимуществах своей диеты.

— То есть, всё? — спросил я, — «Вонючки» больше нет?

— Увы, — сказал Акимыч, — когда мы уходили, там на воде последние головешки догорали. Вот пиратские корабли — все целехонькие, мы даже думали — не попытаться ли угнать один, но они многовесельные, мы бы не справились с ними.

Мне стало ужасно жалко «Вонючку», привык я уже к этому кораблику. Залез на панель транспорта — действительно, свитка в ячейке больше не было.

— А что это за пузырь был?

— Какой пузырь?

— Под которым вы прятались в невидимости.

— А! — сказала Ева, — это еще одна маленькая хитрость, распространенная среди бедных девочек-рыбачек, да, Джанга? Высшему заклинанию «Незримый полог» их учат в награду за первого выловленного карасика, я верно понимаю?

Джанга ничего не ответила. Спокойно смотрела, улыбаясь.

— Спасибо, Джанга, — сказал Акимыч, — с этими трюхнутыми пиратами всего можно было ждать. Хорошо, что ты ребят укрыла.

— А еще Джанга показала нам, где местное кладбище, — продолжила Ева, — потому что все дочери рыбаков отлично разбираются в картах местности, расположенной в полутысяче километров от их бедных хижин, да, Джанга?

— Ну, что ты к ней пристала? — сказал Акимыч, — Радуйся, что все так хорошо сложилось.

— Я ужасно радуюсь. — кивнула Ева, — Просто я еще ужаснее радуюсь, когда понимаю, что происходит. А сейчас я этой радости, кажется, лишена.

Мы спустились к самой воде и осмотрелись. Джанг разливался здесь не так широко как раньше — другой берег было видно хорошо. Там до горизонта росли высокие деревья. Что происходило на нашем берегу — было совершенно непонятно, так как точно такие же высокие деревья — с огромными пучками больших зеленых листьев — наглухо отменяли любой обзор.

— Вообще Пандар должен быть уже где-то недалеко, — сказала Ева, махнув вправо.

— Только как мы тут пройдем? — спросил я, — Даже жалкой тропинки в ту сторону нет, тут с топорами и пилами дорогу пробивать надо. Если бы мы умели прыгать по верхушкам деревьев, как обезьяны…

— Этот лес даже не выжечь, — неожиданно вступил в разговор молчун Гус, — слишком сырой.

— И за это мы очень благодарны небесам, — быстро перебила его Ева, — хотя я, конечно, с детства мечтала оказаться в центре хорошего такого лесного пожара, люблю, знаете ли, неспешно обугливаться.

— Странная мечта для ребенка, — сказал Лукась, стряхивая в воду с туфли оранжевую черепашку, пытающуюся на эту туфлю забраться.

— Смотрите, — зазвенел колокольчик Джанги, — к нам плывет ладонь отшельника! Да куда же вы смотрите? Ах, какие вы невнимательные! Юноша, — она прикоснулась к плечу Гуса, — ты бесстрашный пловец, видишь среди серебряных струй, вон там, темное пятно? Приведи его сюда, только не хватай за края, они этого не любят. Поднырни и ухвати за стеблекорень.

Гус, как был, не раздеваясь, тут же плюхнулся в воду и поплыл. Вообще если бы я так не умел отказывать женщинам, я бы тоже держался от них подальше.

— Какая еще ладонь отшельника? Гус, ну куда ты полез? Ладно, мне уже все равно, делайте, что хотите. Джанга, если его сейчас сожрут крокодилы…

Гус вернулся, таща за собой большой сердцевидный лист размером с два обеденных стола.

— Это что? — спросила Ева.

— Ладонь отшельника легка, — сказала Джанга, — быстр ее бег по водам, нежность ее листа — прочнее ярости железа. Она легко домчит нас до Пандара, где заждался меня возлюбленный мой.

— Вот это — и домчит? — поразился Акимыч, — здоровый, конечно, листик, но…

Тут Джанга порхнула одним прыжком в середину листа, а он даже не дрогнул под ее босыми маленькими ступнями.

— Когда-то царь Йошупада перевозил на ладони отшельника своего любимого боевого слона Бусену. Правда, это был очень большой лист, но вы же весите меньше слона?

— Ну, не знаю, — сказал Акимыч, — это смотря кто…

Ева бросила на него уничижительный взгляд и тоже прыгнула на лист.

— Хм… действительно, крепкая штука.

— Вы бы там побыстрее, — сказал Гус из воды, — этот стебель из рук так и рвется, хочет, видать, на свободу.

Мы перебрались на кувшинку-переростка. Последним через край плюхнулся мокрый Гус, и ладонь отшельника двинулась по водам Джанги.

— Если бы лист еще так все время не кружился, — сказал Лукась, — меня бы, возможно, меньше тошнило и укачивало.

Он сидел, скрестив ноги, упираясь ладонями в пористую поверхность листа, и имел весьма бледный вид.

— Тут ничего не поделаешь, — сказала Джанга, легко присаживаясь рядом с ним, — жизнь ладони отшельника — священный танец.

— Именно поэтому она плывет против течения? — спросила Ева, явно тоже борющаяся с тошнотой.

— Эти дивные лотосы всегда плывут против течения, — кивнула Джанга, — в этом суть их вечной молитвы.

— А мне повезло, — сказал Акимыч, —у меня вестибулярный аппарат хороший, потому и не тошнит.

— Это значит, — ответила Ева, — что он у тебя как раз плохой, нетонко настроенный. Чем совершеннее у человека вестибулярка, тем активнее его укачивает в таких нездоровых и неестественных ситуациях.

— Вон Люка уже за борт вывернуло с такой тонкой настройкой. А я лучше со своей толстой поживу. Ним, ты там Хохена видишь?

— Вижу. Валит перед собой мелкую поросль.

— Да куда он денется, — сказала Ева, страдальчески морщась, — он к нам прикован самой мощной силой этого мира — сценарным заданием.

— Судьбу, однако, можно обмануть, — сказала Джанга, — до поры до времени.

— Евик, — сказал Акимыч, — может, тебе все-таки из игрушки выйти? Чего-то ты прям совсем зеленая, прям в цвет этой ладони.

— Ку-ку, отдел техсвязи! Какое «выйти»? Ты думаешь, это растительное безобразие определяется как транспорт? Выйдешь — вернешься обратно прямо в Джанг.

К счастью, добравшись до середины реки, лист не перестал вращаться, но стал делать это настолько медленнее, что наши страдальцы смогли вздохнуть свободнее.

Джанга поигрывала своими браслетами, Лукась свернулся неуклюжим калачиком и, кажется, задремал.

— Смотрите! — вдруг сказал Гус, — Лопни мои глаза, это же наш баркас! Да чего вы головами вертите? Он тут, смотрите!

Прижавшись к краю листа, по водам дрейфовал крошечный, размером с мизинец, оранжевый баркасик.

— Не может быть, — сказала еще бледная Ева. — Разве морфодриады могут копировать неживые объекты?

— Могут, — сказала Джанга. — если сочтут их достойными жизни.