Доктор Ф. и другие - Вадим Сухачевский

— Кто это?

— Вас интересует, кто там горит на кострах? — так же грустно отозвался Голос. — Ах, это бедняги катары. Все их грехи, разумеется, абсолютно мнимы. В действительности, они курицу, и ту, право же, зарезать не могли. Но — увы! — они владели некоей Великой Тайной, а такие тайны, как вам, должно быть, известно, губительны... Да не смотрели бы вовсе вы лучше в ту сторону, а то, не приведи Господь, увидите расправу над Тамплиерами — зрелище, скажу вам, в чем-то, пожалуй еще и пострашнее. Или Варфоломеевскую ночь. Или нашу Гражданскую, которой я, поскольку слишком долго живу, был свидетелем воочию... — Я машинально отвернулся от того берега, и теперь ощущал только багровые отсветы пламени и метание теней у себя за спиной. — К слову сказать, — продолжал Голос, — у тех, кто все это вытворял, у многих из них, имелись или потом родились дети. Дети палачей и убийц! А поскольку людские судьбы переплетены, как нити в одном узле, то много ли мы найдем рядом с собой таких, в ком не протекает хотя бы одной струйкой эта смрадная кровь? И мы еще в силах удивляться, когда слышим иной раз, что наш мир несет некую чревоточину, некое проклятье, если угодно! Вы уже, очевидно, удостоверились, что было кому, было кого и было за что проклинать.

— Кто вы? — спросил я после того, как он смолк.

— Вас, никак, интересует мое имя? — отозвался он. — Но позвольте спросить — зачем? Оно едва ли вам что-либо скажет. Нет ничего менее надежного и более переменчивого, чем имена. Когда-то меня звали... Впрочем, это совершенно не важно. Главное, что вы — я так понимаю — Ламех. (По этим словам я наконец понял, что именно с ним-то я, стало быть, давеча и перестукивался через стену!)

— Вообще-то, меня зовут Сергей, — на всякий случай сообщил я. — Сергей Нечаев. Кажется, до недавнего времени я был вашим соседом.

— Сие мне, в сущности, известно, — сказал Голос. — Но в таком случае — скажем так, для симметрии — я должен был бы представиться тем своим забытым именем, а оно уже не нужно ровным счетом никому в этом мире, как любой утративший пригодность хлам...

2

Обладай правдой в непрерывной преемственности.

Из китайской «Книги Перемен»

...Сам не заметив, как это произошло, двигаясь на Голос, я уже поднимался по каким-то гранитным ступеням. Лиза шла рядом, придерживаясь за мой локоть. За спиной, теперь совсем вдали, еще раз плеснуло по воде чье-то весло. Ответом ему был шакалий вой и птичье насмешистое «Квирл, квирл!»

— ...Если же я Мафусаил, как я привык себя называть (тому, право, есть основания), — продолжал Голос, — то вы, стало быть, Ламех, ибо именно Ламеху Мафусаил передал толику своих знаний...

И тут внезапно я увидел его. Он сидел совсем рядом на какой-то полукруглой каменной скамье. Голова его была белой как снег, такая же белая борода окаймляла лицо, и одет он был в белую хламиду, покрывающую ноги до пят. Казалось, он сам высвечивал пространство вокруг себя, а далее ничего не было видно, поэтому возникало ощущение, что он вместе с этой каменной скамьей парит в окружающем его черном воздухе.

Позади него, вдалеке восседали у камина пятеро. Один, одетый в рубище, похожий на живой скелет с огромными, страждущими глазами взирал на нас. Другой, в средневековой кольчуге, держал в руках обнаженный меч и разглядывал блики пламени, пляшущие по его клинку. Третий, с лицом, покрытым чудовищными струпьями и искаженном страданиями, беззвучно стеная, мерно покачивал головой. Страшен был четвертый, в черном плаще с капюшоном, скрывавшим лицо, а из-за плеча его угадывалась коса. То была сама Смерть, вне всякого сомнения. Чуть поодаль от них восседал пятый, вполне благообразного вида, одетый в римскую тогу, и, как мне показалось, чуть насмешливо наблюдал за нами.

— ...Иногда мое имя — одна лишь буква, — рассуждал, между тем старик (пожалуй, уже с самим собой), — иногда — и вовсе номер. Многое ли кому-либо скажет такое имя, как «Номер Семнадцатый»? А прежде меня содержали просто под литерой «Ф». «Доктор Ф.» — так значилось в некоторых сверхзасекреченных документах. Полагаю, придумавший для меня это наименование воспользовался какими-то (весьма, впрочем, поверхностными) ассоциациями.

Мы с Лизой уже стояли рядом с его скамьей. Я наконец решился вставить слово и спросил:

— Вы имеете в виду доктора Фауста?

— Во всяком случае, — отозвался он, — вероятно, именно его имел в виду тот, кто некогда привесил мне эту литеру. Повторяю, его ассоциации были весьма поверхностны. Ни с какими Мефистофелями я, говоря протокольным языком, в связи не состоял; что же касается потребности остановить прекраснейшее из мгновений... Видит Бог, не представляю себе, чтобы подобное мгновение могло когда-либо существовать. Если же брать не Гетевского Фауста, а какого-нибудь его прототипа из старонемецких легенд, доктора Фуста, например, то некоторую связь, пожалуй, можно и обнаружить. По крайней мере, упомянутый Фуст, согласно легенде, обладал некоей Тайной и ни в какую не желал ею ни с кем делиться. Впрочем, далее — снова же ни малейшего сходства. Да и не думаю, что придумавшему эту литеру, человеку со странным самообозначением, — «Гражданин Начальник», или «Гражданин Старший Майор НКВД», так его следовало называть (Боже, как давно все было!), — не думаю, чтобы ему, при его шести классах образования, были ведомы все эти древние легенды.

— А как мы сюда попали? — спросила Лиза. — Кажется, мы плыли... Но мы же никуда не выходили из Центра. Там, в подвале, вообще был тупик!

Ответ его был странен, как он сам.

— Если бы все тупики были неодолимыми преградами, — сказал он, — род людской остановился бы в своем развитии еще в допещерную эпоху. Клянусь, выход бывает всегда! Тем более, что по соседству с нашим миром существуют параллельные пространства и параллельные времена... Впрочем, это слишком сложные материи, чтобы вот так вот, сходу, кавалерийским наскоком...

— Но там, внизу... — я кивнул на темноту позади себя, — там все-таки река?

— Г-мм... Ну, в сущности, пожалуй, река... Почему бы не назвать это и так?

— Мне показалось, — продолжал я, — что по ней плыл сам Харон на своей ладье. Возможно такое?

— Отчего же невозможно, коли вы своими глазами видеть изволили? — был ответ.

— И на правом берегу, действительно, горели катары? — спросила Лиза.

— Да... — ответил старик задумчиво. — Что поделать: шла Альбигойская война. Поверьте мне, наш грешный мир еще и не такое видывал.

— Но ведь это же было лет, кажется, семьсот назад! — вклинился я.

— Даже несколько поболее...

— Так как же тогда?..

— Не понимаю, что вас так удивляет? — пожал плечами старик. — Ведь это, тем не менее, в самом деле, было. Неужто вы пребываете в заблуждении, что все мгновения тленны и живут не долее мотыльков, залетевших на огонь? Многие пустые души, в сущности, так и полагают. Это, конечно, удобно, ибо не отяжеляет вашу совесть прошлым всего рода людского. Но удобное не всегда истинно. Нет, все мгновения живут! В том числе и такие, как те, что вы наблюдали, смрадные, корчащиеся от боли. Изымать их из бытия и жить лишь сиюминутным мигом — такая же благоглупость, как разрушить древний замок, отягощенный мрачной памятью и привидениями, надеясь, тем не менее, проживать в одной из его удобных, подновленных башенок.

Его слова нуждались в осмыслении, по крайней мере, сходу я не нашелся, что бы ему такое возразить, поэтому лишь спросил:

— А на другом берегу?.. Мне показалось, что там были египетские боги. Шакал-Анубис, Тот... Они что, действительно, там были?

— Но — если вы утверждаете, что сами видели...

— Да тут уже и не поймешь, честное слово, что видел, а что примерещилось... — пробормотал я. — Там вообще-то были только тени.

Старец сказал с некоторым удивлением:

— А вы что же, полагали, что бесплотных богов какой-либо смертный способен узреть во плоти? Нет, — назидательно продолжал он, — тень — это не так уж мало. Большинство довольствуется ощущением. Или даже предощущением ощущения. К тому же вы тут изволили упомянуть их имена. Уж это, я вам скажу, совсем...

— Глупо, — безо всякой обиды подсказал я.

— Нет, отчего же? — возразил «Семнадцатый». — Просто наивно. Весьма в духе уже помянутого мною Гражданина Начальника, Гражданина Старшего Майора НКВД, привесившего мне эту бирочку «Ф». Даже по отношению к смертным это порой неуклюже и нелепо, если же речь заходит о небожителях... Не напрасно было речено: «Что в имени тебе моем?» Кто некогда придумал эти имена — Инпу-Анубис, Джехути-Тот? Всего лишь люди, в соответствии со складом своего языка. Но может ли человеческий язык передать то, для чего он попросту не предназначен? Анубис или архангел Уриил, Тот или архангел Регуил, — и то, и другое передает сущность одинаково отвлеченно. Просто один — повелитель Тайн запредельных, другой — Тайн земных. Мы даже к тайнам этим приобщиться толком не можем, а уже привешиваем имена — быть может, еще более тайные, чем сами эти Тайны.