Свет земной любви. История жизни Матери Марии – Елизаветы Кузьминой-Караваевой - Елена Обоймина

Срастется с вами… Вдруг Господни длани

Меня швырнут в круги иных скитаний…

За что? Зачем?

Мать Мария (Е. Кузьмина-Караваева)

Гражданская война приближалась к своему завершению, и Даниил Ермолаевич все чаще и чаще заводил разговоры об отъезде за границу. В марте 1920 года Красная Армия освободила Анапу от белых; произошел очередной переворот, власть переменилась. Для семьи белоказака, каким являлся Д. Е. Скобцов, в условиях поражения в Гражданской войне путь спасения был действительно один – в эмиграцию… Елизавете Юрьевне пришлось согласиться с разумными доводами мужа. Как она потом пожалеет об этой «минутной слабости»!

В конце марта 1920 года в числе беженцев из Новороссийска она вместе с шестилетней Гаяной и матерью Софьей Борисовной села на итальянский пароход «Барон Бек». Так начались их долгие скитания по чужбине… Тогда Елизавета Юрьевна, ожидавшая второго ребенка, от всей души надеялась, что отъезд этот временный, что они обязательно вернутся, но судьба распорядилась иначе.

Дорога, как и у многих бежавших из большевистской России, была сопряжена с большими опасностями, лишениями и страхом. «Они следовали путем, общим для многих и многих беженцев: от восточного берега Черного моря на юг, в Грузию; затем на запад, в Константинополь; затем в Белград. Часть путешествия совершалась без происшествий, часть переживалась как кошмар; так или иначе, в нем было мало отрадного, и чем дальше они удалялись от родины, тем труднее им было представить себе будущее», – писал один из первых биографов Елизаветы Юрьевны, православный священник отец Сергий (Гаккель).

Первый этап путешествия запомнился Скобцовым как самый тягостный. Пароход, на который они попали в Новороссийске, был переполнен до отказа. На верхних палубах помещались пассажиры первого и второго класса; под ними армянские беженцы; затем – палуба для овец; и наконец, трюм с остальными беженцами. Здесь царила полнейшая тьма. В трюме находился склад динамита, поэтому курить воспрещалось, и даже передвигаться было трудно и опасно. Кроме того, можно было легко наткнуться на раненых и нечаянно причинить им лишние страдания. В этом трюме, вместе с матерью и дочкой, находилась и Елизавета Юрьевна. Она опасалась, как бы среди этого хаоса не родился преждевременно ее ребенок, и очень тревожилась за мужа, с которым ее недавно соединила, а теперь разлучила Гражданская война.

После взятия Екатеринодара частями Красной Армии кубанское правительство в одночасье потеряло былую власть, и члены Рады сразу же оказались совершенно бесправными лицами. Даниил Ермолаевич вместе с другими бежал на юг, к Грузии, но грузины не пропустили на свою территорию кубанских казаков, разрешив въезд только членам Рады. Скобцов с грехом пополам добрался до Тифлиса, где его ждали жена и теща. Во время тяжелого странствия, в Тифлисе, родился единственный сын Скобцовых – Юрий.

Скобцовы не без приключений пересекли Кавказ. Затем Даниил Ермолаевич в составе комиссии генерала П. И. Кокунько по охране казачьих войсковых регалий эмигрировал в Турцию, где в конце 1920 года семья Скобцовых наконец-то воссоединилась в Константинополе. Но и этот город стал для них лишь временным пристанищем…

В декабре 1920-го около 16 тысяч казаков обосновались на острове Лемнос, называемом «островом смерти». Скобцовы прожили какое-то время на этой земле, где Даниил Ермолаевич продолжал заниматься общественной деятельностью и даже наладил выпуск рукописного журнала «Вольная Кубань». Отсюда около 5 тысяч человек отправились на строительные работы в Сербию. Так Скобцовы попали в Сремские Карловцы, где в декабре 1922-го у них родилась дочь Анастасия.

Вспоминала ли Елизавета Юрьевна о Блоке? Думается, она никогда не забывала о нем, еще не зная о том, что поэт доживает свои последние, трагические дни… Духовные и физические силы его быстро таяли.

Заботы. Молчание и мрак… Как безысходно все. Бросить все, продать, уехать далеко – на солнце, и жить совершенно иначе… Надо только надеяться и любить.

С горечью записал он это в дневнике. Надеяться – но на что? Любить – но кого?…

Сердце разрывалось от воспоминаний о разворованном и сожженном Шахматове. В роковой 1921 год скандал в доме поэта следовал за скандалом: Любовь Дмитриевна все больше не ладила с матерью Александра Александровича, заставляла ее ходить на барахолку продавать вещи. Та же, обиженная за сына, никак не могла смириться с бесконечными «увлечениями» невестки, с ее очередным романом, на сей раз – с актером Жоржем Дельвари: «С цепи она сорвалась буквально. Страшно ей жить хочется».

Блоку жить уже не хотелось.

С мая 1921 года поэт начал подводить печальный итог своей жизни. В последний раз отправился на прогулку с женой по любимым местам Петрограда. Разобрал свой архив, что-то сжег, что-то выбросил, что-то раздарил. Александр Александрович понимал, что дни его сочтены: постоянно держится высокая температура, мучают слабость и сильные боли в мышцах, бессонница… Странная болезнь, так и не определенная врачами, душила его, худоба сделала неузнаваемым, сердце разрывалось от боли, по телу пошла водянка. Как не хватало рядом кого-то близкого, одним лишь своим присутствием способного утишить эти страдания! К сожалению, такого человека рядом с поэтом не существовало…

«Мне трудно дышать, сердце заняло полгруди», – последний раз записал Александр Александрович в дневнике 18 июня 1921 года. В воскресенье 8 августа Любовь Дмитриевна, Прекрасная Дама его юношеских стихов, закрыла поэту глаза…

Хоронил его весь Петербург. Но среди огромной толпы народа не было той, кому посвятил он известное свое стихотворение: Когда вы стоите на моем пути, такая живая, такая красивая… Отвергнутая им когда-то и не во всем понятая им, она против желания оказалась на чужбине, чтобы остаться там навсегда.

Здесь, на чужой земле, узнала Елизавета Юрьевна о кончине Блока. По свидетельству ее матери, горе ее было беспредельным.

Прихожу к нищете и бездолью,

Всю прошедши дорогу греха;

Помнить мертвенный лик Жениха

Я могу только с тайною болью.

Как несутся года надо мною;

Сколько минуло горестных встреч:

Как могла я твой облик сберечь,

Приближаясь навеки к покою.

И забыв имена и обличья

Всех, кто некогда мною владел,

С тайной болью я вижу предел,

Где твое воссияло Величье.

О ком писала поэтесса в этом стихотворении? Думается, что о Блоке.

Нет, она никогда не забудет поэта, что бы ни происходило в ее судьбе. Даже тогда, когда примет постриг и станет православной монахиней… Литературовед К. В. Мочульский уже после Второй мировой войны вспоминал свой разговор с матерью Марией, происходивший весной 1933 года во время их прогулки по ночному Парижу.