Вторжение - Джулиан Мэй

Следуйте за нами, приказали надзиратели, и умы наблюдателей мгновенно выплеснулись в радостный свет.

После долгой прострации четверо очнулись в своей тарелке и взглянули в иллюминатор на маленькую голубую планету внизу.

– Невероятно, – нарушил молчание крондак.

– Совершенно невероятно! – Лаши Ала никак не могла опомниться.

Гии покачал головой, распространяя мягкие корректирующие импульсы.

– Согласен, Единство с Лилмиком впечатляет, но я не знаю, почему нашему уважаемому Рола-Эру Мобаку так трудно в него поверить.

– Не в него! – прорычал монстр. – Трудно поверить в то, что они сказали.

Полтроянец поджал сиреневые губы и вопросительно приподнял одну бровь.

– Средняя голова… – Рип-Рип-Мамл сопроводил свое высказывание запечатленным в памяти образом, – заявила, что Лилмик намерен помогать нам. Факт еще более беспрецедентный, чем их недавнее вето.

– А то, что нам не следует поощрять франко-американских оперантов… что ими займутся другие?..

Теперь уже обе брови полтроянца взлетели кверху, а за ними выкатились на лоб рубиновые глаза.

– Ради Святой Любви, быть такого не может!

– Не может, а есть! Не иначе, отдельных оперантов будут пасти сами лилмики, – заключил Рола-Эру. – Надменные существа, которые лишь изредка снисходили до рассмотрения решений Высшего Совета, которые постоянно мучают, путают нас, действуют на нервы мистическими бреднями!..

– В сегодняшней пятиголовой команде ничего мистического не было, – вмешалась Лаши. – Голова в центре черным по белому расписала нам, что делать.

– Тоже весьма нетипично для них, – задумчиво произнес крондак. – Надо все хорошенько обмозговать.

Гии все глядел в иллюминатор, и душа его при виде голубой планеты наполнялась неясным тоскливым предчувствием. Чувствительные гениталии побледнели и поникли.

– Ох, уж эти земляне! Знаете, я начинаю их бояться.

– Ерунда! – отрезала Ала. – Нас они нисколько не пугают, хотя мы, симбиари, достаточно хорошо их изучили.

Экзотические существа обменялись мыслями, подразумевающими полное и безоговорочное понимание.

Часть II. ОБЩЕНИЕ

1

Нью-Йорк, Земля

21 февраля 1978 года

Рейс из Чикаго задержали больше чем на час; вертолеты, курсирующие между аэропортом Кеннеди и Манхаттаном, также прикованы к земле туманом. К окошку проката машин не протолкнешься, но Киран О'Коннор, задействовав принуждение, выбил себе «кадиллак» и уселся впереди рядом с помощником и шофером Арнольдом Паккалой; телохранители Джейсон Кессиди и Адам Грондин забрались на заднее сиденье. Шелестя дорогими покрышками, лимузин тронулся с места; умы Кессиди и Грондина расчищали дорогу, а Паккала вел машину так, как и следовало ожидать от аса чикагских окраин. Киран смежил воспаленные веки и забылся сном, пока огромный черный зверь ревел по дорогам Лонг-Айленда, бросая вызов ограничению скоростей. Магическим образом он миновал забитый туннель между Куином и Мидтауном, прорвавшись на Сорок вторую улицу. Движение расступалось перед ним, а дорожные патрули его будто и не замечали. Он свернул на красный свет, пронесся по газону, как хищная акула, заглатывающая мимоходом стайки мелкой рыбешки, влился в вихрь Колумбова кольца. Здесь ему пришлось выдержать самый сильный натиск, так как машины сюда стекались с шести разных направлений. Кессиди и Грондин стреляли глазами и выкрикивали безмолвные команды водителям, велосипедистам и пешеходам: Эй ты, стой! Давай направо! Влево, влево прими, козел! Ну ты, двухколесный, прочь с дороги! Сторонись, граждане, сторонись! Водители автобусов, словно в трансе, застывали на повороте или шарахались к обочине, частники ругались на чем свет стоит, но тоже уступали, мальчишки-рассыльные на велосипедах и пешеходы разлетелись куда попало, точно испуганные голуби от коршунов, и даже воинственные манхаттанские таксисты трусливо поджимали хвост и, давя на тормоза, пропускали заколдованный лимузин.

Не обращая внимания на царящий вокруг хаос, Арнольд Паккала в семнадцатый раз прошел на красный свет и вырулил к Сентрал-Уэст-парк, где уже беспрепятственно выжал из мотора все лошадиные силы.

От Кеннеди за тридцать четыре минуты, взглянув на часы, восхитился Грондин. Отлично, Арни.

Ну что, приступаем? – спросил Кессиди. Шеф еще спит?

Спит, ответил Паккала, я сам знаю, когда его разбудить.

Карта Нью-Йорка маячила перед его мысленным взором, затмевая голые деревья парка, подсвеченные фонарями. И все-таки он заметил патрульную машину, но Адам и Джеймс уже успели оболванить двоих сидящих в ней полицейских, и те вместо того, чтобы зафиксировать «кадди», рвущийся к северу на ста пятнадцати, проявили повышенный интерес к пожилому человеку, который мирно выгуливал трех пуделей.

Через три квартала, проронил Арни.

На предельной скорости лимузин свернул на Шестьдесят пятую улицу, потом на Шестьдесят шестую. Кессиди и Грондин снова включили принуждение, сдерживая умеренный поток; «кадиллак» пошел на последний поворот и плавно остановился перед Линкольнским центром сценического искусства.

Телохранители Кирана с громкими вздохами облегчения расслабили натруженные мозги. Лицо Арнольда Паккалы на мгновение окаменело. Не выпуская руль, он откинулся на подголовник, закрыл глаза. Двое на заднем сиденье содрогнулись от мощного выброса энергии, зарядившей атмосферу салона. Все их нервы сочувственно завибрировали. Через несколько секунд Паккала уже сидел прямо и неторопливо стягивал шоферские перчатки. Ни один волос не выбился из его седой шевелюры.

– Черт возьми, Арни, когда ты прекратишь свои дурацкие фокусы?! – Грондин дрожащими пальцами распечатал пачку «Мальборо» и вытянул сигарету.

Кессиди утер платком вспотевший лоб.

– От такой встряски, пожалуй, и шеф проснется!

Паккала даже бровью не повел.

– Мистер О'Коннор будет спать, пока я не удостоверюсь, что нужные нам люди у себя в ложе. Если те жучки ошиблись или надули нас, придется срочно менять планы.

– Ну так разведай, чего сидишь как пень?! – рявкнул Кессиди.

Лицо Паккалы вновь посуровело. Невидящие глаза уперлись в руль. За окном мелкими хлопьями падал снег; снежинки быстро таяли, и подогретое ветровое стекло покрылось бисеринками капель. Мотор остывал беззвучно; тишину вдруг нарушил протяжный всхлип О'Коннора.

Грондин поспешно втянул в себя дым сигареты.

– Бедняга!

– Ничего, оклемается, – уверенно заявил Кессиди. – Дай только сучьих макаронников зацепить.

– Ща выясним, – сказал Грондин, кивая на Паккалу. – Народу в театре пропасть, но если они там, старина Арни их выловит. У него котелок в общем варит, хотя бывают свои закидоны.

– И все же мы зря туда суемся, – возразил Кессиди. – Ясно, что шеф должен их приложить, пока они не опомнились. Но здесь…

Оба поглядели на высокий пятиарочный фасад «Метрополитен-опера». Арки достигали тридцати метров и были снизу доверху застеклены, так что за ними просматривались золотые своды потолка и колоссальные росписи Марка Шагала по обеим сторонам двойной беломраморной лестницы, устланной красным ковром. На обитых пурпурным бархатом стенах мелькали отблески канделябров. В проеме центральной арки виднелся знаменитый каскад люстр, напоминающих звездную галактику. Возвышаясь на фоне черного зимнего неба, здание оперного театра казалось не архитектурным сооружением, а некой фантастической Вселенной.

Сегодня в театре был аншлаг: премьера «Фаворитки» Доницетти. Пели такие звезды, как Ширли Веретт, Шерил Милнз, а к тому же – редкостный подарок для любителей итальянской оперы – Лучано Паваротти. Нью-йоркский мафиози Гуило Монтедоро по прозвищу Большой Ги считался истинным меломаном. Он имел собственную ложу в театре и посещал все премьеры вместе с женой, взрослыми детьми, их мужьями и женами. Против обыкновения на сей раз в его свите женщин не было. Задний ряд ложи занимали четверо доверенных лиц клана Монтедоро в режущих под мышками фраках, явно взятых напрокат. А впереди, рядом с доном Гуидо, восседал почетный гость – Виченцу Фальконе. Дон Виченцу, старый приятель Большого Ги и не менее страстный ценитель оперного искусства, был приглашен по случаю выхода под залог из тюрьмы Луисбурга (Пенсильвания), где отбывал срок за неуплату налогов. Он явился в сопровождении адвоката, Майка Лопрести, наладившего в Бруклине довольно бойкую торговлю наркотиками, в то время как босс оставался в тени. Почтил оперу своим присутствием и шурин Лопрести, Джузеппе Поркаро (Джо Порке), первый вышибала клана Фальконе. Тот самый Поркаро, что три дня назад приехал в Чикаго для расправы с юным выскочкой – юрисконсультом чикагской мафии, чьи смелые действия стали слишком часто затрагивать интересы мафии бруклинской.