Рукопись Бэрсара - Елизавета Манова

- А дос Крир?

- Тс-с, - сказал он, и приложил палец к губам.

Я улыбнулся.

- Калар Эсфа...

- Толкает. А я в заслоне сижу. - Он снисходительно улыбнулся тому, что даже с ним, с единственным другом, Крир не хочет делиться славой.

- Живы?

- Кто?

- Мои люди... все?

- Будь я проклят! Это вы о ком? Ко мне шесть дохляков приползли, третью неделю отжираются!

- Значит, я...

- Да, биил Бэрсар. Мы уже вас вовсе похоронили. Попа в караул поставили, чтобы вас без обряда на небеса не отпустить.

- А Эргис?

- Да вон он, легок на помине. Эй ты, живо сюда!

- Благородный гинур звал меня?

Я нахмурился, соображая, вспомнил и это, и кивнул. Эргис стоял в ногах постели, чтобы я мог видеть его, не шевеля головой. Радостно было его худое лицо, и глаза как-то странно блестели.

- Тут... будь, - шепнул я, чувствуя, что опять ухожу. Еще мгновение поборолся - и соскользнул в никуда.

...А потом была ночь, и желтый огонек осторожно лизал темноту. Эргис спал за столом, положив голову на руки; вторая, завязанная грязной тряпкой, лежала у него на коленях. Жалко было будить, но я не знал, сколько теперь продержусь.

Эргис вскочил, будто не спал, улыбнулся.

- Есть будешь?

- Давай.

Приподнял повыше, сел рядом и стал кормить с ложки молоком с размоченным хлебом. Накормил, обтер лицо, как ребенку, уложил опять.

- Спи.

- Некогда. Рассказывай.

Поглядел неодобрительно, покачал головой.

- Чего тебе неймется? Слышал же: уходят.

- Почему?

- Известно почему! Раздор пошел. Второй-то промеж них воевода - сагар Абилор - своей волей попер на Исог. Тридцать тыщ с ним было. Дошел до завалов под Исогом, а Крир тут как тут. Кеватцы в завал уперлись, в кольцо зажал, да с заду и ударил. Абилор-то сразу смекнул, кинул войско и смылся с одной охраной, а прочих всех... Ну, сам знаешь, Крир пленных не берет.

- В Кевате?

- Порядок. Тирг с Гилором воротились, а Салара еще нет. Добрую, говорят, кашу заварили, год Тибайену не расхлебать.

- В Квайре?

- А я почем знаю? Тихо.

Я закрыл глаза, отдохнул немного.

- Эргис... пора в Квайр.

- Да ты в уме? Две недели без памяти валялся... ты ж на первой лаге помрешь!

- Не умру. Мне надо в Квайр. Дня три... и в путь.

Прикажешь к постели скакуна подать?

- Могу и носилках.

Угалар бранился, Эргис спорил, но дней через пять наш маленький караван отправился в путь. Я тихо качался в полумраке крытых носилок, засыпал, просыпался, пытался о чем-то думать - засыпал опять. Жизнь возвращалась ко мне не спеша, крошечными шажками, и побывав за краем, я радовался всему.

Радостно было сонное колыханье носилок, нечаянное тепло заглянувшего в щелку луча, негромкое звяканье сбруи и запах - запах хвои, запах кожи, запах конского пота. На привалах Эргис легко вынимал меня из носилок укладывал где-то под деревом и знакомый забытый мир цветов и запахов, тресков, шелестов, птичьего пенья тепло и заботливо принимал меня. Эргис все еще кормил меня, как младенца: даже ложка была тяжела для моих бесплотных рук.

И все-таки жизнь входила в меня - по капельке, но входила: я дольше бодрствовал, четче делались мысли, и как-то, раздвинув бездумную радость существования, конкретные люди вошли в мою жизнь. Я стал отличать друг от друга солдат охраны и с радостью увидел среди них недавних соратников по войне в Приграничье.

- Это хорошо, - сказал я Эргису.

- Что?

- Что ты ребят взял... наших.

- Так сами напросились!

- Не сердятся?

- Чего это?

- Ну, столько досталось... из-за меня.

- Чудно, Тилар, - сказал Эргис, отвернувшись, - до чего ты силы своей не разумеешь! Я и сам - тебе спасибо! - нынче только понял, что люди могут, ежели с ними по-людски.

- Скажи и мне... может, пойму.

- Куда тебе! Тебе-то все люди одинаковые! А ты про солдат подумай: кто они? Смерды, черная кость. Сменяли голод на палку и думают: в барыше, мол, остались. Им что, объяснили когда, за что умирать? Саблю наголо - и пошел, а что не так - под палку иль на сук. А ты их прям взял и огорошил...

- Когда?

- А как собрал перед уходом. Так, мол, и так, ребята, смерть почти верная. Кто боится - оставайтесь, ничего вам не будет. А дело у нас такое...

- Чтобы требовать с людей... они должны знать... главное.

- А я про что? Я-то примечал, как они сперва глядели. Все ждали, когда ж ты господином себя покажешь, хоть в зубы-то дашь. Иной бы, может, и рад - больно чудно, когда тебя за человека считают.

- Глупости, Эргис!

- Глупости? Да я сколько воевал, сроду не видел, чтобы люди так дрались! Ты-то, небось, и не примечал, как они тебя собой заслоняли...

- Хочешь пристыдить? Ты прав. Не замечал.

- Вот олух, прости господи! Я что, о том? За твоим-то делом на нас глядеть? Я к другому. Поверил я в тебя теперь. Коль не прогонишь, и дальше вместе потопаем.

- Спасибо, Эргис, - ответил я - и как слаб, как жалок был мой голос! - А Огил? О нем ты подумал?

- Что о нем думать! Давно передумано. Для того я, что ли, шесть лет в лесах мыкался да кровь лил, чтоб обратно в кабалу лезть?

- Огил... поможет тебе.

- Мне-то поможет! А как ты мне велишь сельчанам моим в глаза смотреть? Всю жизнь им порушил, в леса сманил... Всем рай обещал, а себе одному, выходит, добыл?

- Не спеши, Эргис. Еще война не кончилась.

- Ну да! После переменится! Против каларов акиху не идти, тронет сам полетит. Да и другое у него на уме, не слепой, чай, вижу. Эх, Тилар! Я б его и теперь собой заслонил, а служить не стану. Как, берешь?

- Беру.

- Ну и ладно. Спи. Даст бог, довезу тебя.

Бог дал, и я давно уже в Квайре. Суил нашла тихий дом на улице святого Лигра, и мир надолго забыл о нас. Нелегко ей пришлось, бедной моей птичке! Та развалина, что привез ей Эргис, еще долго болталась между жизнью и смертью, только преданность и забота Суил удержали меня на краю.

Но теперь все позади; я жив и намерен жить. Смерть ушла, оставив меня Суил, и она со мной днем и ночью. Лицо ее весело, смех ее звонок, но в глазах уже поселилась тревога, и паутина первой морщинки легла на ее ясный лоб.

- Тяжело со мной, птичка?

А она смеется в ответ:

- Тоже мне тяжесть! Хоть сколько-то со мной побудешь! Слава богу, ноги не носят, а то только б я тебя и видела!

Ноги и правда меня не носят. Сижу в постели и читаю то Дэнса, то местные хроники, которые принес мне Баруф. Скучнейшее чтиво, но пищей для размышлений снабжает, и эти размышления не утешают меня.

Хорошо, что Суил умеет отгонять невеселые мысли. Подойдет, прижмется, потрется щекой о щеку - и все остальное уже не важно; только она и я, и то, что касается нас. И я не могу удержаться, спрашиваю с тревогой:

- Птичка, неужели я тебя не противен?

И она опять смеется в ответ:

- Ой, и глупый же ты, Тилар! Такой-то ты мне всего милей! Что нам, бабам, надо? Пожалеть всласть!