Блистательные годы. Гран-Канария - Арчибальд Джозеф Кронин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вот я и говорю, для крестин сегодня отличный день.
Старый доктор, находя удовольствие в том, чтобы перечить ей, заметил:
– К вечеру будет дождь.
– Нет, дождя не будет, – возразила она. – Только не на крестинах моего внука.
– Это и правда ваш внук? – делано хохотнул он. – Разве у меня нет никаких прав в этом вопросе? Ребенок – вылитый я.
– Боже упаси! – благочестиво воскликнула она. – Я бы не пожелала такого несчастья ни одному младенцу, не говоря уже о первенце моего собственного сына. Нет, нет, это правильный ребенок. У него цвет глаз как у меня, а нос Стирлинга.
Мердок усмехнулся:
– Не смотрите на меня так сердито, женщина. Я вас не боюсь, как ваш бедный Дункан, от которого вы отреклись на все эти годы.
Ее лицо смягчилось.
– Это долгая история, – сказала она. – Он ослушался меня, вы же знаете.
– Ну разве он не доказал, что был прав?
Она упрямо покачала головой:
– Он мог бы добиться большего, если бы последовал моему совету. Но теперь я готова простить его. Я приняла это решение сегодня утром ради ребенка. Можно ли сделать больше?
– Можно ли сделать больше? – Он чуть не задохнулся от смеха. – Боже, спаси нас! Женщина, вы само великодушие! На месте Дункана я бы указал вам на дверь. А может, когда он узнает, что вы здесь, он так и сделает.
Его добродушное гоготание прекратилось, только когда на дорожке в сюртуке, слишком просторном для его худосочных телес, появился Длинный Том.
Марта сердито посмотрела на неторопливо приближающегося мужа.
– Имей в виду, ты не должен выпивать на крестинах, – строго сказала она. – Ни капли!
Длинный Том с гордостью перебрал пальцами золотую цепочку великолепных новых часов, покоящихся в кармане жилета. Часы эти подарил Дункан, никогда не забывавший о таком же подарке отца перед долгой разлукой.
– Ни глотка крепче воды, – сказал он.
– Только шампанское, – предложил Мердок. – Мы приговорим бутылку на двоих, Том. Оно не сильнее имбирного эля.
Шаги за их спиной остановили дальнейшие прения. На крыльце, улыбаясь, стояла Джин, держа на руках ребенка в длинной белой крестильной рубашке.
– И в самом деле, – с горделивой улыбкой сказала пожилая женщина, – он прекрасный мальчик.
– В этом мы все согласны, – мягко заметил Длинный Том.
– Господи! – воскликнула Джин, посмотрев в сторону улицы. – Вот и гости пожаловали, а Дункана все нет.
Первая пара гостей в субботних костюмах степенно направлялась к дому: провост Дугал и школьный учитель. За ними следовали управляющий, мисс Белл, Маккелви, Рид и священник. Вскоре у крыльца было полно народу.
Провост кашлянул, нарушив неловкое молчание.
– Какой у вас нехороший кашель, хозяин, – профессиональным тоном заметил Мердок. – Я вам кое-что дам против него.
– Не стоит беспокоиться, дорогой, – не задумываясь, ответил провост. – Я собирался попросить лекарство у самого доктора после церемонии.
– Чего-чего? – взревел Мердок, и все радостно рассмеялись. – Где тот доктор, о котором речь? Ему что, не приехать домой на крестины собственного сына?
– Сегодня у него очень длинный обход – до самого начала Страта, – извинилась Джин.
Как раз в этот момент раздался шум подъехавшей машины. Спустя мгновение сельский доктор, сопровождаемый Хэмишем, выбежал на подъездную дорожку; при виде гостей, жены, новорожденного сына глаза его загорелись. Всего один год работы наложил на него свой отпечаток. В обветренном загорелом до бронзового оттенка лице теперь читались строгая доброта и глубокая человечность, а его фигура в грубом твидовом костюме казалась более внушительной, чем прежде.
Он подошел к гостям, улыбнулся им со спокойствием человека, который нашел себя. Он не заметил мать, которая вдруг испуганно спряталась за спинами остальных.
Глава 73
– Извините, что припозднился. В Россдху мне неожиданно пришлось сделать аппендэктомию. – Он взглянул на свою жену. – И меня остановили по дороге домой. Вот… – Он протянул Джин открытую телеграмму.
Она прочитала ее вслух:
Сегодня я мысленно со всеми вами. Ты был прав, чертяка. Поцелуй ребенка от имени пыльной старой тетки. Привет Джин. Прими рукопожатие от замотанного директора Фонда Уоллеса.
Анна Гейслер
Дункан и Джин обменялись понимающими взглядами. Затем Джин тихо сказала:
– Здесь есть кое-кто, кого ты еще не видел.
Повернувшись, она взяла Марту за руку и вывела на открытое место.
– Мама!
Мгновение сын и мать смотрели друг на друга, потом она виновато отвела взгляд.
– Я подумала, что надо приехать. Но и шляпу пока не сняла. Так что если я здесь лишняя, то уеду.
Мердок тактично высморкался и, взяв Длинного Тома под локоть, повел гостей внутрь.
Дункан остался наедине с матерью и Джин.
– Должна сказать, – продолжала пожилая женщина, – я рада видеть тебя таким счастливым и успешным, с женой и все такое.
Он шагнул навстречу и обнял ее:
– Мама, мы все рады тебе!
Марта, сдерживая слезы, попыталась заговорить, но не смогла. Впервые за много лет она заплакала.
– Возможно, мой дорогой мальчик, возможно, мы оба были правы, – признала она, вытирая слезы. – Можно мне войти и подержать ребенка?
Дункан радостно кивнул. И, обняв одной рукой мать за плечи, а другой – жену за талию, он повел их в дом.
Местный доктор
(Повесть)
Он делал люмбальную пункцию, когда его вызвали к шефу. Был отвратительный февральский день, холод пробирал до костей, зарядила снежная крупа, поэтому вместо того, чтобы пересечь двор, доктор Мюррей пошел длинным обходным путем, через подземный туннель к блоку для особых пациентов. Это отделение всегда вызывало у Мюррея ироническую усмешку. Оно занимало серый монолит, мрачно возвышавшийся над рекой Гудзон, – один из семи, представлявших собой Методистскую больницу. Однако внутри отделение походило скорее на роскошный отель, с рестораном, сувенирным магазином, прислугой в униформе и стойкой регистрации, где можно было записаться в пациенты и, если повезет, выписаться.
Лифт доставил Мюррея на тридцать первый этаж, известный интернам как «Золотой берег», поскольку туда допускались только очень знаменитые или очень богатые люди. Солярий с видом на реку и на панораму Нью-Йорка занимал дальний конец этажа, а здесь, развалившись в халатах на мягких диванах, выздоравливающие могли вволю делиться подробностями различных своих операций. Этот разительный контраст со спартанскими условиями в старом Королевском госпитале все еще раздражал Роберта Мюррея, вызывая невольное чувство протеста.
Когда он шел по коридору, одна из дверей открылась и выглянул его
