Мстерский летописец - Фаина Пиголицына

«Шатание» с малолетства создавало особый человеческий облик офени. Даже безграмотный коробейник был более развит, смышлен, расторопен и обходителен в сравнении со своими оседлыми земляками. И односельчане относились к офене обычно уважительно, обращались за советами.

Коробейников Голышевы тоже позвали на проводины к праздничному столу. Они, как и «счета», пришли с женами и ребятишками. Сначала торговцев благословил священник, потом взялись за рюмку и стакан, по-офенски — бухарку и бухарник.

Хмель быстро завладел отчаянными ходебщиками, и они принялись болтать на своем, офенском языке.

— Поханка подвандай масыгам гомыры по хлябе, да и клыги привандайте, подвачь масам да почунайся.

Что означало: «Хозяйка, подай нам водки да браги, поднеси да покланяйся». Язык был искусственный, сочинен самими офенями, чтобы прятать свои секреты.

После солидной выпивки и закуски, просидев за столом часа два, гости ушли, осталась одна торговая компания. -

— Куда ты ноне пойдешь? — спрашивал плутоватый коробейник Тихон своего соседа.

— По дорогам да имениям, много деньжат в барских домах лежат, — отшучивался он. Офени скрывали свои маршруты порой даже от близких.

— А я по базарам да монастырям пойду, у попадей да мужиков кошельки трясти, — смеялся бедовый Тихон.

Мастер порассказать, похвастаться, он без прибытка никогда не возвращался. Как-то после засухи не шел у него товар, так он продал лошадь с телегой, в рубище облачился и прикинулся странником, идущим из святых мест. Завалявшиеся у него плащаницы, камни, набранные у ручья в овраге, продавал как освященные.

— Не обманешь, не продашь, — любил говорить Тихон, потешаясь над объегоренными, — на то и торг: смотри, за что платишь, глаза, чай, есть.

Иной из офеней и лекарем прикидывался, баб и коров пощупает, за приличное вознаграждение совет даст и травку хворому оставит.

Таких пришельцев, случалось, и гоняли прочь из деревни, да только с них как с гуся вода, из одной деревни выгнали, а он в соседней уже одурачивает, пока худая слава сюда не дойдет. А тогда — в лес, темны заросли ему — пологом, тропинка — скатертью. Ни дождь ни мороз ему нипочем, прикорнет, где ночь застанет, пожует, что бог пошлет.

Такие, растерявшие в пути совесть и достоинство, особенно любили односельчанам пустить пыль в глаза. Примкнув на последнем этапе к возвращающимся домой офеням-подводникам, подбивали их на форс. Украшенный лентами и бубенцами обоз офеней въезжал в слободу с песнями, а то и с ружейными выстрелами.

На следующий день жены и дочери офеней выходили на улицу в обновках, а франтоватый коробейник шел кутить в кабак.

Разговор за столом у Голышевых между тем продолжался.

— В Сибирь надо идти, там народ сытый, достаточный, — убеждал приятеля офеня, — глупые бабы да девки за яркую ленту готовы все из избы вынести. Да хорошо бы подгадать, когда мужики в отход уйдут, тута бабы в полной твоей власти.

— Да спроси, где нас нет. Разве только дома, — смеялся тот. — Я встречал одного, он в славянские земли ходит.

— Всяко бывает, я тоже по деревням хожу, — вступал в разговор Николай Панфилов. — Вечерком к богатому мужику заверну. Лошадь распрягу, в избу войду, хозяину да образам поклонюсь, и любой мужик ночевать пустит, да еще за стол посадит. А я почну ему про дальни края рассказывать, так вся деревня к тому мужику в избу сбежится. Рассядутся все вкруг стола и, рот раскрыв, слушают мои небылицы. Чево ни привру, все сойдет, еще привранное-то им интереснее кажется. Поужинаю этак и — на полати. Тепло. Утром картинки хозяину на стену прибью. Он взглянет и улыбнется. И уж редко какой после этого за постой да ужин возьмет, а по делу-то надо бы полтинник отдать. А икону ему на полочку поставлю — так он и овса лошадям даст, и хлеба мне на дорогу.

Вконец захмелевший Егорка Тихонов целовал свою красавицу-жену Катерину и пятилетнего сына.

Помогать родителям в офенский день пришла старшая дочь Голышевых Анна, проживающая во Мстёре, приехала из Вязников Анастасия, вышедшая замуж за купецкого сына Дикушина. Авдотья Ивановна, хоть и поднялась с постели, все же здоровьем была слаба и с гостями совсем уходилась.

После обеда офени с хозяевами вместе опять помолились, и, благословляя друг друга, все путники выпили из поставленной под образа чашки по глотку воды, а больше вылили на себя и на пол и пошли к возам.

Потехин, дождавшись, когда вся торговая экспедиция выедет далеко за околицу, взял из-под образов хлеб-соль и поехал догонять свою офенскую артель. Он провожал ее До развилки на муромском тракте, у трех сосен: там офени расходились всяк по своему пути, а порой и сам Потехин отправлялся с одним из возов в дальнюю дорогу.

ГЛАВА 5 Член губернского статистического комитета

1859 году владимирский губернатор Егор Сергеевич Тиличеев отправился по губернии с ревизией, захватив с собой редактора неофициальной части «Владимирских губернских ведомостей», секретаря статистического комитета, помощника правителя канцелярии Константина Никитича Тихонравова. Приехав во Мстёру, губернатор остановился у предводителя уездного вяз-никовского дворянства, помещика Ивана Александровича Протасьева, в Татарове.

Зашел у них разговор о Голышевых, вывеску на литографии которых начальник губернии только что видел, проезжая по Мстёре. Протасьев уважительно отозвался о молодом Голышеве:

— Самородок, талантлив, умен, работать умеет. Все за книгами ко мне бегает…

«Любопытно было бы посмотреть заведение», — подумал Тиличеев, но навестить крепостного крестьянина посчитал зазорным для себя и послал знакомиться с литографией Тихонравова.

Голышевы видели, как промчалась мимо их дома по тракту губернаторская пролетка, и захотелось Александру Кузьмичу заманить губернатора в литографию, а покорить его он решил своим Апокалипсисом.

— Сбегай к Протасьеву, пригласи губернатора, — велел он сыну. Но Иван засопротивлялся. В его памяти еще жили слова Тиличеева: «Дрянь, дрянь, дрянь!»

Вдруг Иван увидал, как, приплюснув к стеклу нос, в подвальное окно литографии заглядывает незнакомый человек. Иван уже привык к любопытствующим посетителям. Всяк, останавливающийся на мстёрском постоялом дворе Паниловых, фасонисто названном гостиницей «Париж», обязательно заглядывал к Голышевым, ибо Панилов, сам того не зная, делал им рекламу, оклеив стены нумеров голышевскими картинками. Путешественник непременно спрашивал: «Откуда такие, чай, из Москвы привозите?» А хозяин, поднимая тем самым и собственный авторитет, сообщал: