Сага о бескрылых (СИ) - Валин Юрий Павлович

В загоне лишь похрапывание спящих слышалось — не заснувшие уже догадались, что кое-что случилось, затаились. Лоуд решила, что особенно скромничать нечего, чуть сдвинула на свое место покойника: прореху в цепочке лежащих прикрыть, да и Мосластому (если не сдох) счастье — под утро сосед-то ему точно не откажет. Те из соседей кто не спал, смотрели в сторону двора и вообще дышать боялись.

— Вернусь скоро, — неискренне пообещала соседям Лоуд и отползла в угол. Под прикрытием дурно пахнущей лохани, разрезала веревки, стягивающие загородку у земли. Сдвинула жердь — скрипнула, ублёвка этакая. За спиной один из рабов поднял голову:

— Вернись, всех запорют.

— Правда, что ли⁈ — обеспокоилась Лоуд, выныривая из-за поганой лохани. Раб, тупой мордос, в последний миг попытался заорать, но метнувшаяся по телам, спящим и притворяющимся, оборотень, прихватила умника за горло, прижала к соломе, клинок мигом достал сердце. Отирая сталь о кудлатую бороденку убитого, оборотень прошептала:

— Еще кто здесь порки боится?

Вроде как спали все, раз не ответили.

Лоуд вернулась за дивную лохань, осторожно отжала жердь: щель между ней и столбом опоры была невелика, но имея в запасе облик недокормленного рыжего мальчишки, протиснуться можно…

На воле оборотень прислушалась: тихо. Мысль что рабы возможностью воспользуются, к дыре рванутся, была смешной. Не веревка их держит, и даже не нэк, прав Грузчик — они все «равные человеки», братья по параше, веслам, или ошейникам. Им, людям, ведь всё равно в чем равными быть, за что цепляться. Глуповатому дарку той человечьей гордости и тяги к справедливому равенству никогда не понять, хоть вечно свою пустоголовость над этим вопросом напрягай.

Плащи у надсмотрщиков были одинаковые, Лоуд «приоделась», прошла двором: загоны замирали, словно мимо них смерть шла. Рабов было жутко много: из своей клетки этого не видно, а тут сквозь тесноту идти и идти. Зато оборотень угадала с направлением — по широкому проходу, что к воротам вел, не пошла, держала курс на угол. Последние клетки кончились (судя по запаху, женские), впереди была ограда, лесенка на стену, левее нее торчала башенка с навесом, оттуда глазел часовой. Лоуд полезла наверх — лесенку, между прочим, эти ющецы могли бы и поудобнее сделать.

— Ты что ли, Хлом? — удивился часовой.

— Ослеп, что ли? — обиделась Лоуд.

Действительно, как можно храмового красавца полусотника с каким-то убогим Хломом спутать?

— А чего ж это? — в замешательстве вопросил надзиратель.

— Да все то же, — пояснила оборотень, затыкая ему рот тряпичным комом.

Прав был опытный Грузчик: человек, мнящий себя важной важностью, норовит кусаться и запросто может ладонь погрызть. Ножом пришлось бить трижды. Наконец, Лоуд опустила ослабшее тело на пол башенки и с расстройством подумала, что не все вспомнилось. Раньше руки как-то увереннее управлялись. Вот пополам провалиться тем богам, стоило голове чуть наполниться разумом, так и огорчений в ней прибавилось. Эх, ловкой ведь раньше была оборотень-странница…

С башенки был виден почти весь поселок, лишь правее крупные двухэтажные здания загораживали часть бухты. Лоуд прикинула количество невольничьих загонов: да, тысячи двуногих на местного хозяина тут работают. Поближе к берегу располагались мастерские и склады.Привлекало внимание крупное, но изящное строение, окруженное зеленью, — хозяин Сарапа явно там и обитал. Видимо, в ту сторону и надлежит прогуляться оборотню. Нет, мастерские тоже интересны, по прежним временам Лоуд о кораблях и механизмах кое-что помнила — неудачная встреча с подзаглотным магом-недомерком эту часть памяти в голову вернула. Но за ночь все достопримечательности поселка осмотреть вряд ли удастся, местный хозяин важнее. С мастерскими и вообще поселком Грузчик подумывает поступить просто — сжечь вместе со всеми подзаглотными тайнами здешнего Пришлого господина. С одной стороны, это правильно, с другой, кое-какие вещицы наверняка пригодятся путешествующим даркам. Резак до сих пор жалко. Кстати, о подарках и сувенирах (да, есть такое красивое слово!).

Оборотень обыскала мертвого надзирателя. Ничего интересного: неудобный меч, несколько медяков, медные браслеты. Плеть прихватить? Добротная, но без украшений. Наверняка у других надзирателей найдется инструмент получше. Но всех пакостников этой ночью не перерезать, рассудительный дарк должна осознавать свои ограниченные возможности. Ладно, потом что-нибудь памятнее подберем, пока плети хватит.

Лоуд не без труда приподняла мертвеца, привалила к шаткой тростниковой стене башенки — издали будет похоже, что бдит достойный вертухай.

Сползти-спрыгнуть по внешней стороне стены особого труда не составило. Оборотень уверенно направилась по узкому проходу, но тут услышала тревожный крик за стеной. Как раз в той стороне, где гостившая в загоне вольная дарк вкушала роскошный ужин. Да, не дотерпели соседи по корыту, воззвали к хозяевам. Сейчас там и живых, и покойничков попробуют воскресить плетьми. Ну, время еще есть — общую тревогу проспавшая побег охрана сразу не поднимет, сначала между загонов раба-недоумка поищут.

Пройдя мимо добротных, почти городских домов, шпионка вышла к роскошному забору: камни его были выложены на редкость тщательно, каждый резьбой украшен. За забором сад — листва под ночным ветерком шелестит, деревья словно специально огнем светильников подсвечены, а дальше светятся окна дома. Неужели стекла такие большие? Роскошь поистине царская. Богач и мудрец наш Пришлый, рабами и слугами почтительно именуемый «господином Шлюманом». Благородное имя, тут не возразишь.

Забор и сверху оказался украшен: шнурки тонкие натянуты, к ним колокольчики подвешены. Разумно. Пришлось срезать с куста короткую рогульку, подняться по узорчатой стене, и очень осторожно приподнять-оттянуть нижний шнур. Рыжий мальчишка был уж на что худ, но едва проскользнул. Лоуд сняла рогульку, и морщась, — рубцы на спине о себе напоминали — направилась вглубь сада. Меж деревьев стояли светильники, бросали алые всполохи на листву ровных, словно специально обстриженных кустов. Оборотень удивлялась саду, не забывала прислушиваться — на всей полосе длинного, почти бесконечного мыса Конца Мира собак не водилось, но Лоуд помнила их, тварей ублёвых, по иным, не столь благополучным местам. К счастью, гавканья, рычания и скуления слышно не было. Зато звуки флейты из дома донеслись, потом какая-то шмонда запела.

Лоуд стояла, прикрытая столом юной тонкой смоковницы, слушала столь же юный голос певицы — та выводила непонятные слова отвратительно старательно. Наверняка, стройна, светловолоса, и вообще ублёвка до мозга костей. И ведь ни слова не понять. Взрезать такое горло, да глянуть что там внутри такого особенного, не дающего на нормальном языке песни петь.

С горлом певички придется подождать: Лоуд видела двух часовых, третий угадывался по тени. Серьезные бойцы, в панцирях, поножах, шлемах с какими-то перьями на темени. Довольно смешные гребешки, но стоят разукрашенные воины-припёрки бдительно, почти не шевелясь. В дом проскочить не получится, да и окна сомнительные: стекла небольшие, в сети тонких, должно быть, свинцовых переплетов. Оборотень осторожно отступила подальше, пытаясь определить окно, из которого неслись мерзкие рулады. Вычислить не удалось, зато Лоуд увидела мужчину: этот ющец, небрежно опирался о подоконник, лицо и грудь полускрывал оконный переплет и мягко развеваемая сквознячком ткань, четко видна лишь рука и кубок, стоящий у сетки-переплета. Посудина серебряная, дорогая. Сам Шлюман? Смутно угадывалось, что мужчине лет под пятьдесят, вполне мог и хозяином оказаться.

Шлюман, или кто он там, отступил вглубь комнаты, так и не позволив себя рассмотреть. Лоуд посулила подзаглотнику в следующий раз, по доброму Храмовому обычаю, приколотить ладони гвоздями к подоконнику, чтоб скромник вволю поорал-покрасовался. Но мерзавец обратно вернуться и не подумал, из окна донесся разговор, вроде бы и детский голос слышался. Слава богам, хоть девка петь-завывать прекратила.