Поверженный демон Врубеля - Екатерина Лесина

– Три, – Женька облизала тонкие губы. – А чего? Мне на похороны собирать надо… чтоб мамку честь по чести похоронить… осталася я одна, сирота горькая…

– Не вой. Рассказывай.

И Женька вздохнула.

Поначалу тот раз ничем от иных не отличался.

Гошку забрали из клиники, притихшего, бледного. Только глаза блестели, что у собаки шаленой. И Женьке, говоря по правде, было жутковато рядом с ним.

А мамка требовала.

Прояви, мол, сочувствие, заботу… тетка оценит… ага, тетка эта думает, что все вокруг ее Гошеньки плясать обязаны. Задолбало.

Даже мелькнула страшная мыслишка, а что, если Гошка так и не помрет? Иные наркоши, они крепкие. А этого еще и лечат по-всякому, чистят… тогда получится, что все зазря… нет, мамка не говорила Женьке, что делает. Да Женька не слепая и не дурная, видела. И понадеялась, что в этот раз мамка достанет нужную дозу. А что, с нариками такое бывает, чтоб не рассчитал и каюк… никто ничего искать не станет.

Однако вышло все иначе.

– Уберите, – сухой ломкий Гошкин голос Женька услыхала в туалете. То есть она сидела в туалете, который в самом конце коридора, крохотный, для прислуги сделанный, а Гошка был где-то поблизости, если через вентиляцию слышно было. Вентиляция в доме хитрая. – И если вы еще раз попытаетесь дать мне… это… я расскажу маме о том, кто помогал моим срывам.

– Гошенька, – мамкин голос звучал испуганно, – что ты такое говоришь… я всего-то тебе помогала…

– Странная помощь, Анастасия, получается. Вы ведь знаете, что мне нельзя и слышать о… наркотиках. А вместо того, чтобы помочь восстановиться, подталкиваете к срыву. Устраиваете этот срыв собственноручно… и называете его помощью.

– Ты же сам…

– Я был не в себе. Меня не стоило слушать.

Женька сидела тихо.

Интересный разговорчик. А если он и вправду мамку сдаст? Тетка будет в ярости… и точно прогонит, и мамку, и Женьку, если вовсе в ментовку не сдаст. У них знакомых полно. Пришили бы срок за распространение… а то и Женьку следом бы отправили.

Внутрях прямо обмерло все.

Вот же… скотина.

Злилась Женька вовсе не на тетку, и не на мамку, которая подставилась так глупо, а на Гошку с его упрямством ненужным. Тоже, принципиальный нашелся. Прежде-то небось не кочевряжился, брал и спасибо говорил.

– И еще, если вы думаете, что я ничего не понимаю, то ошибаетесь, – теперь Гошка говорил иначе, тихо, но твердо. – Вам не меня жалко было, потому что жалеть наркомана – глупо. Вы на наследство рассчитывали. Меня не станет, а вы…

– Гошенька…

– Дважды повторять не стану. Уберите. Я ничего не скажу маме… не ради вас, но ради нее. Она этой новости может не пережить. А я… я и так слишком много всего натворил. Пришло время исправить.

В том, что Гошка был настроен серьезно, Женька убедилась скоро.

Двух дней не прошло с того разговора, как он отловил Женьку и, стиснув руку, сказал:

– Пойдем. Поговорим.

Говорить с ним Женьке никак не хотелось, но Гошка держал крепко. Захочешь – не вывернешься. В комнату втянул. Дверь закрыл на щеколду. Велел:

– Садись куда. И не трясись. Ничего я тебе не сделаю.

Ага, так ему Женька и поверила. Нарик же. А нарики, пускай и бывшие, все психи.

– Садись, – он толкнул Женьку на стул.

А стулья тут не чета тем, которые в мамкиной каморке стоят. Кожаные. Солидные. И вообще комната огроменная, с окном во всю стену.

Комп навороченный.

Телик свой.

И кинотеатр домашний, который Гошка не включает.

– В общем, так. Я не желаю, чтобы ты вертелась вокруг мамы.

– Чего?

– Того, Женечка. Не верю я тебе. Ни на грош не верю.

И чего? Можно подумать, Женька ему в вечной любви клялась.

– Ты такая же лживая тварь, как твоя мамаша. И я не хочу, чтобы ты крутилась в доме. Ничего вам здесь не обломится.

– Ага, – хмыкнула Женька. Ишь, грозный выискался.

– Женечка, – Гошка присел. – Ты подумай, что будет, если я показания дам… твоя мамка ведь не только меня дозой снабжала. Находились… приятели.

Притом его лицо дернулось.

– А это уже уголовное преступление. Торговля наркотиками. При небольшом содействии следствия можно пришить и в особо крупных размерах. И пойдет твоя мамаша на зону, где ей, честно говоря, самое место. А может, и не одна пойдет. Поди докажи, что ты участия в торговле не принимала… не надо портить себе жизнь, Женечка.

– Я же ничего плохого не делаю!

– Но и ничего хорошего, – спокойно ответил Гошка. И Женька поняла, что не отступится. Сдаст. И мамку, и Женьку, и плевать ему будет, что Женька невиновная. Она про торговлю знать не знала, и вообще, быть того не может, чтоб мамка так завязалась с наркотой. Не потому, что хорошая, в хорошесть людскую Женька не больно верила, но потому, что наркота – это бабки, а денег у мамки никогда не водилось. Женька вон сколько просила телефон нормальный купить, чтоб с сенсорным экраном, а то ходит, как лохушка, с кнопками. В классе все ржут.

– Пойми, – Гошка вздохнул. – Я сделал очень много нехорошего. Исправить прошлое не в моих силах, но в моих сделать так, чтобы в будущем не допускать подобных ошибок. И по-хорошему, мне следовало бы избавиться и от твоей матушки, и от тебя. Но я понимаю, что у мамы моей слабое сердце. И не хочу ее тревожить лишний раз. Она вам верит. И новость, что вы… в общем, нельзя допустить, чтобы случился удар.

Он говорил почти ласково.

А у Женьки в голове вертелась одна-единственная мысль: выставит.

Пускай не сразу, но выставит… и куда тогда идти? Нет, квартирка имелась, но дрянная, убогонькая. А с работой в городе швах… небось мамка навряд ли такое другое место найдет. Быть ей тогда уборщицею или техничкою в школе за гроши горькие.

Страшно стало.

– Поэтому, Женечка, будь добра, прояви благоразумие. Проследи, чтобы мамаша твоя не натворила глупостей. Ты же не хочешь в тюрьму сесть?

На зону Женька точно не стремилась.

– Ты… – она шмыгнула носом, прикидывая, поможет ли делу, если она расплачется. Мужики слез не выносят. А Гошка только хмыкнул.

– Давай без цирка. Лицедейка из тебя фиговая. Только мама моя и могла такой поверить. В общем, так, Женечка, иди и не забывай о нашем разговоре. Будешь вести себя правильно, и расстанемся друзьями. Иначе сидеть вам обеим.

Сказал и из комнаты выставил.

А мамка тут как тут, точно ждала. И тоже в Женьку клещом впилась.

– Чего хотел? – не на кухню потянула, в свою каморку, в которой порой оставалась ночевать, когда возвращаться домой поздно было.

– Сказал, что посадит, если ты какую глупость сделаешь…

– Поганец, – мамка злилась, она когда злилась, всегда лицом белела, а на носу красные пятна выступали. – Ничего, мы еще увидим, кто последним посмеется…

Сказала так… страшно.

– Еще велел к тетке не лезть.

– Не лезь, – согласилась мамка. – У тебя вон экзамены на носу. Учись. А потом…

Она замолчала, но как-то так, что у Женьки не появилось ни малейшего желания уточнять, что именно случится потом.

У нее и вправду экзамены.

Выпускной.

Выпускной, признаться, волновал Женьку куда сильней экзаменов, тем более что на медаль она не рассчитывала, а минимум небось все получают.

Главною Женькиною заботой было платье, чтоб не хуже, чем у других, а то и получше, вот только мамка будто и не слышала, что выпускной – он раз в жизни бывает. И Женьке неохота в этот самый раз глядеться нищею. Только и отвечала, что денег нет… а те, которые дала, хватило бы разве что на китайское барахло… вот и остались секонды.

В секондах, если умеючи, порой классные штукенции отыскать можно.

Вот по ним Женька и лазила, когда с Гошкою повстречалась вновь. Точнее, не повстречалась, он Женьку не видел, а она его – очень даже видела. Магазинчик аккурат напротив кафешки был, а там – окна здоровенные, все распрекрасно видать. Небось Женька в такие кафешки и не заглядывала, сразу ж ясно, что цены там несусветные. Вона, чистенько все, аккуратненько. Столики махонькие, под белыми скатерками, на скатерках – вазы с цветами. У дверей мужик в красном пиджаке навытяжку стоит, пялится в пустоту. И ежели кто входит или выходит, то он этому человеку дверь отворяет, кланяется.

Короче, местечко было зашибенным. Поэтому Женька, поджидая подружку, у которой такая ж проблема с платьем имелась, кафешку и разглядывала. А потом – Гошку… и девку его…

Ну ладно, не девку, дамочку.

В годах.

Женька, может, и не великого ума сама, да только ума много не надобно, чтоб сообразить, что тетка, которая за столиком сидела, Гошку слушала, постарше его будет. Годочков этак на десять. А сама вся такая… прям растакая… костюмчик белый, в тонкую синюю полоску. Такой не на каждой смотреться будет, на тетке же он – что влитой. Фигурка ладная. Не тощая, не толстая, самое оно… лицо гладкое, моложавое. Волосы в темный цвет выкрашены, и наверняка в салоне дорогом, потому как не крашеными гляделись – натуральными.