Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2016 - Коллектив авторов

‹…› Пусть повисит, отвисится,/ пусть шерстяные манжеты/ молью съедаемы будут/ в тёмном трехстворчатом склепе, пусть упокоится с миром, / рядом с жакетом под полкой, хламом заваленной пыльным ‹…›

Одно из стихотворений заканчивается, пожалуй, полушутливо: поэт выражает надежду, что «когда-то / земле и небу пригожусь». Но из этих слов, однако, можно сделать вполне серьёзный вывод: Ганна Шевченко живёт в ладу с природой, и всеми своими стихами объединяет землю и небо. А это уже не просто «красивые стихи». Это – поэзия.

Даниил Чкония, «Стихия и Пловец: Другие стихи (2013-2015)» М.: Время, 2016

Чкония столь разнопланов, что думаю: с чего начать разговор о его книге? Начну с этих строчек: главное притронуться к струне/так чтобы дыхание коснулось/ нот и фраз доступных только мне/ чтобы это и в тебе проснулось

Они важные, эти строки: стихи автор понимает как пение своим и только своим голосом, – пение, которое должно дойти до сердца читателя. О читателе он помнит и читателя уважает – это видно хотя бы по тому, что стихотворения свои ни когда не затягивает, в нём вполне развито чувство меры. Отличает стихи Чконии быстрый, иногда стремительный темп и ясность выражения поэтической мысли. Никаких экспериментов, всё – в рамках классической традиции. В связи с этим возникает вопрос: почему отказался от пунктуации и заглавных букв – что было бы уместней при «проборматывании» стиха, при фиксировании потока сознания, при течении речи «из ниоткуда в никуда»? В той поэтике, в которой работает Чкония, запятые ведь всё равно мысленно расставляешь… И почему проскакивают такие банальные рифмы, как «плачу – значу» (как в одном из ранних стихотворений Евтушенко), «одежд – надежд», случайна ли строка «голуби целуются на крыше» (из известного стихотворения Николая Старшинова, ставшего песней в исполнении Аркадия Северного)?.. Я сказал о «проборматывании», – да, Даниил Чкония не из «тихих» поэтов, – что особенно проявляется в стихотворениях, говорящих о радости, о силе жизни, которые побеждают уныния и страхи. «Его» птицы, которые растерянно к ночи усаживаются в гнёздах, поутру взмывают в небо – «и с высоты слетают голоса – / какую песнь из каждого исторгла / луна река окрестные леса / испуг не пересилит их восторга». Или в стихотворении, строчка из которого подсказала название книги (и где мы единственно встретим заглавные буквы): «Пловец владеет телом / владеет он водой», «вода владеет телом / усталого Пловца» – такое вот завершение: «принадлежа друг другу/ Стихия и Пловец/ всё движутся по кругу/ как завещал Творец». В общем, Чконию можно назвать скорее поэтом не радости, а надежды, поэтом проблесков радости, о чём говорят многие строки в книге; к нему вновь и вновь возвращаются уверенность в том, что «жизнь до упоения невозможна». И никогда он не забывает о том, что «не случаен радужный покой // что и печаль и боль берут другие / и вдаль уносят в призрачных руках», – чудесная перекличка с Борисом Рыжим, который в стихотворении о «Фантазии» Фета разгадал заключённую в этом стихотворении мысль: «Всегда ведь находится кто-то,/ кто горечь берёт на себя».

Книга Чконии напоминает мне дневник, в котором автор размышляет о прожитой жизни, начиная с детства – и о проживаемой сейчас, – не без горьких слов покаяния и не без юмора, слегка усталого (как пример-«в душе царит какой-то мезозой / хотя не знаю я, что это значит»), не обходится он без политических нот, которые резко выбивается из общего лирического настроя сборника). Даниил Чкония, по моему мнению, особенно интересен в своих певучих – почти песенных – стихах.

над мелкой речкою мостки /скользя перехожу/ откуда приступы тоски/ я сам не нахожу//я так глядел тебе вослед/ а слов не находил / и угасал осенний свет/и в поле уводил ‹…›

Инга Кузнецова. Откровенность деревьев. М.: Русский Гулливер, 2016

В конце книги – вдруг строка: «слова растут как листья на ветвях». Так это же о стихах самой Инги Кузнецовой! Да, у неё не только каждая строка, – каждое слово непредсказуемо! – причём не только для читателя, но и, кажется, для самого автора, находящегося во власти «высокого косноязычия». В общем, сейчас так пишут многие – отказываясь от больших букв, от пунктуации и отдаваясь «поэтическому безумию»; однако достаточно вчитаться повнимательней, как видишь: «безумие» это вполне контролируемое; автор словно бы прячется за свои строки – а сам с интересом подглядывает за нами: «ну как?». А Кузнецова словно бы пишет для себя, шутливо отмахнувшись от читателя: мол, если интересно – читайте, будьте со мной, но – держитесь крепче… Темп её стихотворений энергичный, иногда стремительный, это касается как рифмованных стихов, так и верлибров; предполагаю, что поэт тем самым старается не задерживаться на болевых моментах своей жизни, пройти через свои переживания насквозь, или – проскочить мимо, не задерживаясь на лишнюю секунду. Причём она даже не прочь заговорить тоном обиженного ребёнка – ну, конечно, невзаправду обиженного («любовь ты соковыжималка/давильня а тебе не жалко / нас дожимать любовь / ведь люди мы не апельсины / нас травят нежности-токсины /твои любовь»), или пошутить (не с нами, а над собой), обыгрывая строки своих далёких предшественников («молчите пунктирные трубы», «этот снег / этот ранний сеанс / поцелуй на морозе», и делая свои стихи безудержной игрой в аллитерации, которых в книге множество («эта зима и глупа и люта / словно малюта Скуратов», «это я тристан что шатаясь вышел на пристань», «я бы курила/ артритные руки да в брюки / я бы хотела курировать галерею / но как кулик / от актуального искусства / зверею», и так далее и тому подобное). Игра ради игры, бессмысленность? О нет-«смешная граница смерть», вижу я строку; в ней не нужно ничего расшифровывать, не нужно никакого контекста; смерть не раз возникает в стихах Инги Кузнецовой – вот уж от чего она не уворачивается; более того: безбоязненно смотрит прямо в глаза, и даже спокойно рассуждает:

а потом я смешаюсь с землёйи в подземные водывместе с братьями-сестрами попадумы сольёмся в лесные ручьио великое круговращенье природы!мы частицыобщие и ничьи ‹…›Только б держать в ослепительном мирес темнотой и деревьямии летящими птицамии породами горнымии животными гордымии любимыми и беззащитными лицамисвязь

Разве это игра? Это – острое чувство жизни, её живописное восприятие, переполнение ею до восторга:

открывается мир удивленьятополей на бегу распылённыхчто пытаются за оцепленьепробираться пылающих кленов ‹…›тополя на бегу обернулисьи застыли подобием улицтополя зарываются в глинучтоб накапливать пух тополиный

Каждую минуту в таких стихах поэт Инга Кузнецова проживает как в первый и в последний раз: успеть всё увидеть, прочувствовать, очароваться, забыться.

От Германа Власова:

Рисунок и стихи

Ивкин, С. В. Грунт: стихотворения/С. В. Ивкин. – Челябинск: И 25, Изд-во Марины Волковой, 2016. – 80 с.

Со стихами Сергея Ивкиная познакомился 10 лет назад в Крыму – вернее, сначала я увидел его рисунки, а потом – стихи. Причем, было заметно, что первым он уделяет внимание не меньшее. И это хорошо уже тем, что позволяет заглянуть в поэтическую кухню поэта: увидеть его работу с образностью, звукописью, словом. А здесь происходит упоение зрелой речью – танец, где восторженный автор, поддерживая за талию и пальцы лирических героев, совершает удивительные и неповторимые пируэты. Красиво! Ритмические стихи выходят за пределы старой нормы, используют современную лексику, делая это безошибочно, выбирая в качестве опорных слов – беспроигрышные и емкие; а верлибры (их разновидности) – тянутся к упорядоченности и интуитивной размеренности. Похожее найдешь разве что в джазовом исполнении известной музыкальной темы – важно иметь слух и уметь считать:

С тех пор, какты превратилась / в большой мыльный пузырь / и прошла многоэтажками, /этотмир стал настолько мелок – / тонкая плёнка поверх асфальта, – /что я обнаружил возле дома/ три больших пакета вины, / не донесённых до мусорных баков.

Я не хочу развязывать их / и заглядывать внутрь. / Пробую угадать. ‹…›Ну, кто в здравом уме станетпересказывать любимому человеку новостной канал?(С тех пор, как ты превратилась)

У Ивкина притягивает свобода выражения, открытость любому вызову извне и – через них – куда большее раскрытие внутреннего Я. Ивкин – это поиск и постоянное любопытство, отзывчивость и (оттого) крайняя ранимость. Но ранимость эта – первая и ощущения – подлинны. А, значит, автор волен в выборе метафор, прав в своем уникальном видении сцены:

‹…›